Страница 135 из 144
План действий перед Лубинским сражением
Бой у Лубина 7 августа. Заметив движение русских вправо, Ней донес о том Наполеону, из чего последний убедился в следовании наших к Московской дороге, а потому и Нею велено было идти туда же. Усилив его войсками Даву, Наполеон приказал атаковать с фронта находившиеся там русские войска; Мюрат и Жюно должны были охватить их левый фланг.
В 11 часов завязалась перестрелка в передовой цепи Тучкова 3-го, и по мере подхода корпуса Нея положение его слабого отряда на позиции за р. Колодней становилось все труднее и труднее; благодаря подкреплению из 2 тысяч человек Тучков 3-й продержался на позиции до 15 часов. Затем он отступил за р. Страгань, разобрал на ней мост и остановился на позиции, с которой уже нельзя было отходить, пока за ним не пройдут Лубинского перекрестка Багговут и Корф. Ней, теперь понимая важность своей задачи, особенно усиленно повел атаки на отряд Тучкова 3-го. В 15 часов прибыл на место боя Барклай-де-Толли и двинул дивизию Коновницына на помощь Тучкову 3-му, а графу Орлову-Денисову с 1-м кавалерийским корпусом приказал на рысях двинуться из Бредихина к Заболотью, на наш левый фланг, против Мюрата и Жюно, готовившихся охватить наши войска с этой стороны.
К четырем часам пополудни за р. Страганью у Тучкова 3-го успело собраться около 8 тысяч человек с 16 орудиями, но положение его было тяжелым: с фронта ему угрожали атакой 20-тысячные войска Нея, а с левого фланга — охватом 12 пехотных и кавалерийских полков Мюрата и Жюно. В особенности же было опасно обходное движение 14 тысяч Жюно, уже переправившихся через Днепр и стоявших у д. Тебеньковой. Если бы Жюно двинулся вперед, то Тучков должен был бы отступить; но Жюно, невзирая на просьбы Мюрата поддержать его, не двинулся, отговариваясь неполучением приказаний. Это значительно облегчало положение Тучкова.
Генерал-адъютант князь П. М. Волконский
Орлов-Денисов своими искусными действиями отразил все попытки Мюрата дебушировать из леса в обход левого фланга Тучкова. Начался упорный фронтальный бой. В 17 часов Ней, получив в подкрепление дивизию Гюденя из корпуса Даву, четырьмя дивизиями повел атаку, но был отбит. К этому времени прибыли на поле сражения Барклай и направленные им туда же полки 3-го пехотного корпуса. В 18 часов последовала вторая атака французов на центр и правый фланг Тучкова, которая была также отбита. Через час, когда уже начали выходить на Московскую дорогу войска Багговута и Корфа, французы повели третью атаку, кончившуюся для них так же неудачно, как и две первые. Наконец в 21 час французы в четвертый раз сделали последнее отчаянное усилие захватить нашу позицию. Атака эта была ведена дивизией Гюденя под начальством Жерара. Тучков 3-й бросился навстречу в штыки, но был опрокинут и сам, исколотый штыками, взят в плен. Дальнейшее наступление французов остановлено генералом Олсуфьевым с Рязанским и Брестскими полками. Это был последний акт кровопролитного боя у Лубина, стоившего нам 5–6 тысяч человек, а французам — около 9 тысяч. Потери были велики, но цель достигнута: к ночи все войска левой колонны вышли на Московскую дорогу.
Прекрасно задуманная и вначале очень искусно исполненная Наполеоном операция под Смоленском, как мы видели, осуществлена была далеко не так энергично в дни боев с 4 по 7 августа включительно. В сражении под Смоленском он увлекается неверным предположением; во время же отступления наших войск бездействует, как и Барклай-де-Толли, все 6-е число, а 7-го не руководит боем, который мог был повести, по меньшей мере, к разгрому левой колонны армии Барклая-де-Толли.
Русские, отбив 4 и 5 августа атаки превосходящего числом противника, могли бы и не отступать от Смоленска, как о том и думал Багратион. Если 5 августа 30 тысяч наших войск в продолжение целого дня могли выдержать напор 100 тысяч, то вся армия Барклая-де-Толли, без сомнения, могла бы отбить все атаки Наполеона, даже если бы он подтянул для того и корпус вице-короля, остававшийся в тылу. И, во всяком случае, от Москвы наши армии не были бы отрезаны. И вот почему.
