Обручённая

— Стыдись, Роза! — заметила ее госпожа. — В алчности ты упрекаешь его несправедливо.

— Может быть, — ответила Роза. — Зато честолюбие его несомненно. А я слыхала, что Алчность доводится Честолюбию незаконнорожденной сестрой, хоть оно и стыдится такого родства.

— Ты чересчур смело заговорила, девушка, — сказала Эвелина. — Я ценю твою преданность, но ты выражаешь ее неподобающим образом.

— Слыша этот тон, я умолкаю, — сказала Роза. — С Эвелиной, которую я люблю и которая любит меня, мне можно говорить свободно. А владелице замка Печальный Дозор, гордой норманнской девице — вы бываете такой, когда хотите, — я низко поклонюсь, как того требует мое положение, и выскажу не больше правды, чем ей будет угодно выслушать.

— Ты взбалмошна, но сердце у тебя золотое, — примирительно сказала Эвелина. — Кто не знает тебя, не поверит, что под внешностью милого ребенка таится столько огня. Как видно, твоя мать была именно той страстной натурой, какую ты мне описала. Ибо отец твой… нет, погоди защищать его, ведь я на него не нападаю, а только говорю, что его главные черты, напротив, здравый смысл и рассудительность.

— Хорошо бы и вам воспользоваться ими, госпожа, — посоветовала Роза.

— Там, где нужно, я это и буду делать, — сказала Эвелина, — но вряд ли он годится в советчики по тому делу, о котором мы сейчас говорим.

— Вы ошибаетесь, — ответила Роза Флэммок, — и недооцениваете его. Здравое суждение подобно деревянной линейке. Ею обычно меряют ткани грубые, но она столь же точно отмерит и золототканую парчу, и индийский шелк.

— Впрочем, — сказала Эвелина, — дело это не такое уж спешное. Оставь меня сейчас, Роза, и пришли ко мне Джиллиан, которая ведает моими уборами. Я поручу ей уложить к отъезду мою одежду.

— Эта Джиллиан очень вошла сейчас в милость. Когда-то было иначе.

— Ее повадки мне так же неприятны, как и тебе, — сказала Эвелина, — но это жена старого Рауля, и ее жаловал мой дорогой отец; как и всем мужчинам, ему нравилась в ней развязность, которую мы осуждаем у особ нашего пола. Зато ни одна женщина в замке не может сравниться с ней, если надо уложить в дорогу уборы и ничего не помять.

— Одного этого довольно, — сказала, улыбаясь, Роза, — чтобы пользоваться особой милостью. Кумушка Джиллиан будет здесь без промедления. Но послушайте моего совета, госпожа. Пусть она занимается укладкой, и не давайте ей болтать о том, что ее не касается.

С этими словами Роза вышла. Ее молодая госпожа молча посмотрела ей вслед, потом сказала как бы про себя: «Роза любит меня искренне, но ей больше хотелось бы быть госпожой, чем служанкой; еще она ревнует меня ко всякому, кто ко мне приблизится… А странно, что после моей встречи с коннетаблем я еще не видела Дамиана де Лэси. Уж не боится ли он заранее, что найдет во мне строгую тетушку?»

Но тут в комнату толпясь вошли слуги, ожидавшие распоряжений насчет отъезда, назначенного на следующее утро. Это отвлекло Эвелину от ее положения; так как оно сулило ей мало приятного, она со свойственной молодости беззаботностью охотно отложила эти мысли на будущее.

Глава XIII

Немощен домосед —

Неутомим бродяга.

Времени медлить нет,

Встанем, прибавим шага!

Ранним утром следующего дня из укрепленного замка Печальный Дозор, недавнего свидетеля стольких примечательных событий, выехала нарядная процессия, чей блеск был лишь несколько омрачен траурной одеждой главных его участников.

