Копейка

Олег прискакал обратно. Бархатные бока у жеребца ходили, ноздри раздувались. Он остановился у телеги, опустил голову, как бы предлагая освободить его спину. Олег спрыгнул, клочком соломы отер пот с боков жеребца.

Глаза у Бамбулы щурились, будто ветер все еще дул в лицо.

— Добрый конь, — сказал Олег.

— Я думал, сбросит.

— Меня? — усмехнулся Олег. — Не сбросит… Мы с ним приятели.

Он шлепнул жеребца по темному крупу.

— Иди гуляй… Морда!

Жеребец покачал головой, прощаясь с нами, и потрусил к речке, в кусты, где росла сочная трава.

Олег взял вилы и пошел в конюшню.

— Давай помогу, — предложил я.

Олег принес из-за перегородки вилы.

— Валяй, — сказал он.

Минут пятнадцать мы молча работали. Вилы у меня были тяжелые, навоз почему-то срывался с них. Я старался не отставать от Олега. Раз он подденет, второй — я. Так удобнее было бросать в окно. Но не успел я приноровиться, как заныла спина, потом стали гореть ладони. Это верный признак: будут мозоли. Навоз все чаще срывался с вил, и мне приходилось снова поддевать. Олег, который работал, как заведенная машина, терпеливо ждал с полными вилами, пока я управлюсь. Наконец мне до чертиков надоела эта работа. Я швырнул вилы в сторону и спросил:

— Где здесь руки помыть?

— За конюшней бак, — ответил Олег. — Кишка тонка?

— Я за механизацию, — сказал я. — Ручной труд нынче не в почете. То ли дело конвейер! Сам выкидывает навоз куда надо.

— Руки придется о штаны вытирать, — сказал Олег. — Понимаешь, полотенце забыл повесить…

— Вытру, — ответил я. Еще насмехается! Я ему помог, а он… Нет, с Олегом каши не сваришь. Велика радость — конюшню убирать. А он такой, каждый день будет сюда таскаться. А потом, на этом жеребце ездить опасно. Сбросит где-нибудь — костей не соберешь. Лучше на дядином мотоцикле кататься, чем на Олеговом жеребце.

Проживу как-нибудь и без приятелей. По крайней мере, сам себе хозяин. Захотел в лес за березовым соком — иди в лес. Захотел на озеро — пожалуйста. И не надо никого уговаривать. Возьму сейчас пару бутылок — и в лес. Я там давно облюбовал одну березу…

Отворив свою калитку, я услышал голос матери:

— А я его ищу-свищу… Быстренько, на огород! Огурцы заросли по самые уши. Вот тебе урок: до вечера прополоть две грядки.

13. Я СИЖУ В ЛОПУХАХ

С огорода, где я полол огурцы, была видна крыша дома Тольки Щуки. И сарай виден, где у Щуки голубятня. Толька и Грач все еще топтались на крыше. Они что-то приколачивали. Иногда они отрывались от дела и поглядывали на наш дом. Мне очень хотелось узнать, о чем толкуют мои враги…

Матери не видно. Ушла куда-то. Мне осталось прополоть еще полгрядки. Ничего, огурцы подождут.

Я перелез через забор и огородами пробрался к Толькиному дому. Подождал, пока они повернулись ко мне спиной, и юркнул в лопухи. Здесь меня не заметят. Зато мне отсюда все слышно.

Сначала я слышал скрип. Это скрипела крыша сарая под ногами Грача и Щуки. Курлыкали голуби. Потом застучал молоток.

— Черт! — ругнулся Грач. Видно, по пальцу хватил. Так ему и надо!

— Ноготь посинеет, — после длительного молчания сказал Грач.

— Этот слезет — новый вырастет, — утешил Щука.

Снова застучал молоток. На этот раз пореже.

— Тут трубачи будут жить, — сказал Щука. — Мальчишка знакомый обещал продать пару.

Грач что-то пробубнил в ответ — я не расслышал.

Тук-тук-тук! — стучал наверху молоток. Я сидел в лопухах у самой стены. Крапива обожгла ногу. Я вгорячах вырвал куст и обжег руку. И теперь попеременке чесал то ногу, то руку. А тут еще кто-то подошел к самому краю крыши — и мне за шиворот посыпалась труха.

— Хочешь, прыгну? — Это сказал Щука.

— Там крапива, — ответил Грач.

Толька отошел от края, я перевел дыхание. Еще не хватало, чтобы мне Щука прыгнул на голову!

Молоток замолчал. Прибил Грач доску к голубиному дому, в котором будут жить какие-то дурацкие трубачи. Я про таких голубей и не слышал.

— Я Ганькин кувшин раскокал, — сказал Ленька.

