Страница 55 из 70
– Чего тебе надо?
Не дожидаясь приглашения, на которое, как подозревал Девлин, не стоило и рассчитывать, он придвинул к себе стул и уселся напротив.
– Я тоже рад видеть тебя, дорогая сестрица.
Та негромко фыркнула.
– Говорят, ты опять взялся за свое: опять расследуешь убийство, на сей раз сестры какого-то адвокатишки. Были надежды, что вступление в брак положит конец твоим вульгарным сумасбродствам. Но, по-видимому, это не тот случай.
– По-видимому, не тот, – сухо согласился виконт.
Собеседница снова фыркнула, но ничего не сказала.
Он обвел взглядом знакомые черты: тесно сжатые губы, крупный, слегка шишковатый нос, столь похожий на нос Гендона, пронзительно-голубые фамильные глаза, тоже доставшиеся Аманде от ее отца. Себастьян приходился леди Уилкокс братом, по крайней мере единоутробным, единственным оставшимся в живых признанным братом. И все же она ненавидела Девлина с таким неистовым пылом, что у него порой перехватывало дыхание.
Как старшая из отпрысков графа Аманда унаследовала бы все: земли, богатства, титул – если бы родилась мальчиком. Появившись на свет девочкой, она была выдана замуж, получив всего лишь приданое – приличное, разумеется, но все же сущие гроши по сравнению с тем, что рано или поздно предназначалось Себастьяну. Ее двое детей – Баярд, новый лорд Уилкокс, и Стефани, его восемнадцатилетняя сестра – были Уилкоксами и по законам мужского первородства не имели никаких прав на состояние Сен-Сиров.
Так было принято в британском обществе. Тем не менее Аманда по непонятной причине чувствовала себя незаслуженно лишенной того, что по праву (как в глубине души она упрямо верила до сих пор) принадлежало ей. Даже старшие сыновья Гендона, Ричард и Сесил, вызывали у сестры негодование. Однако истинную ненависть она приберегала для Себастьяна, поскольку с самого начала знала или по крайней мере подозревала, что своего последнего ребенка графиня Гендон родила вовсе не от законного супруга.
Хозяйка дома опять поставила чашку.
– С какой бы целью ты ни явился, говори и уходи, чтобы я могла спокойно дочитать газету.
– Меня интересует декабрь за год до моего рождения. Насколько отчетливо ты помнишь то время?
– Достаточно отчетливо, – дернула плечом Аманда. – На ту пору мне исполнилось одиннадцать. А почему ты спрашиваешь?
– Где мама провела тогдашнее Рождество?
Сестра на минуту задумалась.
– Под Дурхемом, в замке Ламли. А что?
Себастьян хорошо помнил леди Ламли, поскольку дама была одной из близких материных подруг, почти такой же веселой, красивой – и распутной – как и сама графиня.
Он увидел расширившиеся зрачки Аманды, заметил тень презрительной усмешки, углубившей морщинки вокруг ее рта, и понял, что сестра чересчур хорошо догадывается о причине его расспросов.
– Я умею считать, Себастьян. Ты пытаешься вычислить, кто той зимой был материным любовником, разве не так?
Оттолкнувшись от стола, Девлин подошел к окну с видом на сад и встал спиной к собеседнице. В струях дождя дневной свет был хмурым и тусклым, промокший кустарник отливал зеленью, шиферные плиты террасы потемнели и влажно блестели.
Когда брат не ответил, Аманда едко хмыкнула:
– Не лишенная смысла попытка, учитывая твои обстоятельства, но, к сожалению, основана на предположении, что София не спала одновременно с несколькими мужчинами. Знаешь, она отличалась редкостным бесстыдством.
От этих презрительных слов Себастьяна захлестнула волна ярости, и он потрясенно осознал: не имеет значения, сколь часто мать лгала ему, неважно, каким жестоким и губительным было ее предательство и бегство – в нем по-прежнему, как в детские годы, вспыхивало желание защищать ее.
– А в то Рождество? – спросил он, с трудом сохраняя ровный тон, не сводя глаз с пейзажа за окном.
– Не припоминаю.
Девлин смотрел, как длинные плети вьющихся по арке роз гнутся под ветром, как бегут одна за другой по оконному стеклу дождевые капли.
