Обручённая

— Благослови вас Бог за эти слова, госпожа! — пылко поблагодарила Роза, целуя ей руку.

— Если же они, на нашу беду, сомнительны, — продолжала Эвелина, — то не укорами можем мы помочь делу. Отец мой, приглядите за приготовлениями к обороне и не упускайте ничего, что могло бы ее укрепить.

— Не бойся, дорогая дочь моя, — успокоил ее отец Альдрованд. — Есть еще здесь настоящие англичане, и мы скорее перебьем и съедим всех фламандцев, чем сдадим замок.

— Эту пищу будет так же трудно и опасно добыть, как медвежатину, — возразила с горечью Роза, все еще негодуя на обидное и подозрительное отношение монаха к ее соплеменникам.

С тем они и разошлись; женщины — чтобы в уединении печалиться и тревожиться и в уединении же молиться; монах — чтобы пытаться разгадать замыслы Уилкина Флэммока и противостоять им, если бы в них оказалась измена. Однако взор его, которому подозрения придавали особую остроту, не увидел ничего, что подтверждало бы эти подозрения; разве лишь то, что фламандец весьма искусно разместил на самых важных постах своих соотечественников; а это сделало бы любую попытку лишить его власти весьма трудной и опасной. Наконец монах отправился служить вечернюю мессу, решив наутро подняться до рассвета.

Глава VII

На стенах осадного городка

Печально солнце горит.

Замок, башня и парапет —

Все о гибели говорит.

Небо едва посветлело на востоке, а отец Альдрованд, верный своему решению, на ходу перебирая четки, чтобы не терять времени, уже делал обход замка. Чутье привело его прежде всего туда, где в замке, должным образом приготовившемся к осаде, должен помещаться скот. Велика была его радость, когда в стойлах, еще накануне пустых, он увидел более двадцати упитанных коров и бычков. Один из них попал уже на бойню, где двое фламандцев, ставших на этот случай мясниками, разделывали тушу, чтобы затем передать мясо повару. Добрый отец Альдрованд уже готов был провозгласить, что свершилось чудо, но пока ограничился благодарственной молитвой к Пресвятой Деве Печального Дозора.

— Кто говорит, что у нас нет припасов? — воскликнул он. — Кто осмелится теперь говорить о сдаче? Тут запасы, которых нам хватит до прибытия Хьюго де Лэси, даже если он плывет к нам с Кипра. Я намерен был нынче поститься, как во славу Божию, так и ради сбережения припасов. Но нельзя отказываться от дара, посланного святыми. Почтенный повар, отпусти-ка мне этак полярда жареной говядины[9], а дворецкий — кубок вина. Я на скорую руку позавтракаю на западной стене.

Именно там, в наименее укрепленной части замка, святой отец застал Уилкина Флэммока, занятого тщательными приготовлениями к обороне. Монах учтиво приветствовал его, поздравил с пополнением запасов и спросил, как удалось это сделать, минуя ряды осадивших замок валлийцев. Однако Уилкин тут же прервал его.

— Об этом мы поговорим позднее, отец мой. Сейчас я прежде всего хочу посоветоваться с тобой о некоем деле, которое тяготит мою совесть, а, кроме того, касается и моего земного имущества.

— Говори, сын мой, — сказал священник, надеясь, что получит таким образом ключ к истинным намерениям Уилкина. — Чуткая совесть — ведь это величайшая драгоценность! Кто не прислушивается к ней, когда она призывает человека излить свои сомнения перед священником, тот когда-нибудь тщетно станет звать на помощь среди адского пламени. А ты, сын мой Уилкин, всегда отличался чуткой совестью, хоть ты и грубоват с виду.

— Знай же, отец мой, — начал Уилкин, — что я уговорился с моим соседом Яном Ванвельтом отдать ему в жены мою дочь Розу, а в залог получил от него некое количество гульденов.

— Полно, сын мой! — прервал его разочарованный исповедник. — С этим можно подождать. Не время сватать и выдавать замуж, когда всех нас, того и гляди, убьют.

— Нет, святой отец, выслушай меня, — попросил фламандец. — Это дело, касающееся моей совести, касается и нынешнего нашего положения ближе, нежели ты думаешь. Надо сказать, что мне неохота выдавать Розу за этого самого Яна Ванвельта. Он стар и немощен. Скажи, могу ли я с чистой совестью отказать ему?