Наконец-то про меня!

— И правильно, — заметил Щука.

— У него мамаша… живьем съест! Придется три рубля платить.

— Три рубля… За что?

— Со свету сживет… Лучше отдать деньги.

— Обалдел, — сказал Толька. — Кто за разбитые кувшины платит?

Я уж и забыл про этот кувшин. А Ленька помнит. И про мать мою брешет. Никого она не съест живьем. Она тоже забыла про кувшин. Я ведь так и не сказал, что это Ленька разбил. Ну, а раз Грач хочет отдать три рубля, пожалуйста, мы люди не гордые, возьмем.

— Плюнь ты на Ганьку и на этот кувшин, — сказал Щука. — Есть у них еще кувшины?

— Не знаю.

— Я бы тоже парочку кокнул.

— С ними лучше не связываться.

— Плевать!

Мне захотелось камнем запустить в Щуку. Или палкой.

— Достану где-нибудь деньги, отдам, — сказал Грач.

— Ну и дурак!

Крыша заскрипела, закачалась, на меня снова посыпалась труха. Я слышал, как они спрыгнули: сначала один, потом второй. Я думал, что они уйдут и мне можно будет убираться восвояси из лопухов и крапивы, но они стояли на месте. Боком ко мне.

— Ты сейчас куда? — спросил Толька.

— Пойду.

Грустный Грач. Не хочется ему три рубля отдавать, а надо. Если бы можно было, я крикнул бы ему из лопухов: «Эй, Грач, зря расстраиваешься. Никто про кувшин и не помнит».

Но крикнуть нельзя было. И я молчал. Молчал и Щука, глядя куда-то в сторону. Вот он встрепенулся, достал что-то из кармана и протянул Леньке.

— Пусть подавится, — сказал Щука.

Грач взял деньги, но тут же спохватился и стал отдавать назад.

— Придумал! — сказал он. — Мы им курицу отдадим.

— Ты мне друг? — спросил Толька.

— А трубачи?

— Не к спеху.

Грач положил деньги в карман штанов.

— Я тебе отдам, — сразу повеселел он. — Не скоро.

— Брось ему в толстую рожу!

Это мне… Пускай бросает, подниму. Три рубля на дороге не валяются.

— Брошу…

Щука посмотрел на небо. Лицо его стало хитроватым, когда он спросил:

— Какая сегодня ночь будет?

— Закат хороший, — ответил Грач. — Светлая.

Возвращаясь огородами домой, я то и дело останавливался, чтобы почесать ногу. Ну и крапива растет у Щуки во дворе. До крови ногу расчесал, а она все чешется.

14. НОЧНОЙ КОНЦЕРТ

В Крутой Овраг пришла ночь. День был солнечный, и над сосновым бором долго не потухал закат. Зазубренные вершины елей не шевелились. Стало прохладно. Овраг и придорожные кусты до самого леса заволокло густым туманом. В той стороне, где овраг, небо темное. И на небе сияет крупная звезда. Кажется, что она совсем одна на небе. Но если долго смотреть, то увидишь рядом еще маленькую звезду, потом еще. Месяц пока прячется за бугром, где раскинулось озимое поле. Придет пора, и он важно выплывет на небо и пойдет не спеша бродить меж звездами. И там, где пройдет ясный месяц, останется чуть приметная желтая дорожка.

Весной в деревне ложатся спать с наступлением сумерек. Намаются люди за день на полях да фермах, а утром с петухами вставать. Но не все окна темные. Горит электрическая лампочка в доме агронома Шарова. Чуть слышится музыка. Шаровы смотрят передачу по телевизору. В деревне сейчас у многих телевизоры. Вон сколько рогатых антенн на домах! Есть телевизор и у дяди Пети.

Виднеется свет в окошке Киры Андреевны. Сидит учительница за маленьким столом и проверяет наши контрольные. Мне бояться нечего: все примеры решил правильно. Два последних списал у Олега. А Бамбула никогда не ошибается.

Не сразу засыпает село. Ночь полна звуков. Неподалеку, на скамейке под вишнями, сидят парни и девушки. Тренькает балалайка. На крыльце правления колхоза мерцают огоньки цигарок. Там дядя Матвей разговаривает со звеньевыми. Договаривается насчет завтрашнего дня, кому что делать. Гремит железное кольцо по проволоке. Это пес Картуз не спит, стережет усадьбу моего дяди, Петра Севастьяновича Скопцова. Близко скрипит ворот. Женщина в светлой кофте вытаскивает из глубокого колодца ведро с холодной водой. Покачиваясь, несет коромысло с полными ведрами к Ленькиному дому. Это тетя Серафима, мать Грача.