Страница 7 из 40
— Можно, — начал он, — назвать это…
— Стоп! — вдруг хлопнул себя по лбу Доржелес, которого осенила идея. — Полицейский, пишите!
Он продиктовал:
— Название картины: «И солнце закатилось за Адриатическим морем».
Потом подписал на полотне крупными буквами: «Иоахим Рафаэль Боронали».
Успех этой картины на выставке «Независимых» превзошел все ожидания. Во всех залах любопытные и знатоки спрашивали только о картине осла и теснились, чтобы лучше рассмотреть ее. Все хохотали, выражая удивление и восторг по поводу того, что в этом году самые замечательные экспонаты были превзойдены картиной славного Лоло и что Доржелесу так легко удалось выиграть пари.
Такие школьнические выходки были во вкусе того времени, а у Доржелеса было много изобретательности, смелости и безграничная потребность растрачивать себя на пустяки. Не он ли поставил в галерее античной скульптуры в Лувре бюст, который взял у одного из своих друзей — скульпторов, поклявшись последнему, что весь Париж о нем скоро заговорит? История эта наделала скандал, так как бюст преспокойно стоял в галерее среди классических образцов скульптуры, пока сам Доржелес и его товарищ ваятель не начали его рекламировать. Доржелес на каждом шагу умел найти случай одурачить глупцов; то он в каком-нибудь отчете о выставке Салона, рассуждая о современной живописи, приводил мнимые утверждения каких-нибудь ученых авторитетов, то, толкаемый своей любовью к проказам, он вдруг вывешивал на какой-нибудь улице дощечку с объявлением: «Проезд закрыт», втыкал колья в мостовую, ставил фонари, которые по вечерам сам же зажигал, и останавливал таким образом уличное движение. Ничего не могло удержать его или устрашить.
Уроженец Артуа, как и Мак-Орлан, — Доржелес в своих дурачествах, вранье и высмеивании людей доходил до крайности. От дней, проведенных в «Эколь де-Боз’Ар»[3], он сохранил традиции, которые всегда в почете во всех ателье на улице Бонапарта и которые возмущают буржуа. Но в защиту Доржелеса надо сказать, что он умел вносить нечто свое и новое во всякую шутку и извлекать из нее мудрые выводы. Нельзя было не смеяться! Что касается его успехов в школе, то сам он рассказывал, что они были невелики и что от своего учителя он получал лишь выговоры и замечания.
— Это — нога? — воскликнул однажды Жером, наблюдая, как бедняга Доржелес надсаживается за работой. — Нет!., мой мальчик… Это все, что хотите, только не нога! Честное слово! Вы рисуете как слепой, дружок!
— Неужели? — только и сказал смиренно Доржелес.
— Да разумеется!
Доржелес не протестовал. Он удовольствовался тем, что за спиной учителя ухмыльнулся самым радостным образом, и с этого дня ноги его не бывало в мастерской.
Слепой! Не знаю, кто был слепой — ученик или учитель! Ибо главное достоинство автора «Деревянных крестов» — это именно его зоркость в отношении и людей и вещей. Доржелес никогда не истолкует неверно, на авось, какое-нибудь явление жизни: раньше, чем писать, чем подобрать слова, он вглядывается. И, о чем бы он ни писал, ясность его восприятия и его проницательность таковы, что с первой строчки они поражают читателя. Да, этакой «слепоте» можно позавидовать!