Чтобы отрезать нам путь отступления на Москву, Наполеон должен был переправиться через Днепр где-нибудь не дальше д. Прудищевой; более дальний обход вел его к потере времени и для нас был не опасен. Переправу эту он мог произвести: 1) до сражения 4 и 5 августа или 2) после сражения.
До сражения у Наполеона было под Смоленском 131 560 человек, а у нас — 116 900, из которых в 1-й армии 76 тысяч и во 2-й 40,9 тысячи.
Для переправы Наполеон мог бы выделить корпуса Даву и Понятовского и 1-й и 3-й кавалерийские корпуса, всего 49 463 человека (39 020 пехоты и 10 443 кавалерии). Багратион с 40,9 тысячи солдат имел достаточно сил, чтобы воспрепятствовать этой переправе. У Наполеона перед Смоленском оставалось бы всего 82 007 человек против 72 300, бывших в армии Барклая (за выделением 1-го кавалерийского корпуса на помощь Багратиону). По-видимому, Наполеон не мог иметь никаких шансов на успех.
Теперь рассмотрим в качестве второго предположения, что Наполеон предпринял переправу после неудачного штурма 5 августа.
После потери 20 тысяч человек у французов оставалось 111 570. 5-го числа к вечеру прибывший Жюно усилил армию до 125 570 человек. Предположим, что к вечеру 6 августа Наполеон притянул бы к армии и корпус вице-короля, что усилило бы его до 156 015 человек. Русские за оба дня боя потеряли 6 тысяч солдат; следовательно, у них оставалось 110 900 человек под ружьем; если предположить, что обе армии понесли бы одинаковые потери, то в 1-й армии было бы 69,3 тысячи, а во 2-й — 41,6 тысячи человек.
Так как 5 августа корпуса Даву и Понятовского приняли на себя основной удар, то Наполеон переправил бы через Днепр, без сомнения, свежие корпуса Жюно и вице-короля с поддержкой их остатками корпуса Понятовского и 1-м и 3-м кавалерийскими корпусами — всего 66 626 человек. Остальные войска — 89 389 солдат — должны были оставаться перед Смоленском.
Без сомнения, Багратион с 41,6 тысячи человек мог воспрепятствовать переправе через реку 66 626 воинов.
Обратимся теперь к тактике защиты самого Смоленска. В первом предположении его обороняют 72,3 тысячи из 82 007 наличного состава; во втором — его защищают 69,3 тысячи из 89 389 солдат. Судя по сражению 5 августа и тому числу войск, которые тогда оборонялись, можно утверждать, что русские, по всей вероятности, имели бы успех и нанесли бы противнику урон, вчетверо больший собственных потерь. Но даже и при сдаче города сообщение по Московской дороге не было бы прервано.
Исходя из стратегического значения Смоленска можно высказать сожаление, что в 1812 г. не было сделано ничего, чтобы усилить его укрепления или, по крайней мере, расчистить валганг и прикрытый путь, которые местами заплыли и были неудобны для обороны[79].
Многие в армии, скорее всего, считали, что не следует отступать, что надо дать отпор противнику у Смоленска. Наверное, этот вопрос обсуждался Барклаем и Багратионом 5 августа, но потом уже, к вечеру 6-го числа, Барклай испугался ответственности за смелое решение и начал снова отступать. Только этим и можно объяснить следующее письмо, написанное 7 августа Багратионом из Михайловки, на Смоленской дороге, графу Аракчееву[80].
«Милостивый государь, граф Алексей Андреевич!
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец, и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моей честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он мог бы потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 часов и бил их, но он не хотел остаться и 14 часов. Это стыдно, и пятно армии нашей, а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, — неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет; хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дня? По крайней мере, они бы сами ушли, ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву.
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, Боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений — мириться; вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уж так пошло — надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, что тот не любит государя и желает его гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армией министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собой гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель-адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, — повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашей ретирадой мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите, ради Бога, что наша Россия — мать наша — скажет, что так страшимся, и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление? Чего трусить и кого бояться? Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно, и ругают его насмерть…»
79
Эти соображения высказаны Н. Окуневым в его сочинении «Рассуждение о больших военных действиях, битвах и сражениях, происходивших при вторжении в Россию в 1812 году». Напечатано на французском языке в Париже в 1829 г.
80
Конечно, Багратион был уверен, что его письмо прочтет государь.