Чисто астраханское убийство

— До вечера? — негромко спросил он, и она, спрятав улыбку и едва заметно кивнув, исчезла за дверью.

Он обернулся, постоял немного, покачиваясь с носков на пятки и разглядывая неширокую станичную площадь — с магазинами, парикмахерской и автобусной остановкой, и отправился в обратный путь. Но когда проходил мимо почти безлюдного навеса остановки со столбом и желтым трафаретом расписания движения автобусов, ему навстречу, словно черт из-под пенька, явился определенно пьяный молодой парень. С утра — и уже? Это было серьезно, подумал Александр Борисович и хотел обойти его стороной. Но парень мешал ему. Тогда Турецкий остановился и вынул руки из карманов брюк, неизвестно ведь, к чему надо быть готовым.

— Ты чо? — выдавил парень, выпятив нижнюю губу, что, вероятно, должно было изображать его откровенно агрессивные намерения.

— А ничо, а ты сам — чо? — в тон ему, с вызовом спросил Турецкий, с трудом сдерживая желание расхохотаться. И подумал: «Вот бы Зинка увидела, посмеялась бы… Смех у нее красивый, серебристые такие колокольчики…» — Ты кто такой? — спросил уже строго.

Гошка я! А ты чо к Зинке цепляешься? — И дальше медленно полилась совсем уже пьяная матерная брань. Ничего нового для себя в этом потоке Турецкий не обнаружил и просто сплюнул парню под ноги.

— Не твое собачье дело, мистер Гошка!

— Ах, ты так?! — И снова мутный поток. — Ну, так я тебя научу… — Поток продолжал изливаться уже стремительнее. Очевидно, давал заряд для храбрости.

Серьезной угрозы парень не представлял, но у него могли быть помощники — из собутыльников, а устраивать массовое представление на площади Александр Борисович как-то пока не собирался. И он спокойно дождался, когда довольно-таки приличных размеров кулак парня вскинулся вверх, а затем стал описывать дугу в направлении носа чужака. Он на лету перехватил кулак правой рукой и резко крутанул его в сторону, отчего парень взвыл, скособочился, а затем нелепо откачнулся и рухнул пластом в ближнюю канаву.

Турецкий подошел к нему, наклонился и даже присвистнул от изумления: хулиган и матерщинник Гошка… спал. Немного ему, оказалось, нужно было для того, чтобы испытать всю полноту ощущений. Александр Борисович выпрямился, со смехом покачивая головой, и услышал за спиной очередной грубый возглас:

— Ты чего здесь нарушаешь?! Хулиганишь?! Драки устраиваешь?! Кто такой?! А ну, предъяви документ!

Турецкий посмотрел на стоявшего перед ним молодого милиционера в звании сержанта, лицо у которого было буро-кирпичного цвета, но Саня мог бы поклясться, что не от солнечного загара. Да и волна миазмов, долетевшая из открытого рта, любому понимающему человеку уверенно подсказала бы свое происхождение. Словом, бравый такой молодец в помятой милицейской форме, с раннего утра в меру пьяный и сверкающий разъяренными глазами, требовал от чужака соблюдения одному ему ведомой законности.

— Ты откуда взялся, козлик? — проникновенно спросил Турецкий у молодца. — И почему за порядком не следишь? — Голос его окреп. — Вон, всякая пьянь по канавам валяется, дрыхнет, а ты и не чешешься? Документ тебе?! — уже грохотал Турецкий на всю площадь, едва сдерживая рвущийся смех. — Вот тебе документ! — Он выхватил из заднего кармана брюк ярко-красное, с золотым тиснением удостоверение агентства «Глория», где на фотографии был снят в генеральской своей, прокурорской форме, раскрыл и ткнул прямо в нос блюстителю порядка.

— Я — прокурор, ты понял?! Я сейчас скажу своему товарищу, а тот позвонит Лешке Привалову! И полетят с тебя, — Турецкий произнес крепкое словцо, — погоны, как осенние листья. Кто таков?!

— Сержант Брыкин! — скорее машинально, чем сознательно отрапортовал тот.

— Сержант Брыкин, слушать мою команду! Смирно! — рявкнул Турецкий совсем уже устрашающе, и парень мгновенно вытянулся. — Кру-угом! — Молодец послушно повернулся. — Ша-агом марш! — Сержант двинулся, но словно запнулся в шагу. Хотел обернуться, но Турецкий снова рявкнул: — Я приказал, шагом марш! — И тот теперь уже совсем послушно утопал за автобусную остановку. Вероятно, там у них был свой клуб, что ли… Проверять Александр Борисович не собирался.

