Жду, надеюсь, люблю...

— Косы плести! — бунтовала Арина. — Изуверы! А еще музыкантами прикидываются! Интеллигенцией! Сплошное зверье!

Ей пришлось хуже, чем сестре. Аринка была послабее, училась хуже, и именно Марина всегда выручала ее, бегая сдавать за сестру зачеты и экзамены.

— Твое имя спрятано в моем, — гордо заявляла она. — И этим все сказано! Все по уму.

Да, Аринкина расслабуха закончилась, и пришлось браться за учебу.

Мать посмеивалась, бабушка негодовала, Александр хохотал, выслушивая длинные рассказы-жалобы сестренок во время своих коротких наездов в Москву. Отец молчал. Ему слишком не нравились выверты и хитрости Мариков, их пройдошистость, как он говорил.

Глава 4

Кто-то осторожно постучал в окно… Марина торопливо встала, зацепившись за ножку табуретки, запахнула на груди теплый платок — она обожала платки и шали. Как цыганка, смеялась сестра. И быстро подошла к окну, тревожно вглядываясь в осеннюю вечернюю темень.

За стеклом маячило чье-то размытое сумерками лицо. Кажется, мужское… Но это не Слава… Не Слава, нет… И он бы не стал стучать. Хотя если нет ключей… Нет, он бы позвонил на мобильник или в Москву. А если забыл номер?… Нет, это не Слава… Это не он…

Марина наклонилась к стеклу. Чье-то размытое темнотой лицо…

— Кто?… — волнуясь, спросила она.

— Сосед, — ответили ей. — Из дома напротив. Павел меня зовут… Марина Евгеньевна, я ненадолго, познакомиться хочу…

Марина вспомнила: в воскресенье приезжал Петька. Спрашивал, когда мать думает возвратиться в город. Но без большого интереса, довольно равнодушно, просто по необходимости. И отец просил уговорить мать вернуться домой: семья, дескать, исстрадалась, измучилась и почти изголодалась без домашних обедов и ужинов. Старший единокровный брат недавно подарил Петьке отличную гитару, и целиком поглощенный ею и музыкальными тренировками ликующий Петр долго рассказывал матери о личных гитарных достижениях, а заодно о концертах разных поп-групп, которые он посетил за последние две недели.

— Как там Иван? — спросила Марина.

Средний сын недавно потерял работу — фирма, где он трудился на сборке компьютеров, разорилась. Замкнутый, погруженный лишь в свои думы, Иван найти себе занятие и не пытался. Заявлял, что бессмысленно — рынок труда переполнен. Но самое главное — ему очень трудно искать и находить новые контакты. Иван боялся и не любил перемен, привыкал к незнакомым людям крайне медленно, с большим напрягом, а потому с великой охотой при каждом удобном случае прятался в себя.

Последний год семья кормилась в основном за счет помощи первого Володиного сына да подработок Марины. Володя бросил свой никчемный НИИ сразу после исчезновения Славы, а она то разносила по подъездам рекламные листовки, то нанималась приводить соседского ребенка из школы, то набирала тексты на компьютере. Марина всегда была энергична и деятельна.

Она припомнила, что Петька ей рассказал, будто видел на дачном участке напротив парня, который странно ходил. Ну как-то не по-человечески.

— Как это — не по-человечески? — удивилась Марина.

— А ты что, его не видела? Вообще он недавно сюда приехал, сам сказал. — Петька обладал редкостной общительностью, в отца. И даже намного превосходил Володю в этом вопросе. — Его Павел зовут, этого парня. И он инвалид. Ковыляет, переваливаясь с ноги на ногу. А дача ему досталась от родителей. Помнишь, здесь ведь всегда раньше жили старосветские помещики? Их так папа прозвал. — Петька засмеялся. — Ну, ма, ты чего? Не помнишь их, что ли?

— Я тебе не старая маразматичка, — тотчас по-детски обиделась Марина. — И старичков тех прекрасно помню. Они и впрямь давно пропали, совсем не приезжают на дачу. Я уж думала, не случилось ли там чего…

Старички были чудные — такие умилительно-трогательные, ласково-морщинистые, нежно заботившиеся друг о друге, вечно что-то консервирующие, маринующие, выпекающие. Огород завели прямо образцово-показательный, он просился и на фотографии, и на рынок. Но соседка-бабушка ничего продавать не собиралась и даже немного гневалась, когда ей предлагали такое.

