Страница 2 из 15
– Она ничего не подписала, – с трудом выговаривая слова, хрипловатым голосом произнесла Каблукова. – Дайте закурить, – без всякой паузы продолжила она.
– Угостите даму табаком, – приказал Суровцев Новотроицыну.
– Вы теперь папиросы с собой не носите? – ехидно поинтересовался Новотроицын, чем породил новые вопросы у Каблуковой.
Ольга Викторовна Каблукова с интересом слушала и наблюдала за этими странными во всех отношениях людьми. «Подтянутый» вставил ей в рот папиросу, чиркнул спичкой. Она жадно затянулась табачным дымом.
– Это хорошо, что ничего не подписано, кроме справки об аресте, – точно думал вслух Суровцев. – Кто, кстати, утверждал арест?
Каблукова кашлянула. Внимательный Новотроицын забрал из её опухших губ папиросу. Свободной рукой аккуратно, почти дружески, постучал ей по спине. Снова вставил папиросу в рот женщине.
– Можете не отвечать, – продолжал Сергей Георгиевич. – Я вам сам всё расскажу. Справку об аресте моей жены подписал ваш непосредственный начальник – лейтенант госбезопасности Литвинчук. Его подпись чуть ниже той строчки, которая гласит: «Арест согласовать с прокурором». А вот в левом верхнем углу этого документа, там, где написано «Утверждаю», соответственно должность и подпись другая: «Начальник Управления особых отделов НКВД СССР Виктор Семёнович Абакумов». Я правильно говорю?
Каблукова молчала и напряжённо думала. Сам принцип составления справки об аресте составлял служебную тайну. Знать это может только человек, знакомый с делопроизводством в системе НКВД. Этого не может знать ни армейский, ни даже штабной генерал. Даже если он когда-то арестовывался. Справку при аресте в то время предъявлять было не принято. А по тому, как спокойно, без всякого трепета этот человек произнёс фамилию и должность самого Абакумова, было ясно, что он уверен и в себе, и в том, что за ним могут стоять очень большие люди. Недобрые предчувствия Ольги Викторовны находили своё реальное подтверждение. А кардинально поменявшееся положение, превратившее её из следователя в допрашиваемую, уже выводило её из равновесия. Этот факт начинал терзать и крушить её личность.
– Таким образом, моей жене вы желали предъявить «пятьдесят восемь – двенадцать»? – продолжал спрашивать Суровцев.
– И «пятьдесят восемь – один». Подпункты «в» и «г», – ответила на вопрос генерала Каблукова.
– Понятно. Таким образом, мне предполагается шить «пятьдесят восемь – один»… «А» и «б»…
Каблучиха молча кивнула. Ничего не понявший из этого диалога Новотроицын вопросительно, поочерёдно смотрел на Суровцева и на женщину-чекиста. Что было не удивительно. Разобраться в хитросплетениях самой зловещей статьи советского Уголовного кодекса было очень и очень не просто. Зато хорошо понимали друг друга люди знающие. И если перевести их диалог на доступный язык, то это выглядело достаточно угрожающе. Даже чудовищно. Суровцев, таким образом, предположил, что Ангелине пытаются предъявить двенадцатый пункт страшной пятьдесят восьмой статьи – единственный пункт, который не предполагал высшей меры наказания. «Недонесение о достоверно известном готовящемся или совершённом контрреволюционном преступлении» – таково его неполное содержание. И точно подтверждая следственную практику тех лет, Каблукова перечислила ещё две части всеобъемлющей статьи, которые тоже касались «недонесения», но меняли «лёгкость» лишения свободы на высшую меру – расстрел. Пункты «1б» и «1в» относились исключительно к военнослужащим и карались «расстрелом с конфискацией всего имущества». Из этого набора пунктов следовало, что и самому Суровцеву, дай Лина показания, угрожала всё эта же пятьдесят восьмая статья, имеющая в пункте «1а» страшное определение – «Измена Родине».
Но не это сейчас занимало мысли Суровцева. Он теперь наконец-то понял и осознал причинно-следственную связь всех трагических событий, развернувшихся вокруг него и жены. И как это уже бывало не раз в его жизни, полное понимание ситуации пришло через малозначительную деталь…
– Ну и что с ней делать-то? – нарушил вопросом затянувшееся молчание Новотроицын и кивнул на Каблукову.
