На берегу Севана

Он не распорол шкурку, а вытащил из нее через пасть все тельце зверька и отдал Чамбару. Шкурка же осталась целехонькой, и, когда дед набил ее сухими дубовыми листьями, куница, казалось, ожила. По дороге в село Камо спросил:

– Дедушка, а что ты сделаешь со шкуркой?

– Вы что, думаете, отняли у моей внучки камень на кольцо, отправили в Ереван – я так это и оставлю?

Ответ деда обрадовал мальчиков: Асмик была у них у всех на уме, когда они думали о шкурке.

Когда они пришли в село и остановились у дома, где жила Асмик, дед вызвал девочку и накинул ей куницу на шею:

– Возьми, доченька. Наденешь в день свадьбы и вспомнишь старого охотника Асатура.

Асмик покраснела, но меху – шелковистому, нежному – была необычайно рада. Прижималась к нему лицом и все повторяла:

– Какой же он красивый, мягкий…

Камо готов был отдать полжизни, лишь бы этот мех подарил девочке он, а не дед.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

«НЕБО ВЫСОХЛО»

С подснежниками, фиалками, стаями птиц с юга пришла и, пройдя по долине Аракса, поднялась к вершинам Дали-дага новая весна. Природа проснулась после зимнего сна, скинула белое покрывало и надела красочные одежды. В камышах озера Гилли снова закопошились, зашумели, заговорили на все лады птицы.

С наступлением весны ребята привели в порядок инкубаторы, добыли аккумуляторы. Неузнаваемо изменилось все здесь за зиму. Маленький, детскими руками созданный птичник превратился трудами колхозников в большую ферму. Птицы были помещены в новые клетки и питание получали по особым рационам: по одному – несушки, по другому – птенцы, по третьему – селезни и петухи водяной курочки.

В один из солнечных дней Асмик широко раскрыла ворота фермы, и ее питомцы – водяные птицы разных пород и раскрасок – неудержимо двинулись к пруду. Солидно переваливаясь с боку на бок, шли гуси и утки. Перья у них блестели так, как это и должно быть у здоровых и жирных птиц.

Асмик не могла нарадоваться, глядя на своих питомцев.

– Вы поглядите только, как они уже выросли!.. И птица в птицу: недаром в один день родились! – в восторге повторяла она.

– Да, все от одной железной матери, – с обычным смехом в глазах сказал Грикор. – Все выросли… Да ведь и ты выросла, Асмик. Джейран ты, а не девочка!

Асмик больно ухватила Грикора за вихор.

– Нет, нет, – вопил Грикор, – не выросла, не выросла! Пусти, больно!

Но Грикор был прав: Асмик за год расцвела. Не отстали от нее и товарищи. Камо еще более возмужал. На верхней губе у него уже пробивались усы, голос погрубел. Армен тоже повзрослел, но стал еще тоньше и застенчивее. Только Грикор остался как будто таким же: то же детски-наивное лицо, такой же подвижной, бойкий, тот же смех в черных глазах…

Дикие птицы на ферме начали нестись. А так как несушек было до ста двадцати, ребятам больше не было нужды собирать яйца для инкубаторов на озере.

Из отделения, где содержались лысухи, выбежала радостная Асмик. В руках у нее было продолговатое, покрытое мелкими крапинками яйцо.

– Первое яйцо! – закричала она. – Первое яйцо домашней лысухи! Поглядите, какое красивое!

– А ну, дай мне… Дай на зубах попробую. Ты знаешь, какие крепкие первые яйца у молоденькой курицы! – И Грикор протянул руку.

– Не дам! – испугалась Асмик. – Раздавишь. – Она нежно прижала яйцо к щеке.

– Давайте взвесим, – предложил Армен.

Грикор принес маленькие аптечные весы, висевшие на гвозде в одном из углов фермы.

– Ну, такое же, как и куриное, – сказал Армен, взвесив яйцо. – Тридцать семь граммов. А через год, через два, когда птицы подрастут, они и яйца будут нести крупнее. Нам теперь нужно получить помесь между дикой и домашней птицей, понимаешь, Асмик?

– Но у нас ни гусей, ни уток домашних нет.

