Страница 19 из 20
Все охотно согласились с молодым рассказчиком. У него были черные жестковатые кудрявые волосы и выпуклые губы веселого рта. Ворот он расстегнул и хорошо была видна крепкая смуглая шея. Глаза у него тоже были немного выпуклые и светло-карие. Девочка сама не понимала, чем же он так раздражает ее. Отчего-то ей хотелось противоречить его словам, сказать ему неприятное…
– Как странно! – Она подала голос. – Как странно! Не воспользоваться возможностью пожить жизнью другого человека, даже не решиться променять свои привычные горести на горести другого человека – ведь это даже и глупо!..
Она говорила с запальчивостью. Все наперебой принялись возражать ей. Все наперебой говорили, что нет никакого смысла менять свои горести на чужие…
– …Если бы еще поменять свои горести на чужое счастье!..
Она рассмеялась:
– На чужое счастье!.. – повторила она. – Но ведь тогда это уже будет твое счастье!..
В другой раз Шмуэл рассказал о смерти своей матери:
– …Похоронили ее, а спустя дня три снится моей старшей замужней сестре сон. Во сне явилась к ней моя мать и сказала, что могила ограблена и украден саван! Мы не знали, верить или не верить этому сну! Отправились на кладбище, сон оказался верен! Могила была раскопана и саван был украден! Тотчас взялись шить новый саван. А я смотрю и вижу, что мать сидит рядом с моими сестрами, сидит совсем прозрачная, обои сквозь нее просвечивают. Я испугался и закричал, сам не знаю, почему: «Шейте скорее! Она здесь сидит!..» Быстро дошили саван и заново погребли покойницу. И призрак ее более никому не являлся…[21]
Девочке показалось, что он рассказывает для нее. Но она не могла бы объяснить, почему такое чувство…
– …Теперь я один! – сказал он. – Все сестры замужем, отец и мать умерли…
И снова ей показалось, что он говорит нарочно для нее. Ее это занимало, но она и сердилась на себя, смотрела сердито…
Как раз в это время пошли толки о случае на ярмарке в местечке Ланцкороне, говорили, что туда съехались те самые «турецкие еретики», остановились в хорошей гостинице, пели свои гимны. Тогда торговцы из разных еврейских общин донесли польским властям, будто какие-то подданные Турецкой империи мутят народ и распространяют еретическую веру…
– …И всех их похватали и отдали под надзор общин! – говорила хозяйка. – И теперь они отлучены от синагоги и всякий истинный еврей обязан их преследовать!..
Девочка напряженно размышляла обо всем этом, ведь это касалось ее смутной памяти об отце! Ей пришло на мысль, что стоит спросить у Шмуэла, ведь он повидал мир… Она уже ясно понимала, что нравится этому парню и подумала, что это дает ей некоторые права. Право поговорить с ним, к примеру. Она напустила на себя вид чрезвычайно серьезный, даже суровый, чтобы Шмуэл не подумал, будто нравится ей. Тем не менее он выказал явную радость, когда она вдруг остановила его на заднем дворе у конюшни. Она стала спрашивать его, и голос ее дрожал. Она осеклась, он смотрел на нее. Она понимала смысл этого мужского взгляда и чувствовала, что щеки ее уже горячи и она вот-вот смутится и опустит голову. Но тотчас она быстро подумала, что смущаться незачем. «Ведь я умнее его наверняка! Нет, пусть он боится меня!..» Он стал что-то говорить и сделалось ясно, что об этой самой «турецкой ереси» он мало что знает…
– …И чего же они хотят? – спрашивала она. – Откуда они взялись?..
Но Шмуэл на эти ее вопросы отвечать внятно не мог. Она повернулась, чтобы идти. Она догадывалась, что он хотел бы окликнуть ее, но не решается все же окликнуть ее. Она пошла быстро.
Она понимала, что для существования той или иной малой общности необходимо при заключении браков принимать в расчет имущественное положение семей, к которым принадлежат брачующиеся, но ни в коем случае не принимать в расчет возможные чувства будущих супругов. Да, собственно, может и не быть никаких чувств, потому что жених и невеста, как правило, чрезвычайно еще молоды!.. Так была улажена и свадьба юной Мирьям. Но все же среди евреев бедных нравы были попроще и случались браки по любви…
Произошло то, о чем она догадывалась, что именно это и произойдет. Супруга родственника ее матери позвала ее в маленькую комнату, где любила проводить время, занимаясь приданым дочерей. Она говорила с девочкой мягко, сказала, что хочет поговорить с ней по душам… Велела сесть против нее… Стала говорить, что девочка должна помнить о своем сиротстве…
– …Тебе нужно поскорее устроить свою жизнь. Ты ведь и сама понимаешь!.. Чем скорее ты выйдешь замуж, тем лучше будет для тебя!..
