Страница 31 из 41
— А в понедельник Бокар передаст дело в суд, — сказала
Ориель. — Думаем вот целый день — ничего придумать не можем. Может, посоветуешь что, а? — Ориель с надеждой взглянула на Рода.
Род задумчиво жевал губами. Вдруг в его холодных глазах заплясал отчаянный огонёк.
— Вот что, ребята, — сказал он решительно, — качайте отсюда и ждите меня завтра вечером. Достану я вам деньги! Достану! И ещё одно — вы меня не видели и не встречали.
— Но… — начал было Нис.
— До скорого! — И Род, щёлкнув пальцами, направился к своему столику.
Нис механически тоже щёлкнул пальцами — так когда-то они, прощаясь вечерами, желали друг другу удачи.
Нис и Ориель покинули ресторанчик,
— Интересно, что Род тут делает? — сказал Нис, когда они прошли добрых полквартала.
— Его не поймёшь… — озабоченно сказала Ориель. — Чем он занимается? Что делает?..
— Действительно, а то предложит ещё краденые деньги, — Нис с беспокойством посмотрел на Ориель,
— Всё равно я тебя люблю, — продолжала Ориель без видимой связи. — Что бы ни случилось, я люблю тебя, Нис.
Нис прижал к себе свою крохотную подругу могучей рукой боксёра.
— Я знаю, Ориель.
На город опускался летний вечер. Дома золотели, розовели. Синева неба густела, становилась лиловой. Вдалеке опять зазвонили колокола,
Нис и Ориель присели на скамью в маленьком сквере и долго молчали.
О чём они думали? О чём мечтали?
Глава вторая
ПОСЛЕДНИЙ РАУНД
Клода похоронили зимой…
Пока жил в санаториях, пока лечили врачи, — держался. как обратно к нам в конуру вернулся — всего и протянул три месяца. А где деньги было взять? Боёв-то нет! Бокар всё время попрекает: «Долго ты ещё бездельничать будешь? Я на твой глаз уже тысячи ухлопал! Седан больше ждать не хочет», — и пошёл и пошёл.
Ребята с завода последнее отдавали. Да всё мало было. За два дня до смерти, пока ещё мог рукой шевелить звал меня и на записке нацарапал:
Держись, браток. Чего я не успел — постарайся успеть. На ринге побеждай, браток. А главное — в жизни! И запомни: если б нужно было мне начать всё сначала, я бы поступил так же. Пойми, браток за хорошее дело жизнь отдать не жалко. Жалко прожать её зря. И не страшно, если для себя добился немногого, хорошо, если для других кое-что сделал. Наше дело продолжай. А ты — ты сильный! Если я для тебя что-нибудь значу, ты свои кулаки не только на ринге растрачивай. Не уходи в глухую защиту, браток. Всегда наступай…
Я чуть не заревел, когда прочёл. Он ведь не знает, что я теперь никуда не гожусь. А через два дня он умер.
Никогда не думал, что на похороны придёт столько народу — весь завод, все рабочие. Даже полицию вызвали. Речи были. А цветов! Цветов — горы. Потом подходили ко мне, руки жаля, говорили: «Счастливый ты парень, Роней. Какой у тебя брат был! Тебе есть на кого равняться. Если что — приходи, подсобим».
Я ничего не говорил: всё равно никому не понять, чем был Клод для меня…
Когда до матча с Седаном оставалось две недели, стало ясно, что я выступать не могу. Бокар мне говорит:
Вот что, Роней, надо платить неустойку — двести тысяч!
Я заплачу. Но если через шесть месяцев ты не разделаешься со своими болячками, передам дело в суд…
А я знаю. Я теперь человек конченый. Не к чему себя обманывать. Операция у меня через неделю.
Да и к чему мне глаз этот? Что мне вообще нужно? На что смотреть? На всю эту мерзость вокруг? На всех этих подлецов? Всюду обман. Правильно Род сказал — все мы обманываем. Кому я нужен одноглазый? Где возьму деньги Бокару отдать?
Я не хотел видеться с Ориель после операции. Она сама меня разыскала. Вытащила в кафе. Весь вечер смеялась, шутила. Меня старалась развлечь.
А я сидел, словно немой, молчал. О чём было говорить? Бокар уехал, но ведь он должен вернуться — и что тогда? Денег у меня нет. Боксировать я не могу. Хорошо ещё, если обойдётся, а то и второй глаз болит.
Однажды вечером сижу дома один. Стук. Входит папа Баллери. Он всё такой же — не стареет. Говорит:
— Ну как дела, мальчик?