– Что с ней делать, к счастью или к сожалению, решать не нам, – ответил Суровцев.
– Не понимаю, – покачал головой Новотроицын и вынул изо рта Каблуковой окурок. – Ещё покуришь? – обыденно спросил он у женщины, точно она была его старой приятельницей.
Не дожидаясь ответа, вставил ей в губы новую папиросу. Снова чиркнул спичкой, давая прикурить.
Изначально Сталин приказал явиться в Кремль первому заместителю Берии комиссару государственной безопасности 1-го ранга Меркулову. Но в телефонном разговоре приказал разыскать и Суровцева. А когда узнал, что тот находится в кабинете Меркулова, приказал явиться обоим. И вот теперь два автомобиля, точно и по пунктам выполняя инструкции охраны, ехали в Кремль. Переезжать в одной машине вдвоём и более человек с началом войны генералам и высоким должностным лицам было категорически запрещено.
В отличие от Меркулова, Суровцев мало думал о причине такого странного и срочного вызова. В последние дни и часы все его мысли не выходили из круга обеспокоенности судьбой жены. По этой причине он и оказался в кабинете замнаркома. В отсутствие Берии и Судоплатова ему больше не к кому было обратиться. Так случилось, что в Москву они вернулись почти одновременно. Суровцев с Волховского фронта два дня тому назад. Меркулов прилетел с Кавказа сегодня утром. Обсудить с ним свои личные дела он не успел. А обсуждать было что. Начиная с ареста Ангелины до его, Суровцева, самоуправства с использованием сверхсекретной и строжайше законспирированной группы московского подполья, созданной из бывших уголовников, под названием «Лихие». Не успел узнать Меркулов и о том, что в Управлении особых отделов наркомата, руководимом Абакумовым, произошло чрезвычайное происшествие – пропала следователь Каблукова. А в подъезде своего дома был жестоко избит неизвестными начальник отдела контрразведки СМЕРШ Литвинчук. Оружие и документы нападавшие у чекиста не похитили.
– Это у вас теперь такая практика работы? – не поздоровавшись и даже не дав доложить о прибытии, почти без акцента спросил Сталин.
И Меркулов, и Суровцев могли только гадать, что конкретно подразумевает вождь. Каждый успел подумать о своём. И как часто это бывало при встрече с верховным, никто из них не угадал причину вызова.
– Вы, я вижу, себя великими полководцами возомнили! – распаляясь всё больше, продолжал Сталин. – Или в Гражданскую не повоевали как надо? Так напишите рапорты – мы обсудим и найдём вам место на фронте, – жёстко, опять почти без акцента продолжал он. – Или вы в плен к немцам захотели? Они немало наших генералов наловили. Им теперь как раз замнаркомов и руководителей отделов НКВД не хватает. Где Судоплатов?
– Остался в Тбилиси, – ответил Меркулов.
Всеволод Николаевич понял, что кто-то уже доложил Сталину об их недавних неприятных фронтовых приключениях. При уничтожении одной из насосных станций на нефтепромыслах в районе Моздока они вместе с Судоплатовым чуть было не угодили в немецкий плен. А что было делать? Нужно было лично проследить за исполнением приказа. Вот и получилось, что пришлось отстреливаться от прорвавшихся немецких мотоциклистов и уходить в горы вместе с альпинистами-диверсантами.
– Вы как там, на Кавказе, работали? – обращаясь к заместителю наркома, продолжал Сталин. – Погиб видный грузинский чекист Саджая. Адмирал Исаков ранен. Член Политбюро Каганович ранен. Мы не говорим о том, что во время вражеских налётов погибло несколько представителей Ставки.
Не успел Суровцев подумать о причине своего присутствия при этом разносе, как сам Сталин разъяснил и этот вопрос:
– А вас, товарищ генерал, с каких таких пор тянет к авиации? Тоже прежние войны вспомнили? Так теперь надёжная связь между фронтами установлена. Откуда такая любовь к воздушным полётам?