Страница 4 из 13
«Senators! — произнес он. — From this day I am your emperor. Emperor… Augustus»[2].
Голос, как обычно, разносился далеко — тогда еще разносился. Если что с ним и было уже не так, виду он не подавал. Ралф Мейер был мастер своего дела. Когда надо, переигрывал всех и каждого. В том числе и смертельную болезнь.
3
С годами нормальные люди один за другим исчезли из моей практики. То есть люди, с девяти до пяти занятые на работе. Правда, остались один адвокат и один владелец фитнес-центра, но большинство пациентов — представители так называемых творческих профессий. Вдовы, понятно, не в счет. Их у меня пока хватает. Можно даже сказать, с избытком. Вдовы писателей, актеров, художников… женщины держатся дольше мужчин, они из другого, более стойкого теста. Можно дожить до глубокой старости, существуя в тени. Всю жизнь подавать кофе и наведываться к оптовику за вином для гениев, творящих у себя в ателье. Свежий норвежский лосось для писателей в кабинетах, куда дозволено входить только на цыпочках. Казалось бы, трудно, но на самом деле усилий не требует. Вдовы доживают до старости. До глубокой старости. Нередко даже расцветают после кончины мужей. Я видел их здесь, у себя в кабинете. Они горюют, прижимают к глазам платочек, но и чувствуют облегчение. Облегчение не из тех эмоций, какие легко скрыть. Я смотрю глазами врача. Научился смотреть сквозь их слезы. Долгий уход за лежачим больным — удовольствие небольшое. Цирроз печени — болезнь затяжная и мучительная. Часто пациент еще тянется к ведру возле кровати, а кровь уже хлещет фонтаном. Трижды в день стелить чистое белье; простыни и одеяла, тяжелые от блевотины и испражнений, требуют куда больше физических сил, чем сервировка кофе и присмотр за тем, чтобы в доме было достаточно джина. Долго ли так будет продолжаться? — думает будущая вдова. Выдержу ли я до похорон?
Но в конце концов этот день настает. Погода прекрасная, небо голубое с белыми облачками, в листве деревьев поют птицы, пахнет свежими цветами. Первый раз в жизни вдова сама находится в центре внимания. Она в темных очках, чтобы никто не видел ее слез, так думает каждый. На самом же деле темные очки скрывают облегчение. Близкие друзья несут гроб к могиле. Произносят речи. И пьют. Много пьют. На похоронах артиста пьют не какой-нибудь там жиденький кофе, а белое вино, водку или старый джин. И едят не какой-нибудь там кекс или пироги с начинкой, а устриц, копченую макрель и печеные тефтельки. Затем вся компания идет в любимое кафе. «Пусть тебе будет хорошо, дружище, где бы ты ни был! Мерзавец! Свинтус ты старый!» Произносят тосты, наливают водку. Вдова уже сняла темные очки. Она смеется. Сияет. Заблеванные простыни еще лежат в корзине с грязным бельем, но завтра в последний раз отправятся в стиральную машину. Она думает, что отныне вдовья жизнь всегда будет такой. Что друзья еще месяцами (годами!) будут пить за нее. За новый центр их внимания. Ведь она пока не знает, что после нескольких визитов вежливости все кончится. А потом воцарится тишина, та самая, что всегда настает после жизни в тени.
Как правило, происходит именно так. Но бывают и исключения. Злость уродует вдов. Нынче утром у дверей моей практики неожиданно поднялся громкий шум. Час был еще ранний, я как раз вызвал первого пациента.
— Доктор! — услыхал я голос ассистентки. — Доктор!
Раздался грохот резко опрокинутого стула, а затем другой голос.
— Ты где, мерзавец? — прокаркал он. — Покажись, если хватит духу!
— Подождете секундочку? — Я улыбнулся пациенту и встал.
От входной двери к моему кабинету ведет коридор, сперва надо пройти мимо столика ассистентки, а уже оттуда — в приемную. Приемная, где ждут пациенты, это даже не комната, а продолжение коридора, без двери.
Я быстро огляделся. Сказал ведь, час был ранний. Однако трое пациентов уже сидели там, листая старые номера «Мари-Клер» и «Нэшнл джиогрэфик». Правда, в эту минуту больше не листали. Уронили журналы на колени и смотрели на Юдит Мейер. После смерти мужа Юдит, мягко говоря, краше не стала. Кожа на лице покраснела, но не везде, а потому казалась пятнистой. За спиной Юдит моя ассистентка знаками показывала, что ничего поделать не могла. Еще дальше, у входной двери, валялся опрокинутый стул.
