Страница 106 из 144
В 1805 г. Россия имела около 280 тысяч полевых войск, из них 18 % конницы и 8 % артиллерии и инженерных войск. В пехоте гренадерские, мушкетерские и егерские полки имели по три батальона 4-ротного состава, по 165 человек в роте, и полковую артиллерию — по шесть орудий трехфунтового калибра. В кавалерии были полки: кирасирский и драгунский по пять эскадронов, уланский — по пять и десять эскадронов, гусарский — по десять эскадронов; казачьи полки насчитывали по 500 казаков. Единицы полевой артиллерии — роты в 12 орудий — сводились в батальоны и полки; по материальной части наша полевая артиллерия нисколько не уступала иноземным армиям; она была вооружена шести- и двенадцатифунтовыми пушками, а конная — и гаубицами. Инженерные войска — в виде пионерного полка и понтонных рот; последние — с деревянными и парусинными понтонами. Высшие соединения войск в мирное время не шли далее полков; управление войсками было основано на территориальных подразделениях России, называемых инспекциями. В случае войны, по особому расписанию, войсковые части сводились в бригады и далее в более крупные соединения, называемые иногда колоннами, иногда корпусами и даже дивизиями, которые, будучи сочетаниями всех родов оружия, не имели постоянного состава, по несколько раз в течение кампании менявшегося. Импровизируемые по этой причине штабы генералитета были малоудовлетворительными механизмами для управления войсками.
Основным в пехоте был трехшереножный развернутый строй батальона, и боевой порядок полка представлял линию развернутых батальонов с полковыми орудиями против интервалов. Соответственно этому походные колонны не могли быть иными, как разомкнутыми; из них быстро выстраивался фронт к стороне фланга, но развертывание по головной части было медленным. Застрельщичий бой вели егерские полки, рассыпавшиеся впереди; остальная пехота вела огонь из развернутого строя и, по замечанию Наполеона, в стрельбе уступала французам.
При построении более крупных отрядов каждая из колонн строила линейный боевой порядок в две, редко в три линии, и затем колонны действовали, разделенные известными промежутками.
Боевой порядок русской армии в умелых руках начальника мог вполне выдержать сравнение с более совершенным французским. Но нельзя не отметить, что все новое, возникшее в тактике французских революционных войск, и в том числе применение боевых колонн в пехоте, как более подвижного строя, прошло у нас бесследно, и наши войска не без справедливости заслужили упрек Наполеона в малом умении маневрировать.
Тем не менее стойкость русской пехоты, необыкновенное упорство в ведении боя, отлично знакомые Фридриху Великому, не могли не обратить на себя внимания и Наполеона, который, пожалуй, авторитетнее всего и оценил качества тогдашней нашей пехоты. После первых боевых столкновений в 1805 г. он счел необходимым рекомендовать своей пехоте особый боевой порядок, приспособленный к лучшему ведению штыкового удара, до которого как решительного акта боя любили доводить дело русские. В приказе-воззвании накануне Аустерлица Наполеон, воодушевляя армию на предстоящее сражение, особо подчеркнул, что в этот день «дело идет о чести французской пехоты». Не следует ли видеть между словами великого полководца скрытые, недоговоренные слова признания за русской пехотой высоких боевых качеств?
Кавалерия наша в войну 1805 г. прославилась атаками под Аустерлицем; по обычаю того времени, она принимала ограниченное участие в несении сторожевой и разведывательной службы; эти важные отрасли боевой деятельности, как и прежде, исполнялись казаками, обладавшими, даже без систематического обучения, природными качествами отличных разведчиков.
В боевых действиях русской артиллерии, вообще не отстававшей от других родов войск, кампания 1805 г. не дала тех выдающихся образцов, какие нашими артиллеристами были проявлены год спустя на полях Прёйсиш-Эйлау.
