Страница 40 из 51
— Мая, ты мне нарисуй знаешь что? — сказала Марина. — Зоопарк и медведя.
— А мне метро!
— А мне высотный дом!
— Девочки, лучше сделаем так, как в прошлый раз, когда ездили в Берёзовую, — предложила Мая. — Кто бы о чём ни рассказал, а в звёздочке напишем всем одно.
— Правильно, — сказала Марина. — Молодец, Мая! Напиши просто: «Москва».
71. Из дневника Марины
19 февраля
Как давно не писала! Почти месяц. Что было самое интересное? Кажется, ничего особенного. Приходится много заниматься. Ведь я теперь не должна отставать ни по одному предмету — я обещала своим ребятам.
Пока идёт хорошо. Ник. Ник. даже сказал мне свою любимую поговорку: «Ну вот, Петрова, арифметика у тебя пошла — теперь и музыка пойдёт». И все засмеялись. Только по-хорошему, конечно. Николая Николаевича у нас любят.
А недавно мы узнали, что его наградили — дали ему орден Трудового Красного Знамени, как старому, заслуженному учителю. Вот он у нас какой!
Ещё я много занимаюсь музыкой. Моцарт — раз. Концерт к экзамену — два. И в-третьих — наша тайна! А. С. уже не так ругает меня за неё, а даже похвалил немного.
«Ты очень боишься этой пьесы, — сказал он мне, — а у страха, знаешь, глаза велики. Пока будешь бояться, ничего не выйдет. Правда, лучше стало немного, но ещё очень робко».
Вот я сегодня и попробовала дома играть её смело. А что — вышло! Правда, грязновато немного, но, в общем, вышло. А теперь опять буду медленно, очень осторожно учить, по кусочкам. И над каждым работать.
Концерт пока учим понемногу. А. С. сказал — после второго школьного примемся за него основательно.
Скоро второй школьный концерт. Я боюсь, но меньше, чем раньше. Наверно, потому, что играю Моцарта. Я, кажется, понимаю его. И на душе делается так хорошо, когда играешь его! А всё-таки страшно. Галя ругает меня за трусость. И Мая тоже. И Оксана. Значит, я трусиха? Надо себя перебороть.
Во второй четверти у меня ещё была одна четвёрка. А теперь, кажется, будут все пятёрки. Как-то легче стало учиться во второй половине года. Втянулась, что ли?
Оксана говорит: «Собралась». А Мая на звене меня тоже похвалила.
Ну, кажется, все новости. Отчиталась перед дневником. А то как-то совестно перед ним. Он лежит себе и молчит, а всё-таки совестно.
25 февраля
Заходил Коля. Он сказал маме, что много занимается — потому редко заходит. Как-никак, кончает в этом году семилетку.
Мама спросила, что он думает делать дальше, и он сказал, что пойдёт в техникум. Будет учиться и работать — помогать матери. А после техникума, может быть, и в институт пойдёт.
(По-моему, он после того разговора с Женей и про географию думает, но пока ничего не говорит. Он ведь скрытный.)
Мама спросила, поедет ли он летом в деревню к своим родным. Он сказал, что ему там делать в этом году нечего. Помощь его там не нужна, а ему надо готовиться в техникум и ещё что-то такое делать. Он не сказал что. Похоже, что у него тоже есть какая-то тайна, как у меня. Только я догадываюсь, что это. Наверно, какой-нибудь новый химический опыт.
Мама его спросила, хочет ли он поехать в их фабричный-лагерь. Он ещё может поехать — ему пятнадцать лет будет только осенью.
«А вдруг его в экспедицию возьмут?» — спросила я.
«Можно и в экспедицию поехать и в лагерь на один срок, — ответила мама. — Коля много работал в эту зиму, ему надо отдохнуть».
«А я поеду в лагерь?» — спросила я.
Мама сказала, что да.
Потом мама пошла готовить ужин. Я хотела ей помогать, но она сказала, что сегодня не надо, и мы с Колей ещё поговорили немного. Между прочим, с мальчиками иногда интереснее говорить, чем с девочками.
Вот, например, Галя, — она, конечно, хорошая, но ведь она какая-то маленькая ещё и почти ничем, кроме музыки, не интересуется. И знает даже меньше меня. (Я не про уроки.)