Спросил и сам смутился: чего спрашивать, и так всё ясно. Я молчу.
— Да, дела у тебя неважные. А как с Седаном? Наверное, ему неустойку придётся платить здоровую, а? Сколько?
— Двести тысяч, — говорю.
— Двести тысяч! — Папа Баллери совсем приуныл; он, видимо, рассчитывал на меньшую сумму. Наверное, помочь хотел.
А я его огорошил: двести тысяч!
— Седан небось ждать не будет? — спрашивает.
— Да он их уже получил, — говорю. — Бокар заплатил. Я Бокару должен. Он срок дал — шесть месяцев, а потом в суд.
— Да, от этого негодяя пощады не жди. Не уломаешь! — Папа Баллери задумался. — Ты всё пробовал?
— Всё, — говорю. — А чего пробовать-то?
Я теперь во всём сомневаюсь. Только в Ориель не сомневаюсь. Я теперь знаю, что живу только «от неё до неё», от одного свидания с ней до другого.
Я ей как-то сказал об этом — мы гуляли вдоль реки. Мы теперь часто гуляем вдоль реки. Она идёт, молчит. Потом сказала:
— Нис, хочешь, я к тебе перееду?
Я сначала даже не понял. Потом сообразил, обнял её.
— Нет, Ориель, — говорю, — ничего не выйдет! Не можем мы пожениться сейчас. Нет у меня ничего. Ты тоже не миллионерша. Как жить будем? И потом — будешь женой, Бокар и на твоё жалованье лапу наложит.
Но, оказывается, я всё-таки ничего не понял. Она остановилась, теребит мне пуговицу на плаще и говорит:
— Ты прав — пожениться мы не можем. Я так… ну просто… перееду — и всё. Разве я не нужна тебе?
А я стою как дурак и молчу. Ведь для девчонки порядочной, конечно, как Ориель, ведь это, наверное, очень трудно предложить такое. Мне, наверное, надо было расцеловать её или сказать там веяние слова. А я стою молчу… И такая злость во мне растёт. Были бы сейчас рядом Бокар и вся его шайка, я бы их убил! Ведь какую они нам жизнь сделали!
Обнял я Ориель, идём. Она нос мне в плащ уткнула, всхлипывает…
Вечером пришёл я домой, взял свои перчатки, надписал на них чернилами: «Возвращаю с благодарностью. От бывшего кандидата в чемпионы, бывшего счастливчика, бывшего друга», упаковал, пошёл на почту и отправил Юлу. Что ж, я ведь обещал вернуть ему когда-нибудь его подарок. Пусть получает!
А ночью чувствую, кто-то будит меня, тихо-тихо трогает за плечо. Я спросонья ничего не понимаю, включил лампу, смотрю на часы — три часа ночи! На постели в плаще Род сидит, Лицо злое, смотрит на меня, молчит.
— Ты чего? — спрашиваю. — Что случилось? — Потом как вскочу, схватил его, кричу: — Что-нибудь с Ориель? Род оттолкнул меня.
Не ори! — говорит. — Ничего с твоим лягушонком не случилось. А вот с тобой скоро случится. Выбьет тебе второй глаз твой Бокар — будешь знать!
Мне сразу легче стало. Раз с Ориель всё в порядке, остальное — ладно. Говорю:
— А ты как вошёл, Род? Я что, дверь оставил открытой? И внизу заперто…
Он только рукой отмахнулся.
— Дверь… Разве это дверь? Если б я такую открыть не мог — грош мне цена. Не в этом дело. Был я у Юла, не дал, сволочь, денег. Уж будь покоен, я с ним серьёзно поговорил, не дал. Наличных дома у него нет, а чек если даст, то наутро в банк наверняка позвонит и отменит — можешь быть уверен. Что будем делать?
— Не знаю, — говорю. — А чего ты ночью-то припёрся? Что, до утра нельзя было подождать?
— Подумаешь, покой его величества нарушил, — говорит. — Ничего. Чтобы не видели, что я у тебя был.
— А я своих друзей не стесняюсь, — говорю.
— Ну вот что! Хочешь заработать свои двести тысяч, чтоб Бокару отдать, и ещё столько же? А?
— Хочу, — отвечаю. — Только если ты мне снишься, так радости мало.
— Тогда иди к нам. Хоть глаза у тебя нет, но ты как-никак без пяти минут чемпион. Кулаки у тебя — будь здоров.
— А к кому это к вам? — спрашиваю.