Страница 16 из 19
— Прошу прощения, ваше величество, — сказал он, повернувшись к Энрике, — у меня срочное дело.
Мой единокровный брат с отсутствующим видом кивнул. Слегка наклонив голову, Каррильо молча вышел. У меня возникла мысль, что его внезапный уход связан с неприязнью к королеве, я уставилась ему вслед и не услышала, как ко мне украдкой подошла Беатрис, пока та не прошептала:
— Я должна тебе кое-что сказать.
— Не сейчас, — ответила я. — Найди дона Чакона. Я не знаю, где он, а Альфонсо не следует надолго оставлять наедине с королевой и ее фрейлинами.
Я заняла свое место на помосте рядом с Энрике, а Фернандо сел с противоположной стороны от короля. Внезапно я поняла, что дрожу — как мне показалось, от усталости и голода. В Аревало к этому времени я уже успевала поужинать, прочесть молитвы и отправиться спать. Но когда перед нами поставили первые блюда — жареную кабанятину с артишоками и тушенную в риохском соусе оленину, — кусок не полез мне в горло. Все мое внимание было сосредоточено на королеве, которая поглощала вино кубок за кубком, пока лицо ее не стало ярко-розовым; наклонившись к Альфонсо, она гладила его по щекам и что-то мурлыкала ему на ухо. За соседним с ними столом сидел в одиночестве брат маркиза Педро Хирон и голыми руками раздирал оленью ляжку. По подбородку его стекал кровавый сок, и он то и дело жестом требовал налить ему еще вина. Вильены нигде не было видно. Не последовал ли он за Каррильо?
— Наверняка все это кажется тебе весьма странным, — вдруг сказал Энрике; я вздрогнула и повернулась к нему. — Все эти излишества… Мне говорили, в Аревало не было ничего подобного. Как я понимаю, ты, твой брат и ваша мать вели скромную жизнь.
— Да, это так. Но мы неплохо справлялись. Скромность может стать благословением.
— И как я вижу, ты предпочитаешь воду, — сказал он, бросив взгляд на мой кубок, который я прикрыла ладонью от пажа с вездесущим кувшином. — Не пьешь вина?
— От него у меня часто болит голова, даже когда разбавляю.
Я заметила, что Фернандо наклонился ближе и не отрываясь смотрит на меня.
— Мне тоже не нравится алкоголь, — сказал Энрике. — Я пью его лишь на государственных приемах. В Сеговии хватает чистой воды; она идет с гор, свежая и холодная. Во времена римлян текла по акведуку, но тот сейчас совсем ветхий. Мне всегда хотелось его починить.
Он помолчал, покусывая губу, затем вдруг проговорил:
— Хочу перед тобой извиниться за то, что не проявлял надлежащей заботы о тебе и твоем брате. И дело не в том, что я такой равнодушный. Быть королем… это вовсе не то, что ты думаешь. Я теперь куда лучше понимаю нашего отца, чем когда он был жив.
Наши взгляды встретились.
— О чем вы? — тихо спросила я.
— Когда-то наш отец сказал, что хотел бы родиться простолюдином, чтобы не нести на своих плечах бремя всего мира. — Энрике печально улыбнулся. — Теперь и я часто чувствую себя точно так же.
Странно было слышать подобное от короля. Монархи правили по божественному праву и отвечали только перед Господом. Родиться таковым считалось великой привилегией, а не проклятием. Внезапно я вспомнила Энрике, каким видела его в последний раз, странную улыбку, с которой он наблюдал, как я целую отца, его фигуру, алчно склонившуюся над телом умирающего. Может, алчность мне лишь привиделась, а на самом деле то была тревога? Ребенку трудно отличить одно от другого, а Энрике не похож на человека, желавшего оказаться в центре всеобщего внимания.
— Вот почему я так рад тебя видеть, — продолжал он. — Семья должна быть вместе, а мы так мало времени провели в обществе друг друга. Согласна? Рада, что ты здесь?
Сама не понимая, что делаю, я положила ладонь на его руку. Пальцы мои смотрелись слишком белыми и тонкими на фоне его волосатой веснушчатой кожи.
— Я счастлива вас видеть, и Сеговия прекрасна. Мне просто нужно время, чтобы привыкнуть. Как вы сами сказали, здесь для меня пока многое в новинку.
