Страница 126 из 178
Цепь последовательных решений и действий Салтыкова заканчивается Кунерсдорфской победой. Она подвела союзников вплотную к возможности в кратчайший срок завершить войну. Вся эта цепь лежит в плоскости стратегических идей, противоположных основам западноевропейской стратегии того времени и предваряющих развитие новой стратегии, продолженной в русском военном искусстве Румянцевым и доведенной до высших ступеней Суворовым.
Проведение в дальнейшем последовательной стратегии такого характера оказалось Салтыкову не по силам. Кунерсдорфская победа осталась неиспользованной. Если за слабость тактического преследования ответственность ложится на русского полководца, то стратегическая «эксплуатация» успеха была во многом сорвана австрийцами. А такая «эксплуатация» была вполне возможна. Салтыков по присоединении к нему второго австрийского корпуса Гаддика предложил двинуться на Берлин, но получил ответ, что австрийские войска не могут действовать без указания Дауна.
Должен сказать, что Салтыков (которого у нас многие сравнивают с Кутузовым) не проявил особых талантов как до Семилетней войны, так и во время нее. Скорее, его можно сравнить с герцогом Веллингтоном, а Кунерсдорф — с Ватерлоо. Как и Веллингтон, Салтыков предоставил противнику полную инициативу, а сам сделал единственное: вгрызся в землю, как бульдог. Легко обвинять полководца (Наполеона или Фридриха, неважно) в том, что активно наступая, он совершает какие-то тактические просчеты. Полководца, зарывшегося в обороне, упрекнуть вроде бы не в чем — он всего-навсего пассивно отбивается от врага, сделав ставку не на превосходство в тактике, а только на количество и качество своих солдат. В 1815 году сильно уступающих французам в численности англичан спас подход пруссаков, а в 1759-м русских — их крупное превосходство в силах, особенно в артиллерии, и, прежде всего, выгоды позиции[60]. Но ведь и Веллингтона никто, кроме англичан, не производит в великие полководцы…
Итак, простояв несколько дней на поле битвы. Салтыков выступил в поход, но не на Берлин, где его со страхом ждали, а в другую сторону — на соединение с австрийской армией Дауна. Тем временем Фридрих взял себя в руки и сумел несколько поправить дело.
Почему Салтыков не пошел на Берлин? Думается, что русский главнокомандующий не был уверен в успехе такого похода: сразу после сражения уставшая армия, обремененная ранеными, трофеями, пленными, выступить в поход не могла, а подсчитав потери, составлявшие треть личного состава, Салтыков «счел поход возможным только при условии активного участия в нем Австрии».
Как я уже говорил выше, Фридрих всегда был склонен чрезмерно преувеличивать свои неудачи и горести. Приведенное выше его эмоциональное, паническое письмо Финку свидетельствует больше о неуравновешенном характере прусского короля, чем о реальной обстановке. Хотя Кунерсдорфское поражение наряду с Колином и Хохкирхом и правда стало самым тяжелым для него ударом за все его правление, на деле положение короля было не таким уж плачевным.
Хотя непосредственно после боя пруссакам удалось собрать и организовать только 10 тысяч солдат и офицеров (а отнюдь не три), Фридрих скоро убедился, что страх и отчаяние его были необоснованными, он оставил мысли о самоубийстве и вновь принял командование. Вскоре около него собралось еще до 18 тысяч человек, рассеянных неприятелем в Кунерсдорфской битве (все они добирались к месту сбора поодиночке или мелкими группами и, конечно, легко могли быть добиты и пленены, если бы славная конница союзников не оказалась, мягко говоря, слишком осторожной). С ними он переправился через Одер, уничтожил за собой мосты и стал укрепленным лагерем между Кюстрином и Франкфуртом.
Русские, между тем, также перешли Одер и расположились лагерем при Лоссове, а Даун подвинулся с главной австрийской армией в Нижний Лаузиц. Все показывало, что оба войска хотели соединиться, вместе вступить в Бранденбургскую Марку и овладеть беззащитной столицей Пруссии. Фридрих присоединил к себе все войска из гарнизонов, какими мог располагать, и решил готовиться к последнему бою: обороне столицы. Для этого он стал у Фюрстенвальде, прикрытого рекой Шпрее (по дороге на Берлин), куда вытребовал себе новую артиллерию из берлинского арсенала и крепостные пушки, дождался подкреплений от Фердинанда и реорганизовал свою армию. К 29 августа, всего через две недели после разгрома под Кунерсдорфом, у короля было уже 33 тысячи человек (!), и «он мог спокойно взирать на будущее». Но напрасно Фридрих ждал неприятелей: они не являлись.
