Обручённая

Роза почтительно следовала за Эвелиной и слушала ее речи с восхищением ребенка, слушающего свою наставницу; и только ее блестевшие от слез глаза указывали, насколько она понимала всю опасность положения и всю силу увещеваний Эвелины. Был, однако, миг, когда глаза девушки засияли ярче, поступь стала более уверенной и даже горделивой. Это было, когда они приблизились к месту, где ее отец, выполнив обязанности командира гарнизона, действовал теперь как военный инженер. Обнаруживая не только силу, но и искусность, он устанавливал большую баллисту (военную машину, которая мечет камни) над боковыми воротами, выходившими на равнину с восточной стороны замка, откуда можно было ждать атаки. Большая часть его доспехов лежала возле него, укрытая от утренней росы кафтаном; одетый в один лишь кожаный камзол, держа тяжелую кувалду в руках, обнаженных по самые плечи, он подавал пример рабочим, трудившимся под его началом.

Флегматичным натурам обычно свойственна стыдливость и чувствительность к мелким нарушениям приличий. Уилкин Флэммок, с невозмутимым спокойствием встретивший недавнее обвинение в измене, смутился, густо покраснел и поспешно накинул на себя кафтан, чтобы скрыть небрежность одежды, в какой застала его леди Эвелина. Зато его дочь ничуть не смутилась. Гордясь работой отца, она переводила сияющий взгляд с него на свою госпожу, как бы желая сказать: «И этого усердного слугу вы подозревали в предательстве!»

Эвелина и сама почувствовала укор совести. Желая искупить сомнения в его верности, она протянула драгоценный перстень, чтобы хоть немного возместить минутное недоразумение.

— К чему это, госпожа? — спросил Флэммок с обычной своей грубоватой прямотой. — Разве только позволите отдать его Розхен; ведь это она горевала, а мне горевать было не о чем.

— Распорядись перстнем как хочешь, — сказала Эвелина. — Камень в нем настоящий, такой же неподдельный, как твоя верность.

Эвелина умолкла. Глядя на широкую равнину, простиравшуюся между замком и рекой, она удивилась тишине, какая царила там после недавней шумной и кровавой битвы.

— Очень скоро, — пообещал Флэммок, — шума будет немало, и притом совсем близко.

— Где же противник? — спросила Эвелина. — Я не вижу ни палаток, ни шатров.

— У валлийцев такого не водится, — объяснил Уилкин Флэммок. — Господь не умудрил их умением выткать для этого достаточно полотна. Вон они! Лежат по обоим берегам реки, укрывшись только своими белыми плащами. Подумать только! Орда головорезов и грабителей, а с виду как похоже на самое прекрасное в мире зрелище — на поле, где отбеливают холсты. Ого! Они начинают жужжать… Очень скоро начнут и жалить.

Действительно в стане валлийцев послышался негромкий и неясный шум, похожий на жужжанье потревоженного улья.

Испуганная угрожающим гулом, который с каждой минутой становился громче, впечатлительная Роза уцепилась за руку отца и сказала шепотом, полным ужаса:

— Совсем как шум моря в ночь перед страшным наводнением!

— Да, он предваряет бурную непогоду, когда женщинам следует сидеть дома, — сказал Флэммок. — Не угодно ли вам удалиться в ваши покои, леди Эвелина? Уходи и ты, Розхен. Благослови Господь вас обеих! А здесь вы только отвлекаете нас от дела.

Сознавая, что выполнила все свои обязанности и боясь заразить других страхом, который все более овладевал ее сердцем, Эвелина вняла совету своего вассала и удалилась к себе, но, уходя, часто оглядывалась туда, где подходило войско валлийцев, накатываясь, точно волны прибоя.

Князь Поуиса, проявляя немалое воинское искусство, составил план штурма, сообразуясь с пылким нравом своих соплеменников и рассчитывая устрашить малочисленный гарнизон.

