Страница 76 из 87
— Товарищ полковник, — шепчет Соболеву Подгорбунский, — его надо по-христиански встретить.
Разведчику не полагается выказывать удивления, да Соболев вообще по природе своей не склонен удивляться. Он кивает ординарцу, и на столе, только что заваленном схемами, таблицами, картами, появляются скатерть, нарезанный хлеб, банки с консервированной колбасой, фляга с водкой.
Венгерский подполковник, непринужденно улыбаясь, оглядывает комнату, крутит в руках банку с колбасой — «Америка?» — рассматривает плакат, на котором красноармеец с бронебойкой удовлетворенно вытирает рукавом лоб, а вдалеке догорает немецкий танк. Развертывает одну за другой газеты, сложенные на подоконнике, и пытается по складам читать:
— Пра-в-да. Что есть «пра-в-да?» От Со-вет-ско-го… Слово «Информбюро» подполковнику не дается ни в какую. Он шутливо вытирает со лба пот, показывая на плакат с бронебойщиком. Веселый, видно, человек командир венгерского батальона.
Невозмутимый Соболев жестом приглашает к столу:
— Разговаривает ли господин подполковник по-немецки?
— Gews.
Венгр сыплет по-немецки со скоростью, при которой Соболеву понятны лишь отдельные слова. Соболев вызывает переводчика и не спеша, исподволь выясняет все, что ему важно знать о 201-й легкопехотной венгерской дивизии. Подполковник все с той же понимающей приятельской улыбкой отвечает на вопросы. Но вдруг улыбка сходит с его лица, он оторопело кладет вилку, вытирает платком рот: Соболев спросил, каким образом подполковник сдался в плен.
— В какой плен? — возмущается венгр. — Я не пленный. Я пришел в гости.
Он с негодованием апеллирует к Подгорбунскому:
— Господин обер-лейтенант может подтвердить.
Голодный Подгорбунский, неохотно оторвавшись от консервов, кивает. Да, подполковник сам, по доброй воле пришел к нам. Его интересуют условия сдачи в плен, жизнь в лагерях, положение пленных офицеров, паек… К исходу дня веселый подполковник привел в наше расположение весь свой батальон с оружием. Даже кухню прихватил.
Война подошла к той стадии, когда гитлеровская коалиция начала с треском рушиться, как блиндаж, на котором развернулся тяжелый танк. Недавно еще прочные опоры и перекрытия ломались на куски, погребая под собой создателей этого ненадежного сооружения. Правители стран-сателлитов окончательно опозорили себя в глазах своих народов. Их непопулярность усиливалась экономическими тяготами, нехваткой продовольствия, горючего, сырья. Тыл вассальных стран не мог обеспечить свои армии сколько-нибудь сносным продовольственным и боевым питанием (солдаты противостоящей нам 201-й венгерской дивизии были вечно голодны, а что до технического оснащения, то весь 7-й корпус, куда входила и 201-я пехотная дивизия, имел в своем составе один-единственный артиллерийский дивизион). Зато тыл этот щедро питал войска антигитлеровскими настроениями.
Каждый день пленные подтверждали: венгерские части, развернутые в Прикарпатье, не хотят воевать против Красной Армии.
Но от нежелания воевать до добровольной сдачи в плен немалое расстояние. Своими активными действиями, своей умной пропагандой мы должны были сократить это расстояние. Ибо чем оно короче, тем меньше прольется крови, нашей и венгерской.
На первых же совещаниях выяснилось, что мы во многом не готовы к широкой пропагандистской работе среди войск противника. Армия, например, не располагала ни одной МГУ. Не было во всей нашей танковой армии ни одного человека, знающего венгерский язык. Правда, многие венгры понимали по-немецки. Но не все. А надо было охватить пропагандой всех до единого. Обстановка требовала широкого размаха разъяснительной работы среди противостоящих нам венгерских частей.
