Искалеченный мир

Как и предрекал Книжник, последнюю из непредсказуемых зон Материка, которую могли зацепить краешком, они и зацепили. Причина, вынудившая их проследовать в самый центр «заповедника», была несколько неординарной. Во всяком случае, старенький «УАЗ» с самодельным прицепом, заполненным парой десятков трупов, и два человека, подбирающих с обочины нечто, похожее на ещё одно страшно истерзанное человеческое тело, для Лихо — как ни крути, таковой причиной являлись. Когда ситуация прояснилась, «Горыныч» последовал за «УАЗом». Чуть погодя произошло знакомство с Арсением Олеговичем. Которому блондинка рассказала о цели их путешествия.

Если описывать мотивы, побудившие её сделать это, то можно было обойтись без пространных психологических этюдов, ограничившись одним словом. Ему — хотелось рассказать. Поделиться. От Арсения Олеговича веяло надёжностью: биоволнами человека, которому можно верить. Не доверять, а именно — верить.

Собственно, сам Селенгинск был почти полным аналогом Суровцев: с их дисциплиной, волевым руководителем и желанием его обитателей жить без особых потрясений. Тайга, при наличии некоторого объёма знаний, могла обеспечить многим, и обеспечивала, естественно.

Проблему безопасности Селенгинска Арсений Олегович решил просто. Несколько передвижных, среднего радиуса действия «генераторов страха» из опытной партии, находившихся в спецвагоне на ж/д станции Улан-Удэ, были помещены на окраинных точках поселка. Там, где проходили мало-мальски значимые дороги. Сам учёный уцелел именно благодаря тому, что сопровождал этот груз на станцию в ночь, когда началась вторая, жёсткая стадия Сдвига. От подземной лаборатории на двадцать с лишком лет осталось одно воспоминание. А Селенгинск благодаря приступам страха у посторонних людей, проявляющих любые признаки агрессии, получил своё прозвище. Идущее вразрез с настоящим положением вещей.

Генераторы были усилены обычными человеческими дозорами, пребывающими неподалёку, но вне зоны действия аппаратуры, и отключающими её в случае необходимости. Арсений Олегович был одним из двух руководителей «Чёртова заповедника». Второй, бывший улан-удинский эфэсбэшник, погиб неделю назад во время массового набега материковой нечисти.

— Вот тебе и ещё одна развенчанная легенда. — Лихо посмотрела на Книжника, располагающегося на соседней кровати. — Не было никакой потусторонней швали, а только правильно внедрённое изобретение пытливого человеческого ума и желание жить без всяких казусов-коллизий и прочих Рабиновичей… Обидно, да?

— Ни капельки, — сказал очкарик, блаженно вытягиваясь во весь рост. — Лучше так, чем лишний раз палить из всех стволов, с уханьем пролетая мимо орды жутиков. Понимаю, что всё это впереди. Но как-то не хочется, если начистоту…

— Взрослеешь. — Лихо тоже раскинулась на своём ложе. — Дело даже не в том, что ты голыми руками завалил камнереза и единственный из всех сообразил, как прищемить Молоха. А в том, что понимаешь: лишнее мгновение мирной тишины — это много лучше, чем оголтелый трахтибидох из всех имеющихся при себе пушек… У тебя и раньше такие намётки возникали, но сейчас окончательно впиталось и утвердилось. Ладно, давай дрыхать, что ли.

Глава двадцатая

Ночь прошла без подъёмов по тревоге и тому подобной суеты. Четвёрка проснулась одновременно, будто в головах синхронно проскочил некий импульс, выталкивающий из сна.

— Хорошо поспал. — Книжник потянулся и нацепил свои окуляры. — Только ересь всякая снилась. Можно сказать — дичайшая.

— Что снилось-то? — Из соседней комнаты заглянул Алмаз. — Опять про то, как тебя голого кляксы по буреломам гоняют? А тут появляюсь я и спасаю всех. И тебя, и буреломы. Нет?

— После какого слова ухохатываться? — Книжник сел на кровати. — После «карантин»? В котором сидит юмор нашего стеклореза и ещё очень долго не сможет его покинуть.

— Уел, языкастый. — Алмаз фыркнул и исчез.

— Так что снилось? — спросила блондинка. — Рассказывай, раз сам начал.

