Страница 72 из 125
Прежде чем вынуть меч, королю были необходимы нейтралитет России, которого не было, и значительные успехи австрийского войска, до которых дело еще не дошло. Эрцгерцог Карл потерял в этой войне ту славу, которую он приобрел в прежних походах; он далеко не дорос до гениального предводителя французов, и, несмотря на всю храбрость солдат, он терял одну позицию за другой. Даже одержанная им якобы победа 21 и 22 мая при Асперне была нерешенной битвой и больше всех поражений показывала неспособность эрцгерцога. Его положение в этой битве было настолько благоприятно, что имей он хоть какой-нибудь талант, он должен был бы уничтожить противника. Но он умудрился в первые дни июля потерпеть при Ваграме такое поражение, которое положило конец войне, хотя мирные переговоры и продолжались еще до середины октября.
Между тем в Пруссии продолжали теряться в сомнениях; не только реформаторы, не только умеренное министерство Дона — Альтенштейна, но даже и старо-прусские юнкеры высказывались за войну на стороне Австрии; временами казалось, что и сам король склоняется к этому решению. От французов не укрылось, насколько сильно было это военное течение, и Наполеон не осмелился потребовать вспомогательного корпуса, который по сентябрьскому договору Пруссия должна была выставить против Австрии. Ко времени битвы под Асперном была приостановлена выплата контрибуции Франции и была сорганизована комиссия по вооружению под председательством Шарнгорста. Но движение, стремившееся к войне, слишком пугало короля, чтобы он позволил ему увлечь себя, особенно же после того, как юнкер Краков наговорил ему, что реформаторы во главе с Шарнгорстом намереваются низложить его и посадить на его место принца Вильгельма. Невероятная глупость этого сообщения была, правда, скоро разоблачена, но короля все же трудно было успокоить, и когда принц Август, один из его двоюродных братьев, сделал совместно с берлинскими государственными деятелями представление о войне, ему было в грубых словах указано на его положение подданного.
Дальнейшее рассмотрение этих колебаний короля не имеет для нас никакого интереса, так как эти колебания всегда приводили к одному и тому же результату: к неспособности принять какое-либо определенное решение. Часть вины несет на себе, конечно, и австрийское правительство, шедшее вначале очень вяло навстречу прусской военной партии. После же мнимой победы под Асперном оно впало в такой высокомерный тон, который очень мало благоприятствовал заключению союза. В Австрии, как и в Пруссии, народное движение оказалось недостаточно сильным, чтобы зажечь национальную войну, которая сумела бы защитить Германию от чужеземного господства, одинаково угрожавшего ей с востока и запада, и, даже наоборот, немецкие государства, входившие в Рейнский союз, составили как раз основное ядро того войска, с которым Наполеон выиграл битвы войны 1809 г.
Героическим эпизодом этой войны были тирольские бои. Они так же, как и испанское восстание, произвели сильное впечатление на своих современников и оставили свои следы даже в прусской военной истории. В Тироле баварская бюрократия пыталась модернизировать средневековый порядок, но так неумело, что эти попытки легли всей своей тяжестью на плечи населения. Против этого поднялись тирольские крестьяне, охотники и пастухи, но не за габсбургский двуглавый орел и не за святую религию. В этом смысле их борьба была революционна, протекая все же под знаком верности династии и под предводительством хотя и лицемерного, но народного духовенства.
Но в строго историческом значении этого слова, борьба в Тироле была, однако, лишь реакционным эпизодом. Тирольские борцы столкнулись здесь не с отмирающей, а с нарождающейся цивилизацией. Они не обладали той юношеской силой, которая смело бросается в бушующий поток истории, они стремились лишь оградить от этого потока тот жалкий угол, в котором они жили. Геббель, несмотря на всю свою черно-желтую лояльность, с полным правом сказал, что восстание тирольцев, каким бы героическим оно ни было, производит трогательное, но не ободряющее впечатление. Трогательна, но, во всяком случае, не возвышенна была эта детская невежественность, которая не подозревала о великом историческом процессе, происходившем в то время, и даже ничего не знала о взаимоотношениях отдельных стран, вытекавших из данных географии и статистики, заботясь лишь о том, чтобы навсегда оградиться от Европы своими горами и утесами. Но даже трогательное впечатление, производимое тирольцами, грозило исчезнуть при одном взгляде на то, как эти победоносные тирольцы позволили погубить себя хитростями венского двора; тот, кто имеет в себе хотя искру революционного духа, не позволил бы себя так одурачить.