— Юдит! — сказал я и раскинул руки, словно обрадовался ей. — Чем могу быть полезен?
На секунду-другую мои слова вроде как выбили ее из колеи, но действительно лишь на секунду-другую.
— Убийца! — выкрикнула она.
Я покосился на пациентов в приемной, всех троих я знал в лицо. Кинорежиссер с геморроем, галерист с нарушением эрекции и уже немолодая актриса, ожидающая первенца, хотя и не от белокурого, долговязого и вечно небритого актера, с которым семь месяцев назад сочеталась браком в одном из замков Тосканы: все за счет светской программы коммерческого канала, который получил право полностью транслировать церемонию и последующую вечеринку. Я пожал плечами и подмигнул ей. Экстренный случай — вот что я хотел ей сказать пожатием плеч и подмигиванием. Типичный случай острой истерии. Алкоголь или наркотики — или то и другое сразу. Чтобы она непременно заметила, я подмигнул еще раз.
— Юдит, — сказал я как можно спокойнее, — давай-ка пройдем в кабинет, посмотрим, чем я могу быть тебе полезен.
Не дожидаясь ее ответа, я повернулся и большими шагами вернулся в кабинет. Там я положил руки на плечи пациента:
— Посидите минуточку в приемной, ладно? Ассистентка пока выпишет вам рецептик.
4
Я смотрел через стол, в лицо Юдит Мейер. По-прежнему пятнистое. Не то белое в красных пятнах, не то красное в белых.
— Тебе конец! — крикнула она и добавила: — Можешь закрывать лавочку. — Тут она резко кивнула головой на дверь моего кабинета, за которой ждали пациенты.
Я облокотился на стол. Сложил ладони, соединив кончики пальцев, и слегка наклонился вперед.
— Юдит… — Я замолчал, не зная пока, как продолжить. — Юдит, не рано ли делать столь далеко идущие выводы? Пожалуй, вначале я поставил Ралфу ошибочный диагноз. Я это признал. Завтра меня будут обсуждать на Дисциплинарной коллегии. Но сознательно я никогда не…
— Посмотрим, как отреагирует Коллегия, когда я сама обо всем расскажу.
Я не сводил с нее глаз. Попробовал улыбнуться, но рот не слушался, как в тот раз, когда я упал с велосипеда и сломал нижнюю челюсть. Яма на дороге. Земляные работы. Вообще-то рабочие установили заборчик, предупредили велосипедистов о яме, однако какие-то озорники убрали ограждение. В травмопункте мне скрепили челюсти проволокой и велели полтора месяца молчать, а есть я мог только жидкую пищу, через соломинку.
— Ты и туда пойдешь? — спросил я как можно спокойнее. — Но так вообще-то не принято…
— Да, они тоже так сказали. Однако сочли дело достаточно серьезным и сделали исключение.
Вот тут я улыбнулся. Во всяком случае, сумел скривить губы и изобразить подобие улыбки. Правда, с ощущением, будто впервые открыл рот после многих дней молчания.
— Я отлучусь на минутку к ассистентке, — сказал я, вставая, — и заодно прихвачу все бумаги.
Юдит тоже собиралась встать:
— Не трудись. У меня все. Встретимся завтра на Коллегии.
— Секунду. Я сейчас же вернусь. Там есть кое-что для тебя интересное. Кое-что, о чем ты не знаешь.
Она уже привстала. Посмотрела на меня. Я старался дышать ровно. Она снова села.
— Секунду, — повторил я.
На сей раз я, не удостоив взглядом ожидающих пациентов, прошел прямо к столику ассистентки. Она прижимала к уху телефон.
— Только мазь или и крем тоже? — спросила она в трубку.
— Лисбет, ты не могла бы… — сказал я.
— Погоди минутку. — Она закрыла микрофон ладонью.
— Будь добра, отправь всех пациентов по домам, — сказал я. — И обзвони остальных. Придумай что-нибудь, все равно что. А потом тоже можешь уйти. На сегодня ты свободна. Нам с Юдит надо… Лучше мне потолковать с ней подольше…
2
Сенаторы!.. Отныне я ваш император. Император… Август (англ.).