Страница 82 из 87
Военный совет стремится к тому, чтобы солдаты и офицеры не чувствовали себя изолированными от остальных войск, от страны, чтобы не рвались привычные нити, соединяющие каждого с большим миром, с семьей. Редакции армейской и корпусных газет остались за Днестром. Но несколько корреспондентов находится здесь, с нами. Родилась идея на месте наладить выпуск приложения к армейской газете. В Черновицах нашли шрифты, завалящую «американку», кое-как довели ее до рабочего состояния и отпечатали сводку Совинформбюро.
Улыбающийся Журавлев принес пахнущий свежей типографской краской листок.
— От товарищей корреспондентов поступило предложение не ограничиваться сводками Совинформбюро. «Американка» позволяет увеличить формат листовки. Можно печатать заметки о героических подвигах. Я дал санкцию…
А потом наладилась и доставка по воздуху армейской газеты «На разгром врага». Звено У-2 ежедневно доставляло почту и забирало письма.
Все как будто вошло в нормальную колею. И все-таки на каждом шагу мы чувствуем особенность своего положения.
Следуя однажды по неровной, только что пробитой войсками дороге, я дал знак Мише Кучину, и он остановил наш бронетранспортер возле группы раненых, отдыхавших на пригретом весенним солнцем бугорке. Раненые были явно не обработаны. Кое-как налаженные, почерневшие повязки засохли, одеревенели.
Вышел из транспортера, поздоровался с бойцами. Ответили устало, нестройно. Высокий краснолицый сержант с рукой, подвешенной на брезентовом брючном ремне, попросил закурить. Я вынул пачку. Сержант восхищенно посмотрел на папиросы.
— С сорок первого года не видал «Беломора». Он осторожно, плохо гнущимися пальцами правой руки достал одну папиросу, нерешительно посмотрел на меня:
— Еще одну можно, для ефрейтора?
Только теперь я заметил: на куст натянута плащ-палатка, из-под нее виднеются ноги. Одна в кирзовом сапоге, другая — толсто обмотанная тряпкой с прикрученной доской, заменяющей шину.
И тут же, неподалеку, накрытое короткой, в бурых пятнах шинелью, лежало мертвое тело.
— Лопаты не найдется? — хмуро спросил сержант. Фамилия у него оказалась не совсем обычная — Злой. Миша Кучин и Балыков вырыли могилу. Когда опускали тело, подполз, стараясь не стонать, раненный в ногу ефрейтор, бросил в могилу горсть земли.
Мы постояли над могилой. Потом посидели рядом на бугорке, покурили.
— А двое наших там остались, — сказал, ни к кому не обращаясь, сержант Злой.
— Где там? — переспросил я.
— На том берегу. Раненные они были, вынести их не смогли. В плен, небось, попались. И снова все замолчали.
— Подождите, товарищи, — удивился я, — почему же вы здесь отдыхаете, в госпиталь не спешите?
— Где он, тот госпиталь? Нашли какой-то медвзвод. Фельдшеренок там молоденький, раненых десятка два. По- смотрели мы — и дальше двинулись. Глядишь, на дороге какая-нибудь машина возьмет.
Балыков и Кучин уложили в транспортер тяжело раненного ефрейтора, помогли забраться остальным, и я приказал ехать в госпиталь.
На территории нашей «Заднестровской республики» он был единственный. Развернулся этот госпиталь в деревне и прилегающей к ней роще. Палатки операционной и госпитального взвода притулились по отлогим склонам оврага. На две оврага шумела неглубокая речушка, в которой ходячие раненые кто как мог стирали белье. Выздоравливающие жили по хатам, и заботы о них взяли на себя крестьянки.
Я не наведывался в госпиталь несколько дней, и изменеяия бросились в глаза. Очередь носилок с тяжелоранеными перед операционной, а позади палатки горы окровавленной ваты и бинтов. Бледные, с ввалившимися воспаленными глазами врачи и сестры едва держатся на ногах. От начальника госпиталя подполковника Ткачева и главного хирурга подполковника Эльдарова узнал, что почти весь персонал дает раненым кровь. Эльдаров и Ткачев тоже стали донорами.
Я по рации связался с начальником тыла армии. В ту же ночь на коломыйский аэродром прибыли медикаменты, консервированная кровь, новая группа медицинского персонала.