После недолгих колебаний мы обратились за помощью к перебежчикам, к добровольно сдавшимся в плен. Многие согласились. Но новая беда — они знали венгерский, но не понимали по-русски. Постепенно выделилась группа русин, которые знали венгерский, немецкий, понимали по-украински и даже по-русски. Главным переводчиком стал энергичный и дельный Иван Романец — учитель из-под Мукачево, в самом начале Прикарпатской операции перешедший на нашу сторону.
Раньше пленных допрашивали поодиночке, перепроверяя полученные сведения допросами других солдат и офицеров. Теперь вошли в практику коллективные допросы. В избу набивалось двадцать-двадцать пять пленных. Соболев через Ивана Романца задавал одному вопросы и, получив ответ, тут же спрашивал у остальных:
«Так это? Кто чем может дополнить показания?».
С помощью Ивана Романца и его группы перешли к новым формам пропаганды среди венгерских войск. Мы прямо говорили добровольно сдавшимся в плен: «Хотите вернуться обратно к своим товарищам и привести их к нам? Этим вы спасете их от гибели и приблизите конец войны».
Находились смельчаки, благородные люди, которые по несколько раз пробирались через линию фронта и приводили с собой товарищей. Солдат Иозеф Неймет четырежды проделал такое смертельно опасное путешествие.
Сержант Янош Пал рассказал, что у них перед строем расстреляли солдата, который в третий раз пришел, чтобы вести однополчан к русским. Но в ту же ночь сержант сам вместе со своим отделением перешел линию фронта.
Мы стремились распропагандировать не только передовые части. Разведка узнала о движении из-под Дебрецена к фронту 1-й венгерской армии. С помощью «воздушных мотоциклов» — У-2 — добровольцы-перебежчики выбрасывались на пути следования подходивших колонн. Большинство заброшенных сходило за отставших от своих частей. Хортистское командование направляло их на фронт вместе с войсками 1-й армии. И они сразу же приступали к делу.
Надо было уничтожить страх перед советским пленом, внедренный гитлеровцами в сознание многих венгров на фронте и в тылу. Требовалось привести убедительные доказательства того, что солдаты и офицеры, сдавшиеся в нден, живы и здоровы. Листовки, фотографии — это хорошо, но все же недостаточно веско. То ли дело письмо, написанное рукой мужа, сына, брата. Сотни таких писем прихватывали с собой перебежчики, возвращавшиеся на венгерскую землю, и десятки из них доходили по адресам, обозначенным на конвертах. Геббельсовская легенда о «кровавом» советском плене, о «пытках» и «убийствах» рушилась. А вместе с ней рушились дисциплина и повиновение в венгерских полках.
Удалось установить связь со многими старшими офицерами и даже с генералом, командовавшим 201-й легкопехотной дивизией венгров. Никто из них уже не сомневался в крахе фашистской авантюры. Национальное достоинство многих было оскорблено гитлеровской оккупацией родины, немецкими советниками и представителями, контролировавшими каждый шаг. Но сдача в плен, да еще большевикам, рисовалась им чем-то настолько невероятным, что решиться на такое было, видимо, нелегко.
Для нелегальных переговоров с венгерскими офицерами посылались знающие немецкий язык представители. С командиром дивизии беседовал наш политотделец капитан Клейман, ведавший работой среди войск противника.
Не обходилось и без курьезов. ПНШ по разведке одной из бригады, капитан, которому никто не поручал устанавливать контакты с венгерскими офицерами, поддавшись общему поветрию, по собственному почину отправился агитировать командира противостоящего полка. Однако до командира полка не добрался. Его задержали в первой траншее. И тут незадачливый разведчик хватился — он забыл снять полевую сумку с документами и картой. Одному из венгерских солдат, который почему-то внушал капитану большее доверие, чем другие, он передал эту сумку и знаками велел отнести русским. Солдат посоветовался с товарищами, поднял над головой белый платок и побрел в сторону наших окопов, размахивая полевой сумкой советского командира.
Вскоре солдат вернулся с несколькими нашими автоматчиками, решившими вызволить ПНШ.
Окруженный венграми, капитан стоял на камне и агитировал, яростно жестикулируя и бесшабашно коверкая немецкие, украинские и венгерские слова:
— Так что соображайте и давайте к нам.