Хотя над русской армией уже носились веяния, не открывавшие для ее искусства особенно заманчивых перспектив, обещавшие скорее понизить ее тактическую дееспособность, но в кампаниях 1805–1807 гг. войска русские еще оставались теми же чудо-богатырями, какими они были в век Екатерины Великой. Генералы и офицеры в общей массе, так же как и значительная часть солдат, были не только носителями традиций, но и свидетелями побед Суворова. «Прусский плац-парад» только начинал свою гибельную работу над ними…
Численность полевой сухопутной армии Австрии составляла 340 тысяч. Лучший воинский авторитет того времени, эрцгерцог Карл, полагал возможным закончить постановку армии на военную ногу не ранее шести месяцев. Но правительство, под давлением опасений за свои Венецианские области, решило ускорить военные приготовления и нашло ревностного исполнителя своих намерений в лице генерала Макка, взявшегося подготовить армию в двухмесячный срок; указы о новой организации последовали в июне и августе; новый пехотный устав был введен также в июне. При такой лихорадочной поспешности реорганизация войск была произведена одновременно с сосредоточением армии к границам. С незаконченным обучением, с недостатками в материальной части войска выступили в поход, имея в своих рядах едва две трети из положенных по штатам.
Главным злом австрийской военной системы тогда, как и при Суворове, было существование гофкригсрата, обращавшего главнокомандующего армией в игрушку придворных интриг. Кроме того, несмотря на обширный боевой опыт, в австрийских военных кругах был нередким тот тип военных теоретиков, которые, по словам Петрушевского, биографа Суворова, смотрели на военное дело как на графическое искусство и не подозревали, что нельзя принимать людей только за счетные единицы. В непонятном ослеплении венское правительство в 1805 г. призвало из указанной категории двух деятелей на самые ответственные посты в армиях. Это были генералы австрийского Генерального штаба Макк и Вейротер, репутация которых в качестве знатоков военного искусства представляется каким-то недоразумением: первый погубил австрийскую армию под Ульмом, а второй — был псевдовдохновителем союзников под Аустерлицем.
Кампанию 1805 г. выиграла французская армия. Находясь в течение двух лет в постоянных лагерях, она получила высокую тактическую подготовку и была готова в любую минуту к выступлению в поход. Живя на полувоенном положении, войска эти выгодно выделялись своей походной «тренировкой», что и дало им возможность совершить знаменитый в военных летописях марш от французского побережья к Дунаю с замечательной быстротой и порядком. Наполеон справедливо писал с похода своему брату Иосифу: «Можете приказать поместить в „Монитёр“, что армия одержала уже две большие победы: первая состоит в том, что в ней нет ни больных, ни дезертиров.» Едва ли когда-нибудь великий полководец располагал лучшей боевой силой, чем эта дисциплинированная, плотно сколоченная, отлично снабженная, так называемая «великая» армия, пронизанная волей своего императора-главнокомандующего.
Она включала трехбатальонные пехотные полки разнообразного состава и различных видов — гренадерские, карабинерские, фузилерские, вольтижерские, стрелковые, с ротами силой 83–123 человека; кавалерийские четырехэскадронные полки и полевую артиллерию, с незаконченным перевооружением шести- и двенадцатифунтовыми пушками и впервые запряженную, подобно русской артиллерии, опередившей в этом отношении французскую, казенными лошадьми. Полки были сведены в постоянные бригады, дивизии и корпуса, коих в походе 1805 г. в Германию было семь, по 2–4 дивизии каждый; кроме того, на правах корпусов считались резервная кавалерия под командой Мюрата и 10-тысячная гвардия; последняя у Наполеона имела особый смысл династического отряда, связанного с его личной судьбой.
Считают, что истинным гением-стратегом Наполеон становится с 1805 г.; тогда же и тактика у него получает свое высшее развитие. Он уже не был исполнителем чужих велений; все средства государства были в его полном распоряжении, все ожидало только его волеизволения; было время сделать выводы из своего довольно богатого боевого прошлого. Всеобъемлющая личность Наполеона как полководца, его всепроникающий авторитет в управлении армией совершенно подавляли средних людей; оттого противники при встрече с ним иногда теряли голову, а его же маршалы, но вне его руководства часто не справлялись с возложенными на них задачами. Драгомиров, сравнивая Мольтке с Наполеоном, следующими словами оттеняет последнего: «Наполеон скоро соображал и скоро терял нить быстросоображенного; зато, бросая схваченное, быстро тут же творил новое, ничего общего с брошенным не имевшее, часто, однако, еще лучше, вернее приводившее к желанной, намеченной им цели».