Молчаливый гром

Мори дорожил тишиной второй половины дня. Кваканье лягушек в рисовом поле рядом со школой, грохот грузовиков на не слишком отдаленном переезде, дребезжание оконных стекол от ветра — все эти звуки были здесь почти колыбельными, убаюкивающими.

Он протопал по лестнице, отпер дверь и почувствовал чье-то присутствие. Потянулся было к выключателю, но опоздал: его шею сдавила сверху чья-то рука, а сзади в почку вонзился чей-то кулак. Мори крякнул.

— Заткнись, — услышал он тут же. — Еще разок пикнешь, и я тебя прикончу.

— Ах, пощадите, — жалобно выдавил Мори и без размаха врезал свой локоть в живот стоящего позади. Затем двумя движениями с разворота ударил его кулаком в лицо, а коленом в промежность. Тот взвыл от боли и, падая, пробил своим телом легкую раздвижную дверь между комнатами. Мори дернул шнур, включая свет люстры. Она закачалась. Человек полз к выходу. Мори собрал в руке ворот его рубахи и, приложив пару раз незваного гостя головой о половицы, вздернул его в вертикальное положение. Мужчина был в возрасте лет сорока, с кудлатым, пышным перманентом и бледным, дряблым лицом.

С его стороны было очень глупо пытаться сладить с жилистым, тренированным Мори. Не теряя ни секунды, Мори рявкнул:

— За что убили Канэду?

— Не знаю, — промямлил тот, отшатнувшись.

Мори, не торопясь, сдавил ему горло. Глаза человека расширились.

— Канэда. Усек? — прошипел Мори. — Ваши люди убили его. За что?

Вечерний гость содрогнулся.

— Ну-ну. Кто тебя послал?

Мори усилил хватку. Лицо человека побагровело, и Мори отпустил его. Тот по-собачьи встряхнулся и слабо выговорил:

— Доктор Нисида.

Мори был ошарашен. Нисида? Тот самый врач-психиатр, жена которого поручила ему выследить своего любовника-самурая?

— Нисида все знает. Я должен был предупредить вас. И попугать. Вы встречались с его женой.

Госпожа Нисида, безусловно, была весьма эффектна — высокая, длинноволосая, всегда в модной европейской одежде. Носила, наверное, итальянское белье — черное на белеющей коже… В самом деле, она назначала Мори встречи в кафе и барах отелей.

— Да это все вздор, — сказал Мори. — Во всяком случае, кто ты такой?

— Я из группы Кавады, — сухо сказал мужчина.

Мори знал большинство людей из синдикатов якудза и их ответвлений, а это новое имя.

— Что еще за группа?

— Независимая. Мы начинаем… я, мои братья, мой старший сын. Ему уже восемнадцать.

— Ну тогда ладно. Иди-ка к доктору и скажи ему, что я и не думал трогать его супругу. Он слеп, как сова. Я не касался госпожи Нисида. У нас деловые отношения, понял? Так и скажи. И еще: если снова встречу тебя, твоих братьев или, не дай Бог, сына по этому делу, всем будет плохо. Учти.

— Группа Кавады должна защитить свою честь, — надменно сказал Кавада. — Мы никого не боимся, ни живого, ни мертвого. — Из носа капала кровь на циновку, а на скуле надувался обширный синяк.

— Мне пора спать, — произнес Мори. — Либо ты сам выметешься, либо я тебя сейчас вышвырну.

Пришелец удалился, прижав к лицу носовой платок.

Мори навел порядок и упал в качалку. Он уже задремал, когда постучали в дверь: негромко, настойчиво. Вскочив, он взял из шкафа бейсбольную биту. Семейство Кавады, возможно, пришло защитить свою честь…

Мори бесшумно отодвинул задвижку и резко толкнул дверь ногой. Она распахнулась, ударилась о наружную стену. Он выскочил в коридор, готовый треснуть по шее первого же подвернувшегося Каваду.

Но в коридоре стояла Лиза в своей «спецодежде» — на шпильках и в облегающем платье в разрезом до бедер. Ее груди торчали под тонкой материей платья. Она покачивалась. Блестели заплаканные глаза.

— У тебя смешной вид, — проговорила она, глотая слова. — Видел кошмарный сон, или что?

— Входи, — сказал Мори, опустив биту, — угощу тебя сладкими булочками.

— Лучше бурбоном… Я хочу виски.

