Клятва королевы

Я улыбнулась:

— Беатрис де Бобадилья, ты, похоже, готова оспорить что угодно.

Она уперла руки в бока:

— Дабы доказать, что мы чего-то стоим, — да. Если не мы, то кто?

— Значит, желаешь доказать нашу силу, — сказала я. — Гм… объясни-ка.

Беатрис плюхнулась рядом со мной, взглянула на заходящее солнце. В это время года в Кастилии светило опускалось медленно, позволяя насладиться захватывающим зрелищем окаймленных золотистой бахромой облаков и красно-фиолетового неба. Зарождающийся вечерний ветер шевелил спутанные черные волосы Беатрис; взор выразительных глаз, в которых читалась каждая ее мысль, стал тоскливо-задумчивым.

— Я хочу доказать, что мы ничем не хуже любого мужчины и потому должны обладать теми же правами.

Я нахмурилась:

— А нам-то это зачем?

— Чтобы жить как захотим и не извиняться за это — точно так же, как его высочество.

— Альфонсо не волен делать все, что ему вздумается. — Я поправила чепчик, заткнула ленты под корсаж. — На самом деле он вовсе не столь свободен, как кажется. Если не считать сегодняшнего дня, я почти его не вижу — он постоянно занят упражнениями с мечом, стрельбой из лука и фехтованием, не говоря уже об учебе. Он принц, и у него почти нет времени.

Беатрис хмуро взглянула на меня:

— Да, это тебе не шитье, взбивание масла или выпас овец. Будь у нас возможность жить мужской жизнью, могли бы путешествовать по миру, совершать благородные деяния, подобно странствующему рыцарю или Орлеанской деве.

Мне удалось ничем не выдать невольного волнения, которое вызвали у меня ее слова. Я научилась скрывать свои чувства с тех пор, как мы с матерью и Альфонсо бежали из Вальядолида в ту ужасную ночь десять лет назад, ибо за прошедшие годы я сумела намного лучше понять, что тогда произошло. Аревало не был полностью отрезан от мира, и до меня иногда доходили известия из королевских резиденций в Мадриде, Сеговии и Вальядолиде, подслушанные у наших слуг. Я знала, что после вступления на престол Энрике нам стало опасно оставаться при королевском дворе, ведь тот находился во власти его фаворитов и алчной королевы. В моей памяти навсегда остался осязаемый ужас, охвативший меня в ночь смерти отца, и долгая поездка по темным полям и лесам вдали от главных дорог, на случай если Энрике пошлет вдогонку стражу. Воспоминания детства стали незабываемым уроком — перемены в жизни случаются независимо от того, готовы ли мы к ним, и остается лишь делать все возможное, чтобы пережить их с как можно меньшими потерями.

— Орлеанскую деву сожгли на костре, — наконец сказала я. — Это и есть та великая цель, к которой надо стремиться?

— Нет, конечно, — вздохнула Беатрис. — Ее смерть ужасна. Но будь у нас возможность, могли бы повести войска на защиту нашей страны, как и она. Пока же выходит — мы обречены, еще не начав действовать. — Она широко развела руками. — Одно и то же день за днем, неделя за неделей, месяц за унылым месяцем! Неужели именно так воспитывают всех благородных дам? Или мы настолько неразумны, что нам оставлена одна лишь радость — развлекать гостей и услаждать наших будущих мужей, учиться улыбаться между переменами блюд за обедом, не имея права даже высказать свое мнение? Если так, то и замуж выходить, и детей рожать незачем — лучше уж сразу постареть и стать святой.

Я внимательно посмотрела на подругу. Беатрис всегда задавала вопросы, на которые не находилось простых ответов, пыталась изменить то, что было предопределено еще до нашего рождения. В последнее время я и сама, к своему замешательству, ловила себя на похожих мыслях, мучилась тем же беспокойством, хотя никогда бы в том не призналась. Мне не нравились мысли о будущем, ибо я знала — даже мне, принцессе Кастилии, придется когда-нибудь стать женой того, на кого мне покажут, и вести такую жизнь, какую мой супруг сочтет для меня подходящей.

— В том, чтобы выйти замуж и заботиться о муже и детях, нет ничего скучного или унизительного, — сказала я. — Такова судьба женщины с начала времен.