Я заметила, как кивнул Фернандо, и одобрительная улыбка кузена лишь добавила мне доверия. Отчего-то его мнение казалось мне крайне важным, словно он ждал от меня только самого лучшего.
— Что я могу сделать, чтобы ты почувствовала себя как дома? — обеспокоенно спросил Энрике. — Все из-за твоей матери, да? Тебе не хотелось ее оставлять. Ты по ней скучаешь.
Я поколебалась, не зная, что ответить. Я действительно тосковала по уютной комнате в Аревало, по ночному лаю собак, по звону посуды, которую расставляли в зале слуги под зловещим взглядом доньи Клары. Но скучала ли я по матери? В этом я не была уверена.
— Я предлагал привезти сюда и ее, — взволнованно проговорил Энрике, — но Каррильо отсоветовал. Сказал, что она будет слишком сильно влиять на вас, как это обычно бывает с матерями, а Альфонсо нужно привыкнуть к тому, что он второй в очереди на трон.
Я ничем не выдала тревогу. Знала ли мать, что ее могут пригласить во дворец? Или Каррильо ввел ее в заблуждение, руководствуясь некими тайными мотивами, чтобы разлучить нас с ней?
Я встретилась взглядом с Энрике. В его глазах не было коварства, лишь искреннее желание помочь, и внезапно у меня возникло желание все ему рассказать. Он — первенец моего отца, мы — брат и сестра, одна семья. Нам следовало защищать друг друга, а не становиться пешками на шахматной доске архиепископа.
Но я не знала, что ответить. Потом, подумала я. Скажу ему потом, если вдруг что-то случится. Нет, до того, как что-то произойдет. Наверняка до меня дойдут любые слухи, в центре которых окажется Альфонсо, а Каррильо потребуется сотрудничество моего брата. Альфонсо все мне расскажет, он не предаст Энрике, как и я.
Убрав грязные ножи и подносы, слуги поставили перед нами серебряные чаши с розовой водой, чтобы омыть пальцы, и положили льняные салфетки, чтобы вытереть руки. На галерее заиграли на виолах и лютнях музыканты; едва над залом поплыла музыка, придворные поднялись со своих мест и слуги бросились убирать столы, освобождая пол.
У меня болела голова. Впечатлениями этого дня я уже была сыта по горло. Но Беатрис куда-то исчезла, и я снова повернулась к Энрике. Следовало поддерживать беседу, пока не найдется подходящий повод удалиться.
Энрике откинулся на спинку кресла, и на помост скользнуло ранее прислуживавшее королю стройное создание в вуали, положило руки ему на плечи. Вуаль закрывала нос и рот, но над ней виднелись прекрасные темные глаза с накрашенными ресницами и покрытыми золотой пудрой веками. Создание что-то прошептало ему на ухо.
— Да, радость моя, — промурлыкал Энрике, — чуть попозже. Мне нужно еще немного развлечь публику, хорошо? Потерпи, а пока потри мне спину. Страшно болит.
Создание сняло вуаль. Я застыла, скорее почувствовав, чем увидев, что Фернандо поднимается и идет вдоль стола ко мне.
— Ваше высочество, позвольте пригласить вас на танец?
Я не могла сдвинуться с места.
Накрашенный мальчик, одетый словно мавританская одалиска, безжизненно улыбнулся мне, лаская ладонями короля. Энрике протяжно застонал и сонно пробормотал:
— Иди, Изабелла. Потанцуй с Фернандо. Ты молода, и тебе нужно веселиться.
Фернандо взял меня за руку и потянул, вынуждая встать. Я не чувствовала под собой ног, едва осознавала происходящее вокруг, пока не оказалась посреди зала. Нас окружили придворные, музыка стала громче, и мы закружились в кастильской сегидилье. Я не сводила взгляда с Фернандо, словно он был единственным, кто поддерживал меня в эту минуту.
Сама не знала, как мне удавалось совершать замысловатые движения ногами — с пятки на носок, поворот, наклонить голову, снова с пятки на носок, — но каким-то образом сумела ни разу не ошибиться, пока наконец не присела в реверансе вместе с остальными дамами. Фернандо стоял рядом со мной, выпятив грудь, ниже ростом и моложе всех остальных мужчин, однако все его существо излучало гордость, от ощущения которой он казался намного старше.
— Для той, кто вырос вдали от дворца, вы хорошо танцуете, — тяжело дыша, сказал кузен. — Все на нас смотрят.