Франц I, австрийский император.
Гравюра работы Ф. К. Тилькера с портрета кисти П. Г. Стембуки
Наполеон поступил очень неблагоразумно, допустив, чтобы военно-полевой суд расстрелял Андрея Гофера, предводителя тирольского восстания, являющегося по своему скромному простодушию и безграничной храбрости его классическим представителем. Этот кровавый свидетель снова и снова поднимался против него в последующие годы, как тени офицеров Шилля, также погибших на песчаных полях. Многие французские генералы, и между ними собственный пасынок Наполеона, охотно спасли бы Гофера, но Наполеон, являясь передовым бойцом буржуазной цивилизации, должен был показать, что эта цивилизация покоится, в конце концов на грубом насилии. Мы пережили нечто подобное в войну 1870–1871 гг., когда Бисмарк изливал на своих версальских гостей вспышки дикого гнева по поводу того, что немецкие солдаты совсем не были расположены предать участи Гофера пленных французских вольных стрелков, а, наоборот, смотрели на них как на храбрых бойцов…
С таким же равнодушием, с каким австрийский король Франц отдал своих верных тирольских стрелков мести победителя, он предоставил свою дочь вожделениям французского императора. Лишь только успели расстрелять Андрея Гофера, как Мария-Луиза была обручена с Наполеоном, — царь сумел искусно уклониться от подобного сватовства коронованного плебея; так ни далеки были оба — и Наполеон, и Франц — от сентиментальных соображений, все же семейный союз явился если не причиной, то во всяком случае красноречивым доказательством изменившейся политики. В Вене министр Стадион, друг Штейна в молодости, желавший также играть роль чего-то вроде реформатора, должен был уступить хладнокровному дипломату Меттерниху, заклятому противнику всех либеральных и национальных стремлений, и австрийский подъем 1809 г. пришел, таким образом, к печальному концу.
Немалое значение имело при этом и то, что исчезла необходимость действовать с непреклонной решимостью. По Венскому миру 14 октября 1809 г. из Австрии выпустили порядочное количество крови — она потеряла 2000 кв. миль приблизительно с 4 000 000 жителей. Но она сохранила свое положение великой державы; ей надо было заплатить всего лишь 85 000 000 контрибуции. При всем финансовом расстройстве государства это было незначительной тяжестью по сравнению с теми чудовищными суммами, которые должна была уплатить на основании Тильзитского мира Пруссия, значительно меньшая по размерам и более бедная, чем Австрия, в виде контрибуции, поставок и наряду с понесенной уже и еще предстоящей потерей государственных доходов. В настоящее время австрийские генералы и министры стремились к более тесному сближению с Францией, внешним признаком чего явилась помолвка Наполеона с австрийской эрцгерцогиней, но все же это сближение могло быть лишь наполовину союзом равных; они могли прийти к этой политике с точки зрения своего государственного разума лишь на основании одной причины — из опасения русских завоевательных планов.
Царь сдержал свое обещание и как союзник Наполеона вел в Галиции лишь фиктивную войну, не причинявшую австрийцам вреда. Однако он сослужил французскому императору все же большую службу, парализовав прусскую военную партию. За это он получил несколько жалкое вознаграждение. Наполеон присоединил к герцогству Варшавскому прежние польские владения, которые по Венскому миру отошли от Австрии, — области, занятые русскими войсками в этой мнимой войне, с полутора миллионами жителей и важными крепостями — Замостьем, Люблином и Краковом в придачу; царю же он бросил лишь жалкие крохи своей добычи — Тарнопольский округ с 400 000 жителей. Для царя это было подарком данайцев, которого он ни в коем случае не желал; перед глазами всего мира Александр был награжден, как услужливый пособник, в благодарность за службу, которой он не выполнил. Его возражения против слишком большого расширения герцогства Наполеон отклонил с едва скрытой насмешкой; благодарность, неотъемлемая добродетель порядочного человека и уважение к доблести всегда являлись для него якобы величайшим долгом, и в настоящее время они обязывают его избавить от австрийского господства тот народ, который единодушно встал за него. О восстановлении польского государства он, дескать, не думает.