— Я же говорю — ересь. Будто нас — много. Тебя — человек сто, Алмаза, Шатуна, меня… Парад клонов. А в Улан-Удэ, в ключевой точке, сидит задрипанная гейша и больше — никого. Мы на неё всей толпой как ломанулись!

— И что?

— Проснулся, — виновато поведал очкарик. — Не досмотрел.

— Эх, ты, на самом интересном месте. — Лихо села на кровати. — Будем надеяться, что получилась не какая-нибудь похабщина, а мир-дружба-звездец-гейше.

— Планы на день? — поинтересовался Шатун, когда все собрались на кухне. — Вежливо берём дедушку под локоток и просим проводить к «Байкалу»? Или ждём, пока сам предложит?

— Не гони свистоплясок, Шатунчик, — сказала Лихо. — Они от тебя и так сами разбегаются, стоит тебе радушную физиономию состроить. Придёт Арсений Олегович, никуда не денется.

— Придёт-придёт. — Алмаз подошёл к окну. — Лёгок на помине, академик…

Через минуту хлопнула входная дверь, и в комнату чуть шаркающей походкой вошёл Арсений Олегович.

— Встали? Хорошо. Пойдёмте, перекусим да помозгуем сообща, как жить дальше…

В большом, литров на семьдесят, закопчённом котле, подвешенном над костром, варилось что-то источающее аппетитный мясной дух. В другой котёл, поменьше, Батлай закидывал какие-то листья вперемешку с чайной заваркой.

Вокруг «трапезной» было относительно убрано, но лёгкий ветерок иногда доносил запах тухлятины. Настойчиво пробивающийся сквозь висевшие на натянутой бечёвке связанные в небольшие пучки стебли «эйфории»: растения с терпким, приятным запахом, долгое вдыхание которого приводило к душевному подъёму. Без всякой наркотической зависимости.

«Зверюшки протухают, — поняла Лихо. — Ну правильно: только-только своих павших погребли, а остальных хоть как-то откантовали, чтобы явно в глаза не бросались».

Народу возле «трапезной» было немного. Все, кто уцелел.

«Четырнадцать человек. — Книжник быстро подсчитал жителей „Чёртова заповедника“. — Плюс мы. Не орда, чего уж там…»

Бурятов и лиц славянского типа — примерно поровну. Две женщины, лет сорока — сорока пяти, обе бурятки. Остальные — мужчины, от тридцати с небольшим и выше. Детей нет. Арсений Олегович был самым старым из присутствующих. На лицах всех селенгинцев отчётливо просматривалась печать скорби, ещё не успевшая истереться, померкнуть хоть немного…

Трапеза подошла к концу. Арсений Олегович посмотрел на Лихо, словно испрашивая разрешения начать. Блондинка спокойно опустила веки, давая согласие. Это был ещё один плюс, поскольку люди, собирающиеся сделать какую-то витиеватую подлость своему ближнему, вряд ли будут растрачиваться по мелочам, вроде соблюдения каких-то приличий. Во всяком случае, Лихо таких ещё не встречала. Но и не укреплялась во мнении, что подобных экземпляров не существует вовсе. Есть, подлые, а куда ж они денутся? Только сейчас — не тот случай.

— В общем, так… — Старый учёный завершил рассказ. — Я считаю, что надо помочь. Тем более что есть чем. Никого неволить не буду, каждый решает сам за себя. Понадобится, пойду один.

Лихо сидела с расслабленным видом, изредка похлопывая себя ладонью по колену. Внутри блондинки, полным противоречием ее внешнему облику, замерла туго сжатая пружина, готовая сработать в любой миг. У остальной тройки внутри находилось то же самое; по пути к общему столу все детали и частности, касающиеся поведения в случае неподходящего развития событий, были обговорены от и до. Кто знает, что творится в душе у человека, неделю назад потерявшего почти всё? И что он захочет сделать, когда ему дадут шанс на отмщение…

Лихо не обольщалась по поводу того, что всем по силам вынести такие же тяготы, какие выпали на их долю. Только законченный дебил будет полностью игнорировать вероятность того, что кого-нибудь из селенгинцев могло глубоко внутри переклинить наглухо, и эта рана способна обильно закровоточить в любой миг. Это нам только кажется, что мы неуязвимые, дьявольски везучие — вылезшие из тысячи медных задниц, раскалённых добела… На самом деле все это — до поры, пока к нам не подобрали соответствующий ключик.