— Булочки с патокой, — сказал Мори и, взяв ее за руку, потянул за собой.

Они не виделись около года, но Лиза не изменилась. Те же распущенные волосы, капризные губы и мускусные духи. Они не сразу расстались, а виделись реже и реже, пока не остались контакты только по телефону.

Мори смотрел, как она поглощает булочки. На работе она обычно не ела, а после нее бывала слишком пьяна, чтобы нормально поужинать.

— Ну, что стряслось? — спросил он наконец.

— Да это Большой Стив, саксофонист. Вышвырнул меня из машины на дорогу.

— С чего это он?

— Наверное, потому, что я как следует укусила его за руку.

— Ну так. Зачем ты его укусила?

Глупый вопрос. Зачем Лиза вообще делала что-либо? В свое время они познакомились на стоянке машин у клуба в Йокогаме. Мори был очарован хрупкой на вид певицей с глубоким прокуренным голосом. Когда отзвучал последний номер и музыканты сложили свои инструменты, он вздумал ехать домой, вышел в ночь и, уже садясь в свою машину, услышал этот же голос, извергающий ругательства на английском и крепком японском. Подойдя, он увидел певичку, прижатую к груде ящиков с бутылками. Большой чернокожий парень поднял ее от земли, а она отбивалась, гвоздя его кулаками в грудь и пиная ногами.

Мори развернул ухажера и сильно ударил в шею. Тот был скроен, как бык. Он стоял в замешательстве, вращая белками глаз. Мори отступил и ударил его в живот обратным приемом «маваси-гэри». Парень осел, обрушив полдюжины ящиков. Потом Лиза била парня ногами, пиная носками туфель его мускулистый зад.

— Восемьдесят тысяч иен, слышишь, ты, чурбан, — вопила она. — Надо восемьдесят тысяч иен!

В мотеле Лиза все объяснила. Негр здорово играл на саксофоне, и вообще был неплохим парнем. Но слаб в арифметике. Он обещал Лизе восемьдесят тысяч за три вечера работы на сцене, а теперь сказал шестьдесят, лишь потому, что позавчера и вчера она опоздала к началу минут на пятнадцать.

Забавы Лизы были опасны. Она была непредсказуема.

Она съела булочки и слизнула остатки патоки с ложки. И вдруг завелась — сна ни в одном глазу, вся — огонь. Было уже два часа пополуночи. Через четыре часа дети в школе напротив начнут спрягать и склонять английские глаголы. А у Лизы горели глаза, и спутались распущенные волосы. Она была ненасытна.

В оконные стекла бил теплый дождь. На рисовом поле у школы орали лягушки, празднуя смену сезонов.

В Вашингтоне был полдень. Лимузин Макса Шаррока въехал в аллею, ведущую к приземистому бунгало, стилизованному в манере Фрэнка Райта. Шаррок убрал в кейс схемы, просмотренные на ходу, и дождался, пока шофер, чье присутствие обходилось ему в сто пятьдесят долларов в день, откроет дверцу машины.

Этот шофер был одним из самых ценных приобретений Шаррока. На нем была униформа с блестящими пуговицами. У шофера был хорошо поставленный баритон. Он вел себя, как дворецкий из телефильмов о знати. Его вежливость граничила с грубостью. Другие в положении Шаррока заводили для форса личные вертолеты, гоночные яхты и жен-кинозвезд. Шаррок обошелся минимумом. Шофер, мистер Беннет, распахивал дверцу, отвешивая театральный поклон и сохраняя при этом достоинство — большего Шарроку не требовалось.

Макс Шаррок достиг вершин положения в обществе, преуспев в сфере опросов населения Соединенных Штатов. «Ассоциация Шаррока» разработала уникальную технику обработки первичного материала. Клиенты Шаррока получали в любое время моментальные срезы общественного мнения по любым вопросам. Как, например, чернокожие женщины среднего класса реагируют на политику правительства в отношении наркотиков? Что думают рабочие в таком-то районе о нравственности представителей их штата, заседающих в конгрессе? До какой степени нарушения прав человека в такой-то стране ущемляют ее достоинство в глазах глав семейств с доходами свыше ста тысяч долларов? «Ассоциация Шаррока» срезала пробы общественного мнения, как санитарная служба срезает образцы мяса с говяжьих туш и свинины, поставляемых в супермаркеты. Она отслеживала подспудные перемены в настроениях массы избирателей и потребителей предлагаемой политиками продукции.