Гитлеровской 1-й танковой армии нелегко и недешево дался выход из окружения. Летчики с наших транспортных самолетов и У-2 рассказывали о кладбищах мертвой техники, над которыми они пролетали. Но танковые дивизии противника относились к числу стойких соединений вермахта, боевой дух их не был сломлен, неудачи еще больше ожесточали гитлеровцев, и они пытались взять реванш. Фашистская ставка слишком хорошо понимала значение выхода советских войск в Карпаты, на границы Венгрии, Румынии, Польши, чтобы примириться с этим. Противник получал щедрое подкрепление — прибывали эшелоны с нехотой, танками, орудиями.
Мы наступали в дни отчаянной распутицы, а теперь солнце и апрельский ветер высушивали дороги. Немцы пользо- вались весной, своим численным и техническим перевесом над нашими истощенными в длительных боях частями. Но добиться значительного успеха все же не могли. И они сатанели, зверели.
Акт о зверствах фашистов поместили в приложении к газете «На разгром врага». Вчитываясь в короткие строчки этого документа, я задумался. Надо было вести пропаганду так, чтобы чувство мести не переходило дозволенных границ, чтобы сообщения о фашистских зверствах вызывали не потребность поступать так же с захваченными в плен немецкими солдатами, а лишь усиливали боевую активность и несокрушимую стойкость. Слепое «око за око, зуб за зуб» не могло служить для нас девизом.
Этот разговор, начавшийся в редакции при обсуждении материалов о фашистских злодеяниях, продолжался потом на совещании в политотделе. Мы искали такие слова и формы работы, которые поддерживали бы высокий нравственный уровень наших людей и крепкую дисциплину в подразделениях. Бои на широком фронте создают всякие ситуации. Иной раз не только подразделение, но и солдат действует в одиночку. Люди измотаны сверх всякой меры. Потребность в сне и отдыхе порой сильнее всех прочих побуждений. Да и сытостью не всегда похвастаешься. Почему не зайти на хутор и не пообедать хозяйским гусем, который, как нарочно, лезет под ноги, вытянув свою дурацкую шею? Почему не отбиться от роты и не пристроиться на пару суток к сероглазой вдовушке?
На территории «Заднестровской республики» созданы комендатуры, на перекрестках дорог дежурят контрольные посты, по улицам городов прохаживаются патрули. Но если солдат, бывалый солдат сорок четвертого года, захочет, он не попадется на глаза ни коменданту, ни патрульным.
Чем сложнее обстановка, тем больше надо заботиться о сознательности каждого.
То там, то сям на трехсоткилометровом полукружье фронта нашей армии вспыхивают бои. На опасное направление выбрасывается с трудом сколоченный подвижный резерв — усиленная последними гореловскими танками бригада Бойко.
Но отбивать уже начавшиеся атаки — мало. Надо по возможности опережать противника, предупреждать его удары.
Разведка, постоянная разведка от батальонов, полков, бригад, корпусов, от армии, наконец. Вернулась одна группа. — пусть отправляется другая. Прощупан один участок — надо приниматься за соседний. Разведка ведется не только наземная. У-2 неожиданно выныривают из облаков и тарахтят иад немецкими колоннами, определяя их направление, подсчитывая количество машин и стволов.
Катуков, приехав в любую часть, прежде всего требует свежих сведений о противнике и подтверждения их достоверности.
День и ночь ездит Михаил Ефимович — с фланга на фланг, из бригады в бригаду. Он появляется обычно там, где немцы затевают каверзу, — энергичный, злой, решительный. В такие минуты возле него нельзя рассусоливать, чесать затылок. Надо действовать смело, быстро, находчиво. А если ты не способен на это, пеняй на себя и не жди пощады от командующего.
Я с завистью наблюдаю за Катуковым.
— Какой дьявол тебя, Михаил Ефимович, надоумил, что гитлеровцы полезут именно здесь?
— Дьявол ни при чем. Во-первых, немного знаком с устройством мозгов у немецких генералов, во-вторых, не считаю, что оно хуже нашего с тобой, а в-третьих… Но хватит и этого. Догадываться-то я догадывался, но знал наши силенки тут и про себя молился, как в старину мужики тамбовские, глядя на железнодорожные рельсы, перед первым поездом: «Матушка загогуля, не ешь ты наш Тамбов, сверни на Пензу…» Но вот не обошлось — и «под Тамбовом» полезли…