А я очень люблю музыку, но столько есть ещё на свете интересного, так хочется всё знать! Меня очень интересуют астрономия и ботаника. Я рассказала Коле про некоторые редкие растения. Он, например, не знал, какое самое высокое дерево на свете, и очень удивился, когда я ему сказала, что эвкалипт. И что он может дорасти до двадцатого этажа. И вообще не знал, какое это замечательное дерево, — я ему рассказала. А он мне много рассказал о химии. Он говорит, что, наверно, можно придумать такой состав, от которого бы деревья росли быстрее и самая неплодородная почва стала бы плодородной. (Это, наверно, Женя на него повлиял.) И что он всякие составы будет изобретать и, может быть, даже придумает новый лак для скрипки, чтобы он был не хуже лака старых мастеров и даже ещё лучше.
Вдруг бы он придумал такой состав! Я прихожу на урок, начинаю играть… а скрипка моя звучит, как у Ойстраха! (Я знаю, что дело не в одном лаке, а гораздо больше — в скрипке, а ещё больше — в игре… Но интересно же помечтать.)
27 февраля
Получила из Берёзовой письмо — от Тамары. Она пишет, почему я их забыла и не пишу ей. Ещё она пишет, что Вера скоро поедет в Москву, на консультацию к Елизавете Фёдоровне. Тамара спрашивает, хочу ли я, чтобы она приехала с Верой на наш школьный концерт, удобно ли это. Вера предложила её взять.
Мне хочется, чтоб Тамара послушала, как я играю Моцарта. И у Гали очень красивые пьесы в этот раз. И вообще у многих ребят из нашего класса.
Я ей написала, чтобы приезжали. И послала для их стенгазеты свой рисунок: «Класс Алексея Степаныча идёт на концерт». Мы теперь обмениваемся материалами. У нас в газете тоже помещены рисунки из их жизни.
72. Класс Алексея Степаныча
На рисунке Марины был изображён весь класс Алексея Степаныча: двенадцать девочек и мальчиков.
Они шли гуськом, друг за дружкой, с решительным и боевым видом. У каждого в одной руке — скрипка, а в другой — высоко поднятый смычок. «Смелые люди», — сказал бы Алексей Степаныч. Но ему-то Марина этот рисунок не показала. Ещё смеяться будет, пожалуй. Скажет, что же в жизни такая трусиха?
Но в этот раз Марина и правда боялась меньше, чем всегда. Она так сжилась с музыкой Моцарта, что играла её, не думая ни о чём, естественно и просто, как по утрам напевала одна или пела с ребятами на сборах.
Она не знала, что в этот раз больше неё волновался её учитель. Он-то знал, что пьеса эта была выше программы Марининого, пятого, класса и несколько выше её сил. Он знал, что девочка, придававшая такое большое значение их «тайне» и так её боявшаяся, очевидно поэтому отнеслась к пьесе Моцарта, как к чему-то естественному в её жизни. Она считала, что эта пьеса по её силам. А музыка Моцарта оказалась понятной девочке. Это очень радовало Алексея Степаныча, но всё же он не был спокоен.
Вот уже заполняют зал дети и взрослые. В первых рядах — его ученики. Многие из них сегодня играют. Его класс. Как он знает их всех, с их ленью и усердием, с детскими ошибками и редкими, но такими счастливыми для него артистическими взлётами…
Вот с краю сидит маленькая Шура. Алексей Степаныч очень ровно относится к ученикам, и он чувствует, что дети это ценят. У него нет «любимчиков». Но эту девочку он нежно любит. Это одна из самых талантливых его учениц. Живая как огонь, весёлая — и в жизни и в игре. Но вместе с тем девочка эта его очень заботит. Что-то в последнее время она стала отставать, и техника её почти не развивается. А без технического развития нельзя двигаться вперёд, особенно — играя на таком сложном инструменте, как скрипка. Да, его ребятишки вряд ли отдают себе отчёт, на каком сложном и трудном инструменте они учатся играть.
А девочка стала отставать. Надо посоветоваться о ней с Елизаветой Фёдоровной.
А вот рядом с ней — Лёня. Какие разные дети! У Лёни безукоризненная для его возраста техника, он очень много сделал за последнее время, преодолел много трудностей — и не поверишь, что часть года прогулял. Но настоящей музыки в его игре мало. Где-то на стороне витают его мальчишеские мысли, когда пальцы бегают по струнам. Значит, эту сторону в нём надо развивать больше всего. Кажется, в этот раз что-то сдвинулось.