Солнце начинало уже осушать обильную росу, выпавшую за ночь, и развеивать легкий туман, клубившийся вокруг башен и зубчатых стен, когда Уилкин Флэммок с шестью конными арбалетчиками и столькими же пешими воинами, вооруженными копьями, появился из готических ворот и перешел подъемный мост. За этим авангардом следовало четверо слуг на отличных конях, а за ними четыре служанки. Все они были в трауре. В середине маленькой процессии ехала сама юная леди Эвелина в траурных одеждах, выделявшихся на молочной белизне ее коня. Рядом с нею, верхом на маленькой испанской лошадке, подаренной любящим отцом, — который дорого заплатил за нее, но ради дочери заплатил бы и половиной своего состояния, — виднелась фигурка Розы Флэммок, с виду — застенчивой девочки, но с чувствами и разумом зрелой женщины. За ними следовала Марджери, которая держалась, как обычно, возле отца Альдрованда, ибо была крайне набожна; ее положение в доме, в качестве бывшей кормилицы Эвелины, было столь высоко, что она могла, когда не находилась при госпоже, составлять для капеллана вполне подобающее общество. Далее следовал старый егерь Рауль, его жена и еще двое-трое слуг Раймонда Беренжера; а за ними управляющий замком в бархатной одежде, с золотой цепью на груди и белым жезлом в руке; процессию замыкало несколько лучников и четверо тяжеловооруженных воинов. Эти воины, как и большая часть слуг, участвовали в процессии ради придания отъезду леди Эвелины должной торжественности и сопровождали ее лишь на короткое расстояние; дальше ее встречал коннетабль Честерский с тридцатью воинами, вооруженными копьями, который предложил сам сопровождать Эвелину до Глостера, цели ее поездки. Под его защитой ей не грозила никакая опасность, даже если бы недавнее тяжкое поражение, понесенное валлийцами, не отбило на время у этого враждебного племени охоту нарушить спокойствие Валлийской Марки.

Выполняя это решение, позволявшее вооруженной части свиты Эвелины вернуться в замок, чтобы охранять его и восстанавливать порядок в его окрестностях, коннетабль, во главе отряда отборных конников, ожидал Эвелину возле рокового моста. Обе процессии приготовились торжественно приветствовать друг друга; но коннетабль, заметив, что Эвелина плотнее закуталась в свою мантию, и вспомнив потерю, которую она столь недавно понесла на этом злополучном месте, тактично ограничил свое приветствие молчаливым поклоном, причем склонился так низко, что его белый султан (ибо он был в доспехах) лег на пышную гриву его коня.

Уилкин Флэммок, остановясь, спросил Эвелину, каковы будут ее дальнейшие распоряжения.

— Никаких не будет, мой добрый Уилкин, — ответила она. — Будь лишь, как всегда, верен и бдителен.

— Таковы качества хорошего сторожевого пса, — сказал Флэммок. — Могу добавить к ним сильную руку взамен острых зубов да еще кое-какую смекалку. Буду стараться. Прощай, Розхен! Когда будешь среди чужих, сохраняй все качества, за которые тебя любили дома. Прощай, да хранят тебя святые!

Следующим подошел проститься управитель, но тут с ним произошел случай, едва не окончившийся печально. Дело в том, что Рауль, сварливый старик, страдавший ревматизмом, выбрал себе на этот раз старую арабскую лошадь, которую держали лишь ради ее породы; лошадь была костлява и хрома, под стать ездоку, а нрав имела дьявольский. Между ездоком и лошадью постоянно возникали недоразумения, со стороны Рауля выражавшиеся в проклятьях и усиленной работе шпорами и поводьями, на что Махмуд (такое языческое имя носил этот конь) отвечал тем, что брыкался, пытаясь сбросить всадника, а также яростно лягал всех, кто оказывался рядом. Многие из домашних подозревали, что Рауль выбирал себе это злобное животное всякий раз, когда выезжал в обществе своей жены в надежде, что курбеты, скачки и другие эксцентрические выходки Махмуда приведут его копыта в соприкосновение с ребрами Джиллиан. И теперь, когда управитель, полный сознания своей важности, понукал коня, чтобы на прощание приложиться к ручке молодой госпожи, окружающим показалось, будто Рауль так действовал поводьями и шпорами, что, окажись оба всадника на пару дюймов ближе друг к другу, Махмуд раздробил бы копытом бедро управителя так же легко, как сухую тростинку. Все же управителю изрядно досталось; и те, кто заметил усмешку, озарившую кислую физиономию Рауля, не усомнились, что с помощью Махмуда он отомстил за кивки, подмигивания и улыбки, какими обменивались должностное лицо с золотой цепью и кокетливая служанка.