Он повернулся, чтобы идти уже, но, кинув взгляд в сторону медпункта, увидел стоящую на крыльце и хохочущую Зину. Та даже сгибалась в поясе, так ее развеселила увиденная сцена. Вот тут уже и Турецкий не сдержался и, качаясь из стороны в сторону, тоже захохотал. Потом быстро пересек площадь, подошел и спросил:

— Видела?

— Ну, цирк! — Она обеими руками вытирала слезы.

— Откуда эти монстры, которые свято оберегают твою, надо понимать, девичью честь?

— Так из-за будки же, там у них — тенек.

— Ни хрена себе! А народ-то, вообще, где?

— Мужики рыбу тягают, жены помогают им, а по домам — старики да старухи, но те ближе к вечеру ко мне подтянутся.

— Так ты одна? — Она кивнула. — Не хочешь пригласить в гости?

— А ты не боишься? Страшной мести? — Она кивнула на остановку.

— Так один, самый опасный, тип уже спит в канаве, а ваш «законник» марширует. По моему приказу.

— Видела! — Заливаясь от смеха, она замахала руками. — Заходи, если дел нет.

— Вот и хорошо, полечи меня… чем-нибудь и от чего-нибудь. Я думаю, у тебя хорошо получится. Во всяком случае, ночной курс лечения оказался просто божественным. Ты — великий доктор.

— А давай проверим! — Она в смущении опустила глаза, но, когда он вошел, закрыла дверь на щеколду и повисла у него на шее. Ох и сладко же она умела целоваться! И очень тяжко было ему стоять, держа на весу страстно изгибающееся в его объятиях сильное Зинки но тело.

— Ты сегодня прямо светишься вся, — с трудом проглотив комок в горле, негромко сказал он, опуская на пол тихо постанывающую женщину.

— А кто виноват? — Она отдышалась и лукаво прищурилась. — Садись, хорошим чайком угощу…

— Я тебя, наверное, здорово компрометирую? В том смысле, что уже и пьянь всякая в курсе того, что я к тебе дерзко пристаю?

— Не обращай внимания. Это — деревня, им больше нечем заняться. Если бы ты только знал, Санечка, как все это мне осточертело!

«Вот она, наша «малая родина», — пронеслось в голове у него. — И вот как мы ее обожаем… Три березки под окном… ситцевый платочек — на калитке…»

— А закрыть ты не можешь эту богадельню?

— Ну а вдруг?..

— А ты объявление повесь. Профилактика, мол, уехала за лекарствами, еще чего-нибудь придумай.

— И что дальше?

— А дальше было раньше. Можем продолжить концерт по заявкам. Я, к примеру, заеду за тобой на машине, ты сядешь, и мы уедем… куда там тебе обычно надо? Где ваша главная аптека?

— В Замотаевке, пять километров отсюда.

— Вот мы и поедем… до Дуськиного забора, а там загоним машину во двор и вернемся сюда, когда ты скажешь. Тоже на машине.

— И что у Евдокии станем делать? — уже заинтересованно спросила она.

— Как — что, конечно, уроки учить! Пройденный материал. Повторенье — мать ученья, слышала?

— Слышала, — задумчиво сказала Зина. — Тогда знаешь что? Объявление я, пожалуй, напишу, но только и ты, Санечка, помоги мне немного. Давай съездим в Замотаевку, и я все-таки заберу там свой заказ. Не люблю врать, а так — какая-никакая, все же правда. Это полчаса, не больше, много не потеряем, но хоть причина будет. Да и езды тут пятнадцать минут, поможешь? А то от них не дождешься транспорта.

— Какой разговор! — обрадовался он. — Сиди, сейчас за машиной сбегаю… Объявление только напиши, что откроешь пункт часов… ну, скажем, в пять-шесть.

— Ну и хулиганы ж мы с тобой! — серебристо рассмеялась Зина. — Ох, Санечка, чую, собьешь ты меня с пути истинного!

— Знаешь, Зинуля, вот сколько живу на свете, столько и слышу: сойдешь, собьешься, уведут… с этого истинного пути! Но хоть бы одна собака показала, где он, этот истинный-то?

И вообще, интересный он или нет? А может, там одна тоска зеленая? Так на кой он мне нужен? Не думала?

— Нет… — неуверенно сказала она, готовая в любую минуту рассмеяться.