— Ну что ж, — задумался отец Альдрованд, — Роза красивая девушка, хотя и немного вспыльчивая… Думаю, ты можешь взять свое слово назад, но, разумеется, придется вернуть и полученные гульдены.

— Вот здесь-то и загвоздка, отец мой! — стал объяснять фламандец. — Вернув эти деньги, я превращусь в нищего. Валлийцы разорили мое хозяйство, и, чтобы начать все сначала, мне просто необходима эта пригоршня гульденов.

— И все же, сын мой Уилкин, ты обязан либо вернуть деньги, либо сдержать данное слово. Разве на вопрос Писания: «Quis habitabit in tabernaculo, quis requiescet in monte sancta?», то есть «Кто взойдет и пребудет в святой горе?» не дается ответ: «Qui jurat proximo et non decipit».[10] Нет, сын мой, не нарушай данного слова ради пригоршни презренного металла. Лучше пустой желудок, но чистая совесть, чем тучный телец, но неправедные поступки и нарушенные обещания. Разве не видел ты, что покойный наш господин (да упокоит Бог его душу!) предпочел погибнуть в неравном бою как истинный рыцарь, а не жить клятвопреступником, хоть он всего лишь сказал неосторожное слово валлийцу за чаркой вина.

— Увы! — сказал фламандец. — Этого я и боялся. Я должен либо сдать замок, либо возвратить валлийцу Иоруорту весь скот, который дал бы нам возможность быть сытыми и обороняться.

— Да ты о чем? — удивился монах. — Я тебе говорю о Розе Флэммок и о Яне Ван-как-его-там, а ты толкуешь о замке, о скоте и не знаю уж о чем еще.

— Я говорил притчами, святой отец. Дочь — это как бы замок, который я обещал отдать, Ян Ванвельт — валлиец, а гульдены — это скот, который он пригнал в виде задатка.

— Притчи! — монах покраснел от гнева, поняв, что его одурачили. — Мужлан, а туда же: говорить притчами! Но ладно, отпускаю тебе грех.

— Значит, я должен сдать валлийцам замок или отдать им назад скот? — спросил невозмутимый фламандец.

— Лучше отдай свою душу Сатане!

— Боюсь, что именно этот выбор и предстоит, — сказал фламандец. — Пример нашего благородного господина…

— Пример благородного глупца!.. — ответил монах, но тотчас же спохватился. — Помилуй меня, Пресвятая Дева! Из-за этого фламандского мужлана я забываю, что хотел сказать.

— А как же Священное Писание, о котором только что упоминало ваше преподобие? — спросил фламандец.

— Кто ты такой, — возмутился монах, — чтобы рассуждать о Священном Писании? Разве ты не знаешь, что слова Писания убивают и лишь толкование их дает жизнь? Разве, приходя к врачу, скрывают от него симптомы своего недуга? Говорят тебе, глупый фламандец, что в Писании сказано лишь о слове, которое дают христианам, и есть особая оговорка насчет обещания, которое дается валлийцу.

При таком толковании Писания фламандец усмехнулся так широко, что показал все свои крепкие белые зубы. Усмехнулся и отец Альдрованд.

— Теперь я понял в чем дело, — сказал он. — Ты хотел поквитаться со мной за то, что я усомнился в твоей честности. И, надо сказать, сделал это остроумно. Но отчего ты с самого начала не посвятил меня в свой секрет? Признаюсь, что я подозревал тебя в гнусных делах.

— Неужели, — сказал фламандец, — я мог позволить себе вовлечь ваше преподобие в обман? Неужели я уж вовсе не знаком с приличиями? Но чу! Я слышу, что у ворот трубит Иоруорт.

— Трубит, точно свинопас, — с презрением заметил отец Альдрованд.

— Не желаешь ли, ваше преподобие, чтобы я вернул ему скот? — спросил Флэммок.

— Еще чего! Вылей на него со стены такой котел кипятку, чтобы сразу облез его плащ из козьей шкуры. А сперва попробуй воду пальцем. Это я налагаю на тебя за то, что ты сыграл со мной шутку.

Фламандец ответил на это еще одной широкой улыбкой, и оба они направились к внешним воротам, куда Иоруорт подошел один. Встав у окошка, но не сдвигая с него решетки, Уилкин Флэммок спросил валлийца, зачем тот явился.

9

Старый Генри Дженкинс в своих воспоминаниях сообщает, что в аббатствах, до того, как они были упразднены, жареная говядина не отвешивалась гостям, а отмерялась.

10

Тот, кто клянется ближнему и не обманывает (лат.).