Каждая из трех сторон замка, защищенных рекой, была под наблюдением большого отряда валлийцев; но им было приказано всего лишь пускать по временам стрелы, и не более того, разве лишь представится особенно благоприятная возможность схватиться с врагом вплотную. Значительно большая часть воинов Гуенуина, состоявшая из трех колонн, наступала по равнине вдоль западной стены замка; здесь они угрожали штурмом крепостным стенам, лишенным естественной защиты, какой была река. Первая из трех грозных колонн целиком состояла из лучников; они рассеялись вдоль стены осажденного замка, укрываясь за каждым кустом и бугорком; натянув тетивы своих луков, они посылали стрелу за стрелой в амбразуры замковых стен, хотя несли больше потерь, чем могли причинять сами, ибо защитники замка, со своих сравнительно безопасных позиций, могли целиться в них более точно. Зато под прикрытием этих лучников два больших отряда валлийцев сделали попытку штурмовать внешние укрепления. У них были топоры, чтобы рубить деревянные частоколы, фашины, чтобы заваливать внешние рвы, факелы, чтобы поджигать все способное гореть, а главное, приставные лестницы, чтобы взбираться на стены.

Они пошли в атаку с бешеной яростью, несмотря на упорное сопротивление осажденных, осыпавших их камнями; штурм длился почти час, но подкрепление более чем восполняло их потери. Вынужденные в конце концов отступить, валлийцы перешли к другой тактике, целью которой было истощить силы противника. Яростно нападая на одну какую-либо, более уязвимую часть стены, они вынуждали осажденных бросаться туда и покидать другие посты; а когда те оказывались недостаточно защищенными, их, в свою очередь, атаковал целый большой отряд.

Таким образом, защитники замка Печальный Дозор уподобились измученному путнику, который отбивается от тучи шершней, а те, едва он стряхнет их с одного места, во множестве устремляются на другое и приводят его в отчаяние своей численностью и наглостью своих атак. Одной из главных целей нападавших были, разумеется, ворота. Туда, как в наиболее уязвимое место, и поспешил отец Альдрованд, который до этого не отлучался со стен и всюду, где позволяли приличия, сам принимал участие в обороне.

Здесь он застал фламандца, который, подобно Аяксу, потемневший от пыли и крови, приводил в движение огромную машину, недавно поставленную по его указаниям, не спуская вместе с тем внимательных глаз со всего другого, за чем требовалось приглядывать.

— Ну как, по-твоему, идут нынче дела? — шепотом спросил его монах.

— К чему тут слова, отец мой? — ответил Флэммок. — Ты не воин, а у меня на разговоры нет времени.

— Ты бы передохнул, — сказал монах, засучивая рукава сутаны. — Я постараюсь подсобить тебе, хотя, помилуй меня, Пресвятая Дева, ничего не смыслю в этих странных штуках и даже названий их не знаю. Но правила моего ордена велят трудиться. Так что я не согрешу, если поверну вот этот ворот и наставлю вот сюда деревянный брусок, окованный сталью; и не уроню своего сана, если теперь (и он сопровождал свои слова действиями) трону вот эту пружину.

Крупный снаряд из баллисты просвистел в воздухе, нацеленный так удачно, что сразил одного из главных валлийских вождей, получавшего в ту минуту распоряжения от самого Гуенуина.

— Вот это прицел! Вот это полет! — кричал монах, не сдерживая своего восторга, и с торжеством назвал специальными терминами и машину, и пущенный ею снаряд.

— Отличная меткость, монах, — заметил Уилкин Флэммок. — Вижу, что ты знаешь больше, чем можно вычитать в твоем требнике.

— Ладно уж! — сказал монах. — Теперь ты убедился, что и я умею обращаться с машиной и что валлийские негодяи немного приуныли. Так скажи, что ты думаешь о нашем положении?

— Думаю, что для такого скверного положения оно, пожалуй, недурно, если можно надеяться, что скоро подоспеет помощь; но люди сделаны не из железа, а из плоти и нас может измучить многочисленность врагов. У нас всего по одному воину на четыре ярда крепостной стены. Насколько же нас меньше, чем их! Негодяи это знают и не дадут нам передышки.

Вновь начавшаяся атака прервала их беседу; и до заката неугомонный противник не давал им вздохнуть. Пугая притворными угрозами нападения то в одном, то в другом месте, а два или три раза и подлинными яростными атаками, он почти не давал осажденным времени передохнуть и подкрепиться. Однако и валлийцы расплачивались за свои дерзкие атаки. Хотя они снова и снова бросались в бой с беспримерной отвагой, к концу дня их атаки стали уже менее решительными. Надо полагать, что из-за сознания понесенных потерь и из боязни того, как они скажутся на боевом духе войска, наступление ночи и затишье в боевых действиях были для Гуенуина не менее желанными, чем для измученного гарнизона замка Печальный Дозор.