– Давай обменяем часть наших диких на домашних, – предложил Камо.

По распоряжению Баграта, ребятам разрешили взять с колхозной фермы десять птиц – пять уток и пять гусынь.

– А в обмен не возьмете наших? – спросил Камо.

– Такого распоряжения председатель мне не давал, – сказал заведующий фермой.

Запасы хлеба в селе в прошлом всегда зависели от дождей. Теперь колхоз летом глубоко пашет и на зиму копит в земле влагу. Кроме того, колхоз засевает поля осенью засухоустойчивыми семенами. И в районе Севана урожай повысился. Но все же засуха и теперь еще самый страшный враг этого края, потому что он лишен лесов.

– Посмотри, вон в чем наше несчастье, – сказал Армен Асмик, показывая на обнаженные горные склоны. – Мы окружены со всех сторон горами. С Черного моря к нам плывут облака, но наталкиваются на эти горы и весь свой груз – дожди – сбрасывают по ту сторону, не донеся до нас.

– А наше «море»? – спросила Асмик.

– Наш Севан не так велик, он образует мало облаков, да и те уносит ветром в чужие края…

Весной случилось то, чего боялись в Личке: сколько ни ожидали люди дождей, они не шли.

На полях пробились побеги, поднялись на пядь – и поникли, не получая влаги. Речка, протекавшая около села, обмелела, и колхозники стали ходить за водой к озеру Гилли.

Замерли пчелы на пасеке, на полях и на лугах начали увядать цветы. Особенно страдали водяные птицы на ферме. Они бродили вялые, похудели, запаршивели. Асмик два – три раза водила их к озеру Гилли.

Жалкий вид птенцов, их грязные перья заставляли девочку страдать.

– Ты видел, как потрескалось дно у нашего пруда? – спрашивала она у Грикора.

– Бедный пруд, он тоже пить хочет! – отвечал Грикор, и трудно было понять – смеется он или говорит серьезно.

Однажды Армен попросил у Баграта телегу, чтобы привезти воды из озера.

Взяв в кооперативе несколько пустых пивных бочек, ребята поехали за водой. Наполнив бочки, они по пути на ферму заехали на пасеку.

– Десять миллионов пчел не выпьют столько, сколько один теленок, – засмеялся дед. – Зря вы бочки сюда привезли: не будут же пчелы из бочек пить! Они привыкли пить из ручейков. Да ручьи теперь часто пересыхают. Можете вы для них новый устроить?

– Устроить-то устроим, только вода в нем будет мутной. А давайте польем этот клевер – здесь вода не загрязнится.

Ребята осторожно сняли с телеги бочку, опустили ее на землю и полили поникший от жары клевер, который рос вдоль ограды пчельника.

Пчелы сейчас же почуяли воду и тучей слетелись на клевер.

– Так лучше. Пусть пчелы пьют с листочков клевера, а в ручье они и потонуть могли бы, – сказал Армен.

– Погодите, я сейчас такой для них ручей устрою, что пчелы, когда им время умирать придет, только меня, Грикора, и будут поминать! – И Грикор помчался домой.

В углу комнаты давно стоял старый медный самовар с кривым краном. Грикор схватил его и выбежал.

– Эй, сорванец, куда ты самовар уносишь? – крикнула ему вдогонку мать.

– Мамочка, у пчел праздник, им большой самовар нужен.

Не успела мать опомниться, а Грикора уже и след простыл.

Притащив самовар на пасеку, он заторопил Армена:

– Армен, скорее налей в него воды!.. Так… Теперь надо чуть-чуть приоткрыть кран… Видишь, какой тоненький ручеек потек?.. Так, так… Надо каждый день так делать: наполнять самовар водой и открывать кран на такую чуточку. Вот вам и «пчелиный ручей».

Остальные бочки с водой они отвезли на птицеводческую ферму и разлили там во все, какие только нашлись, корыта и ванны.

Гуси и утки на радостях подняли такой гомон, с такой стремительностью бросились к корытам, что едва не разлили всю воду. Многим она и не досталась – птицы посильнее теснили и отгоняли слабых.

– Грикор, сбегай попроси у бригадиров еще две телеги. Может быть, и ячмень сумеем полить, – распорядился Камо.