— Ты лишь повторяешь то, что тебе говорили, — возразила она. — «Женщины вынашивают, мужчины обеспечивают». Я же задаю вопрос — почему? Почему у нас должен быть всего один путь? Кто сказал, что женщина не способна взять меч и крест и отправиться в Гранаду, чтобы победить мавров? Кто сказал, что мы не можем сами решать, как поступать, — так же, как любой мужчина?

— Вопрос не в том, кто это придумал. Так попросту есть.

Она закатила глаза:

— Орлеанская дева не вышла замуж. Она не стирала, не шила и не собирала приданое. Просто надела доспехи и пошла воевать за своего дофина.

— Который выдал ее англичанам, — напомнила я и немного помолчала. — Беатрис, Деву призвал Господь, чтобы она исполнила Его волю. Ее судьбу нельзя сравнивать с нашей. Она стала священным сосудом и пожертвовала собой ради своей страны.

Беатрис непристойно фыркнула, но я поняла, что завоевала неоспоримое очко в споре, который мы вели с детства. Внешне я оставалась полностью невозмутимой, как всегда в ответ на напыщенные речи Беатрис, но, едва представила, как моя неугомонная подруга, облаченная в ржавые доспехи, убеждает отряд солдат отправиться воевать за родину, меня разобрал смех.

— Вот, теперь ты надо мной смеешься! — воскликнула она.

— Нет-нет. — Я с трудом подавила веселье. — Вовсе нет. Я просто подумала: встреться тебе Дева, ты бы не колеблясь пошла за ней.

— Именно! — Она вскочила на ноги. — Выкинула бы в окно книги и шитье и вскочила бы на первую попавшуюся лошадь. Это же просто чудо — делать что хочешь, сражаться за свою страну, спать под открытым небом на голой земле!

— Ты преувеличиваешь, Беатрис. Крестовые походы куда тяжелее, чем говорит нам история.

— Возможно, но, по крайней мере, мы бы хоть что-то делали!

Я посмотрела на ее руки, словно сжимающие оружие.

— Уж в таких-то лапищах ты наверняка смогла бы держать меч, — поддразнила я Беатрис.

Она выпятила подбородок:

— Это ты принцесса, а не я. Тебе пристало владеть мечом.

Меня вдруг охватил холод, словно день внезапно сменился ночью. Я поежилась и негромко сказала:

— Вряд ли я сумела бы возглавить армию. Наверняка это ужасно — видеть, как твоих соотечественников рубят враги, и знать, что смерть может в любое мгновение настичь и тебя. К тому же, — я подняла руку, не давая Беатрис возразить, — вряд ли стоит возвеличивать Орлеанскую деву в качестве примера для нас. Она сражалась за своего принца лишь ради того, чтобы погибнуть жестокой смертью. Подобной судьбы я не пожелаю никому, и уж определенно не себе. Может, тебе это и кажется скучным, но я лучше выйду замуж и рожу детей, в чем и состоит мой долг.

Беатрис пронзила меня взглядом:

— Долг — для слабых. Только не говори, будто тоже об этом не думала. Ту историю о рыцарях-крестоносцах из нашей библиотеки ты проглотила, словно марципан.

Я натянуто рассмеялась:

— Ты и впрямь неисправима.

В этот момент подъехали Альфонсо и дон Чакон. Вид у гувернера был весьма озабоченный.

— Ваше высочество, сеньорита де Бобадилья, вам не стоило скакать столь быстро. Вы могли пострадать. Кто знает, что может таиться в здешних сумерках?

В голосе его слышался страх. Хотя короля Энрике, казалось, вполне устраивало наше пребывание в Аревало, вдали от двора, его тень преследовала нас постоянно. Я настолько привыкла к угрозе похищения, что перестала обращать на нее внимание. Однако Чакон делал все, чтобы нас защитить, и к любой возможной опасности относился более чем серьезно.

— Простите меня, — сказала я. — Я виновата. Не знаю, что на меня нашло.

— Как бы то ни было, я весьма впечатлен, — заметил Альфонсо. — Кто бы мог подумать, что ты окажешься такой амазонкой, сестрица?

— Амазонкой? Уж точно нет. Я просто испытывала мастерство Канелы. Конь отлично себя проявил, не так ли? Он намного быстрее, чем можно судить по его размерам.

— Верно, — улыбнулся Альфонсо. — И ты тоже отлично себя показала.