— Я ращу не для рынков этих ваших! — сурово отвечала она. — Сами все съедим! Зима у нас в России долгая…

Марина удивлялась — старички всегда жили вдвоем, замкнуто и закрыто от других, и никто даже не знал, есть ли у них дети. Во всяком случае, детей не видели. Хотя Володя купил домик под Москвой лет десять назад и, что происходило там раньше, не представлял. Но и другие соседи тоже ничего ведать не ведали.

Павел… Сосед по даче. Ну что же, будем знакомы…

Марина закуталась в платок поплотнее, прямо утонула, исчезла в нем.

— Там открыто, я не запираю, — и пошла к дверям.

— И отправился Иван-царевич в дорогу дальнюю, и нашел свою Василису Прекрасную, краше которой не было никого на земле… А потом поехал с ней назад, в отчий дом, и сыграли они свадебку. И я там был, мед-пиво пил. По усам текло, да в рот не попало. Спи, Пашенька, поздно…

Как это смешно: по усам текло… А что такое усы? Кто-то когда-то рассказывал Паше сказку, и эти слова, единственные, он запомнил. И женский голос, ласковый, добрый… Наверное, мамин.

По ночам к Паше приходила мышь. Вылезала откуда-то из-под пола. Паша ее ждал, уставившись в уголок, хорошо видный в лунном свете, и всегда сразу замечал гостью, даже если луну закрывали тучи. Зверек сначала тихо сидел на месте, осматриваясь, нет ли какой опасности. А потом, успокоившись, — никто его здесь ловить не собирается! — бежал искать остатки еды. У мышки были острая мордочка и темные глазки. Мышь красивая. Как Василиса Прекрасная. Паша приветливо махал мышке рукой. Мышь его не боялась, привыкла к нему. Все остальные в доме уже спали.

— Ночью опять приходила мышь, — говорил Паша за завтраком поварихе Зине.

Она большая и мягкая, если к ней прижаться. И как-то медленно и неуверенно двигающаяся на толстых ногах.

— Мышь? — привычно сердилась Зина. — Да сколько тебе повторять, убогий, это крыса! Здесь крыс полно! Да и мышов тоже хватает. Из подпола бегут на тепло, на хлеб… Хвост-то у нее небось голый? Опять не заметил? Что ты все никак не разглядишь?

— Я не смотрел на хвост, — отвечал Паша. — Я смотрел на мордочку. Она красивая…

Зина начинала хохотать, прикрывая рот ладонью. Интересно, зачем она так делала?

— Ох, красивая! Ну, ты даешь, Пашка! Чтой-то у тебя все красивые? И мышь, и город, и даже Зойка!

— Да, — упрямо шептал Паша. — Очень красивая… Зоя тоже…

Услышав свое имя, Зоя подходила ближе. И улыбалась. Смотрела прямо Паше в лицо. У нее это плохо получалось: глаза съезжались к носу, а иногда исчезали совсем. Но были они такие красивые, эти глаза…

Зоя почти всегда молчала, потому что говорить едва умела. Ее учили-учили врачи в белых халатах, а потом бросили, сказали: нужно Зою везти в город, в какой-то центр, и там показывать другим врачам. Но везти Зою в город было некому.

— И что ты, Пашка, все мамкаешь и мамкаешь? — продолжала Зина. — Всю ночь мамку зовешь… Слыхала я тут, когда дежурила. Прямо надоел ты мне. Не приедет она за тобой! Мать у тебя — пьяница, алкоголичка, понятно? Давно спилась, а может, и сдохла где под забором! На кой ляд такую ждать? Я ее немного помню, приезжала как-то… Давно. Ты еще маленький был. Чего хотела? Морда красная, опухшая, с синяками… Страх глядеть. Теперь не приезжает. Ну, може, отец вернется, кто знает… А так ни ты, ни другие здесь никому не нужны.

Паша молчал. Ему надоело без конца возражать Зине. Она все равно мало что понимала. И просто ничего не знала, а его маму перепутала с чьей-то еще. Его мама красивая, необыкновенная, самая лучшая на свете, как Василиса Прекрасная, которой краше нет на земле. И она обязательно приедет за ним. Вот только освободится от своих важных дел… И они поедут домой, где чисто прибрано, на столе нарядная клеенка, в горшках цветы, а на полу — ковер. И белье на кровати белое-белое. Много вкусной еды. Мама приедет, конечно, летом, когда хорошая, сухая дорога, потому что осенью и весной, в грязь, к ним не доберешься. А зимой очень холодно.