Но этой реалистической манере письма, в которой здравый смысл соединялся с юмором, Доржелес откровенно предпочитал фарс и сатиру. Ему и Гюсу Бофа мы обязаны удивительным обозрением, которое он сочинял для «Ле Сурир»[4], а также и сотней статей и репортерских заметок, невероятно забавных и остроумных. Если бы не его советы, Мак-Орлан, который тогда еще «искал себя» и рисовал для журналов, и не подумал бы заняться серьезно своими сказками и рассказами, потому что считал себя только поэтом и хотел им оставаться. Не будем сожалеть о том, что вышло иначе. Мак-Орлан — юморист развил свои способности, обогатил язык. Он создал смесь, крепкую, как коктейль, и такую же приятную на вкус. Мак-Орлан был не единственный, кому пошли на пользу советы друга. К мнению этого друга стоило прислушаться: он был поэтом. В доказательство приведу стихотворение в восемь строчек, сочиненное Роланом Доржелесом, когда он уезжал в Индокитай, и присланное мне в качестве прощального братского привета:
Заключающиеся в этих очаровательных стихах намеки, пожалуй, останутся непонятны для того, кто никогда не бывал в «Кролике». Меня же они волнуют, напоминая то славное время, когда, несмотря на общую нашу нищету, я распевал у Фредэ марсельскую песенку:
— и, не унывая, выпутывался, как умел, из всяких затруднений.
Да, я прав, когда пишу: «Доржелес — поэт». Он был поэтом на свой лад. Щедрый и великодушный, бурный и порывистый, непоседливый, восторженный. Если бы он и пытался это скрыть или оспаривать, вся его жизнь, его характер и вкусы изобличают его. Он обожал красные жилеты, любил кабачки, где мы бывали, преклонялся перед случаем и великими людьми и, хоть и носился тогда с тысячью идей, по меньшей мере нелепых, — его истинная натура, как вспышки молнии, прорывалась очень часто во всем. Что из того, если его «писания» тогда еще предназначались лишь для газет? Ему стоило после войны отнести одно из них в другое место — и мы получили книгу, которая называется «Деревянные кресты» и которой нет равной.
Я бы хотел его показать таким, каким он был, стремительным, полным юношеского трепета и пыла. Он мне вспоминается в ярко-красной рубашке и брюках из грубой парусины, в которых он расхаживал в деревне, имея вид настоящего бандита. На него все указывали пальцами. Зарабатывая хорошо в журналах, он тратил столько, что это наводило на размышления. В одно воскресенье, когда мы с Варно и Марком Брезиль навестили его в окрестностях Парижа и все вчетвером отправились пешком из Фуркё в Сен-Жермен, чтобы сесть на поезд, идущий в город, один из нас предложил зайти куда-нибудь выпить стаканчик на прощанье. Было уже поздно, все было заперто; мы зашли в какое-то довольно подозрительное заведение. Хозяин его уже тоже готовился запирать и не хотел подать нам вина. Наши препирательства привлекли полицейских. Восхитительный вечер! Красная рубашка Ролана придала скандалу особый колорит и сделала этот вечер памятным. Десять минут спустя мы оказались в участке и вынуждены были провести там ночь. А в городе потом ходили рассказы о захваченной полицией шайке бандитов, атаман которой «был одет весь в красное и имел при себе огромную сумму денег, которую, видно, не успел поделить со своими соумышленниками».
Варно, который как раз в то время обручился, пропустил назначенный на следующее утро парадный завтрак, так как арестовавшие нас господа не выпустили нас, пока не собрали всех сведений; да и тогда отпустили очень неохотно.
Я столкнулся с Варно впервые у одной из его подружек, которую звали мадмуазель Papa и которая имела такую крошечную ножку, что она умещалась в пивной кружке. Мы с любезным Андрэ Варно в ту пору так удивительно походили друг на друга, что, пока он отбывал военную службу, Papa не расставалась со мной, находя, что я даю ей полную иллюзию, и уверяя, что она серьезно ко мне привязалась. Мое сходство с «папашей Дэдэ» помогало соблюдать все требования благопристойности до тех пор, пока Варно не возвратился на Монмартр и Papa, представив нас друг другу, положила начало нашей крепкой дружбе.
3
«Эколь де Боз’Ар» — парижская высшая художественная школа.
4
«Лe Сурир» — парижский юмористический иллюстрированный журнал.