Девочка уже догадалась, о чем сейчас пойдет речь, догадалась, догадалась… Сердце забилось сильно. Так и должно было быть, что сердце сильно забилось…
Хозяйка сказала, что Шмуэл хотел бы… «на тебе, Мата, жениться…»
Девочка молчала, все ее стройное тело ощущало стук сердца… Женщина продолжала говорить, что, конечно же, улаживать брак должен брачный посредник, сват или сваха…
– …Но Шмуэл – бедный человек, из простой семьи… Да ведь и ты не принесешь ему богатое приданое! А заживете ладно и пройдет время, наживете достаток! Я скажу ему, что мы согласны на этот брак! Свадьба будет здесь, у нас, а потом уедешь с ним, повидаешь мир!..
Девочке вдруг показалось, что она последнее время часто слышит это выражение: «повидать мир»… В ее сознании завертелось каруселью: «Он повидал мир, я повидаю мир…» Она тотчас хотела закричать: «Нет! Нет!»… И не то чтобы Шмуэл был противен ей, и не то чтобы она вдруг вспомнила Михала, нет, нет! Но ей стало страшно: неужели ее жизнь вольется, войдет в некое определенное русло? Ведь это все равно что смерть при жизни! Быть по сути мертвой и все же оставаться живой, ложиться с мужем в постель, рожать детей, готовить пищу, справлять положенные обряды…
Решение возникло мгновенно. Она не произносила ни слова.
– Так что же, ты не будешь противиться? Мы справим хорошую свадьбу!..
Она сделала над собой усилие и кивнула.
– Слава Богу! – воскликнула женщина, подаваясь невольно вперед своим тучным телом многорожавшей матери.
Можно было бы взять с собой те несколько платьев, какие у нее были, взять с собой те немногие украшения, какие у нее были… Но она не взяла с собой ничего. Она даже и не думала заглянуть в свою каморку. Еще было тепло и возможно было выходить без плаща, без накидки шерстяной. Одна из служанок видела, как бежала девочка к большой двери на улицу, тоненькая, какою и должна быть девочка, бежала девочка в легком платье из дешевого шелка, накинув на голову большой платок, старый хозяйкин полинялый, платок прикрывал плечи и грудь. Носки темных кожаных башмачков мелькнули из-под красноватых узоров подола. Черты лица замерли в напряженном выражении, в странной смеси наивности, почти детской и решимости, тоже, впрочем, совершенно детской. Темная-темная прядка выметнулась на миг из-под платка…
…Ясный летний день… Она летела, бежала туда… Выбежав из еврейского квартала, она приостановилась, вздохнула судорожно… Пошла медленнее… Ей попадались служанки, возвращающиеся с рынка, несли полные корзинки, утирали раскрасневшиеся от солнечного жара полные щеки концами белых головных платков…
Она то убыстряла, то замедляла шаг… Уже показались башни – четвероугольная, с красивыми лепными украшениями вверху, и узкая, стрельчатая… Возможно было запрокинуть голову и увидеть стрельчатые окна продолговатые… Стены были белы и представлялись в слепящем солнце совсем яркими белыми… Она торопливо приблизилась к массивной стрельчатой двери и принялась стучать…
Привратник впустил ее в обитель, в монастырь бенедиктинок, в массивное здание, которому уже минуло более ста пятидесяти лет.
Она увидела решетку, разделяющую приемную словно бы на два отдельных помещения. Занавес на решетке был поднят. В окно видны были ворота, ведущие во внутренний двор монастыря. Еще одна массивная дверь вела в другие монастырские помещения. Слева находился вход в молельню, справа – в часовню… Она оробела и потому говорила возбужденно и даже и скороговоркой…
21
Быличка изложена в «Записках» Глюкель фон Гаммельн, супруги еврейского купца, жившей в XVII веке и оставившей интересные воспоминания.