Идти на Берлин без австрийцев Салтыков упорно не хотел. Взбешенный Даун выделил ему кроме 10-тысячного корпуса Лаудона 12-тысячный корпус генерала Гаддика, но сам перейти в наступление со всей армией отказался. Для этого были свои причины. Важнейшая из них — присутствие в тылу австрийской армии двух прусских армий: принца Генриха в Саксонии и генерала Фуке в Силезии (всего не менее 60 тысяч человек). В случае наступления цесарцев на Берлин оба этих корпуса, сдерживаемые армией Дауна, сразу бы активизировались и перерезали австрийские коммуникации, потому Даун хотел вначале взять Дрезден и выбить пруссаков из Саксонии. Однако, по справедливому мнению Г. Дельбрюка, поход русско-австрийских войск на Берлин все же был возможен, «но лишь при условии, чтобы главнокомандующие действовали единодушно и решительно. Такое сотрудничество в союзных армиях, как то показывает опыт, достигается с трудом: не только полководцы имеют разные взгляды, но за этими взглядами кроются и различные, весьма крупные интересы».
По причине возникших несогласий между Салтыковым и Дауном русские не воспользовались своими выгодами. Даун требовал, чтобы Салтыков шел непременно на Берлин, а сам прикрывал свои тылы. Салтыков сварливо отвечал на это, что одержал уже две кровавые победы и ждет того же от австрийского фельдмаршала. Тогда Даун несколько выдвинулся вперед (фактически, только к этому времени было достигнуто соглашение о совместном наступлении на прусскую столицу), но едва он прошел несколько миль, как принц Генрих, наблюдавший за ним в Силезии, посредством хитрого маневра ударил ему в тыл, разрушил все магазины в Богемии и принудил его поспешно вернуться на исходные позиции. Это полностью подтвердило опасения австрийцев за свой оперативный тыл и к тому же лишило их запасов провианта и боеприпасов.
В конце концов австрийцы предложили свой план: их армия займется осадой силезских крепостей, русской же армии отводилась задача прикрытия осадных операций. В дальнейшем планировалось оставить русскую армию в Силезии на зимних квартирах. Политический смысл этих решений был ясен: австрийцы хотели использовать победы русской армии, чтобы достигнуть одной из основных своих целей — возвращения Силезии. Весьма характерна и стратегическая сторона их плана: вместо действий против армии противника выдвигались задачи овладения территорией.
22 августа в Губене состоялась встреча Салтыкова с австрийским командующим, который по-прежнему настаивал на своем плане продолжения кампании. На первой же встрече с Салтыковым Даун предложил план совместных действий в Саксонии и Силезии с последующим размещением русской армии на зимние квартиры в Силезии. Поначалу Салтыков согласился с планом Дауна, но постепенно стал все больше и больше противиться его осуществлению.
Во-первых, он боялся разрыва коммуникационных линий с Восточной Пруссией и Речью Посполитой в случае движения в глубь Саксонии или Силезии и не верил, что австрийцы смогут обеспечить снабжение и удобные зимние квартиры в еще незавоеванной Силезии. Во-вторых, он считал, что сами австрийцы слишком мало делают для победы над Фридрихом и возлагают большие, чем следовало, надежды на участие русской армии в операциях против Пруссии.
Когда Даун через посланного генерала предложил Салтыкову двинуть армию к Пейцу, чтобы перекрыть Фридриху дорогу в Саксонию, русский главнокомандующий ответил отказом: «…неприятель уже места около Пейца занял, так разве мне его атаковать и оттуда выгнать, на что я отважиться не хочу, ибо и без того вверенная мне армия довольно уже сделала и немало претерпела, теперь надлежало б нам покою дать, а им работать, ибо они почти все лето пропустили бесплодно». Австрийский генерал, по словам Салтыкова, возразил на это: «…у них три месяца за нами руки связаны были, чем он нарекать хотел, что мы долго маршировали, но я, подхватя его речь, повторил, я-то достаточно сделал в этом году, я выиграл два сражения. Прежде чем мне снова начинать действовать, я ожидаю, чтобы вы тоже выиграли два сражения. Несправедливо, чтобы действовали только войска моей Государыни» и т. д. и т. п. Взаимные попреки, как известно, мало продвигают общее дело союзников (хорош был бы Сталин, если бы общался с англо-американцами в подобном стиле — боюсь, Вторая мировая не закончилась бы и в 50-е годы!).
60
Клаузевиц считал, что Фридрих заранее обрек себя на поражение при Кунерсдорфе, решив атаковать абсолютно неприступную позицию, не имея к тому же численного превосходства. По мнению Клаузевица, за всю историю войн примеров подобной силы оборонительной позиции почти нет, если не считать Фермопильского прохода в античности. По этой причине, как писал прусский военный теоретик. Кунередорфскую битву надо относить не к полевым сражениям, а скорее к штурму крепости.