Аманда поднялась.
– Ты и вправду хочешь знать, кто сделал нашей мамочке ее драгоценнейшего маленького ублюдка? Что ж, я тебе скажу. Это был конюх. Безродный, вонючий конюх.
Себастьян повернулся, всмотрелся в перекошенное лицо сестры, не веря. Отказываясь верить. Должно быть, прочитав в его глазах неприятие своих слов, она визгливо хохотнула:
– Сомневаешься? Я видела их. Той осенью, в Корнуолле, на прибрежных скалах. Он лежал на спине, а наша матушка сидела на нем верхом. Самое омерзительное зрелище, которое когда-либо представлялось моим глазам. Кажется, его звали Джеб. А может, Джед или как-то еще, в равной степени вульгарно.
Девлин заглянул в полные ненависти голубые глаза и почувствовал настолько сильное отвращение, что оно казалось осязаемым.
– Я не верю тебе, – громко произнес он.
– О, поверь, – глумливо усмехнулась собеседница. – Я вспоминаю его каждый раз, когда смотрю на тебя. Волосы у него вроде были темнее, да и ростом он был пониже. Но у меня никогда не возникало сомнений на ваш счет.
Внезапный порыв ветра с пугающе громким стуком швырнул дождь в оконное стекло.
«Тот конюх не был цыганом?» – вертелось на языке у Себастьяна, но он не мог настолько выдать себя перед этой холодной, злобной женщиной, всю жизнь ненавидевшей его с неизбывной силой. Поэтому спросил только:
– Что с ним стало?
– Я не знала и не желала знать. Ушел. Только это имело для меня значение.
Девлин направился к двери, но на пороге запнулся и оглянулся туда, где сестра по-прежнему стояла с прижатыми к телу руками и раскрасневшимся, перекошенным от злобы и еще какого-то чувства лицом.
Себастьян не сразу распознал выражение, но затем понял.
Она торжествовала.
Сэр Генри Лавджой медлил на пороге полицейского управления на Боу-стрит, кривясь при виде нескончаемого потока, который сильный ветер бросал в разные стороны. Вода падала стеной с карнизов, заливала канавы, била в стекла высоких окон. Вздохнув, магистрат уже собирался открыть зонтик и шагнуть в этот потоп, когда заметил джентльмена, двигавшегося от «Бурого медведя» в его сторону.
Высокий, с военной выправкой незнакомец, который, казалось, не замечал разгулявшейся стихии, перепрыгнул через бурный водосток, взметнувши вверх многочисленные пелерины своего плаща, остановился на тротуаре и спросил:
– Сэр Генри, не так ли? Я полковник Уркхарт.
Тяжело сглотнув, Лавджой неуклюже поклонился. Всем было известно, что полковник – человек могущественного лорда Джарвиса.
– Чем могу помочь, сэр?
– Я слышал, вы руководите поисками убийцы семьи Теннисонов?
– Да, это так. На самом деле, я как раз…
Уркхарт подхватил магистрата под локоток и потянул обратно к двери полицейского управления.
– А давайте-ка найдем какое-нибудь сухое и уединенное местечко и немного побеседуем, ладно?
ГЛАВА 41
С недавних пор у Кэт Болейн вошло в привычку захаживать на цветочный рынок на Кастл-стрит, неподалеку от Кавендиш-сквер. Она обнаружила, что среди пестрых рядов роз, лаванды и ярких букетиков обретает редкое, неуловимое ощущение умиротворения. Порою прелесть трепещущих лепестков или тончайшее дуновение знакомого аромата так кружили голову, что переносили актрису назад во времени в другую страну, другую жизнь.
Шедший с утра дождь только-только стих, оставив воздух прохладным, чистым и сладко пахнущим влажным камнем. Небрежно повесив на локоть корзинку, Кэт какое-то время бродила между лотками. И лишь когда остановилась возле торговца, продававшего в горшках апельсиновые деревца, почувствовала, что за ней наблюдают.
Вскинув голову, она натолкнулась взглядом на высокую даму в модном прогулочном платье из зеленой тафты с бархатной отделкой. У аристократки был римский нос и проницательные серые глаза ее отца и свой собственный удивительно чувственный рот.