Старый английский барон

— Возражать, сэр! — воскликнул крестьянин. — Да я горжусь, что могу отдать его в услужение столь благородному рыцарю. Я не стану выдвигать никаких условий, а предоставляю вашей милости воздавать ему тем, что он заслужит.

— Превосходно, — сказал сэр Филип, — вы не пожалеете. Я обязуюсь заботиться о молодом человеке.

На том и порешили, после чего сэр Филип приобрел у крестьянина лошадь для Джона.

На следующее утро, щедро вознаградив добрую чету, напутствовавшую его благословениями и молитвами, рыцарь отправился в дорогу вместе с Джоном. Остановившись в месте, где был похоронен его верный слуга, сэр Филип заказал молебен за упокой его души, а затем не торопясь продолжил путь и благополучно прибыл в свое имение. Домочадцы обрадовались его приезду, нового слугу рыцарь оставил при себе. По возвращении он принялся искать в округе тех, кто нуждался в его помощи, видя, как попирается добродетель, сэр Филип был рад утешить и поддержать ее. Он проводил свои дни в служении Создателю и прославлял Его, неся добро Его созданиям. Часто он размышлял обо всем, что приключилось с ним во время его недавнего путешествия на запад, и на досуге записал все в подробностях.

Далее в манускрипте пропущено четыре года:{31} видимо, это входило в замысел автора. Последующий текст написан другой рукою, а начертание букв выглядит более современным.

В это время стало сбываться предсказание сэра Филипа Харкли, что рано или поздно Эдмунд своими достоинствами вызовет зависть и наживет себе врагов. Сыновья и родственники его покровителя стали искать случая уличить юношу в каком-нибудь проступке и представить в невыгодном свете. Старший сын и наследник барона, мастер Роберт, не раз ссорился из-за этого с мастером Уильямом, вторым сыном барона, поскольку тот испытывал привязанность к Эдмунду и не единожды защищал его от злобных наветов брата и других родственников, среди которых были Ричард Уэнлок и Джон Маркхэм, сыновья сестер лорда Фиц-Оуэна, а также некоторые из числа его дальней родни. Тайные завистники старались преуменьшить незаурядные достоинства Эдмунда в глазах барона и его семьи. Мало-помалу они возбудили в мастере Роберте неприязнь к Эдмунду, которая со временем укоренилась в душе юноши и превратилась в открытую враждебность.

Ненависть молодого Уэнлока укрепляло еще одно обстоятельство: он питал всё возраставшую страсть к единственной дочери барона, леди Эмме, а у любви орлиная зоркость, и он замечал (или, возможно, лишь внушал себе), что Эмма смотрит на Эдмунда благосклонно. Случайные услуги, которые тот оказал ей, пробудили в ней благодарность и некоторый интерес к юноше. Она изо дня в день видела его прекрасное лицо и достоинства, что, вероятно, способствовало тому, чтобы ее уважение переросло в более нежное чувство, хотя сама она не сознавала этого, полагая, что лишь платит дань признательности и дружбе.

Однажды на Рождество барон со всем семейством отправился навестить своих знакомых в Уэльсе. Когда они перебирались вброд через реку, лошадь леди Эммы, ехавшей позади своего кузена Уэнлока, оступилась и упала, сбросив всадницу в воду. Эдмунд в мгновение ока спрыгнул с коня, кинулся леди Эмме на помощь и вынес ее на берег столь быстро, что не все даже успели заметить произошедшее. С этого дня Уэнлок всячески старался уронить Эдмунда в ее мнении, леди Эмма же полагала долгом благодарности и справедливости защищать юношу от злобных нападок врагов. Как-то раз она спросила Уэнлока, почему он так старается заслужить ее расположение, наговаривая на Эдмунда, которому она многим обязана. Он не нашелся, что ответить, но обида глубоко укоренилась в его уязвленном сердце, и с тех пор любое слово, сказанное в похвалу Эдмунду, точно отравленная стрела терзало душевную рану Уэнлока, воспалявшуюся с каждым днем всё сильнее. Порою, рассуждая о мнимых прегрешениях Эдмунда, он находил им оправдания, с тем чтобы при другом случае приписать юноше грех неблагодарности. Злоба разрушительнее всего воздействует на сердце, стремящееся утаить ее, искусно скрываемая, она часто является под личиной прямодушия. Так Уэнлок и Маркхэм злоупотребляли доверчивостью мастера Роберта и других родственников барона, один мастер Уильям устоял против всех их наветов.

Той же осенью, когда Эдмунду исполнилось восемнадцать лет, барон объявил о своем намерении с наступлением весны послать молодых людей, принадлежавших его дому, во Францию поучиться ратному искусству и показать свою смелость и ловкость.

Недруги Эдмунда столь искусно скрывали свою вражду к нему, что его покровитель ни о чем не догадывался, однако среди слуг, нередко самых внимательных соглядатаев жизни господ, ходили о ней толки. Эдмунд пользовался любовью слуг, и, надо полагать, не без основания, ибо они редко когда доброжелательно относятся к приживалам или вошедшим в доверие челядинцам и обычно питают к ним зависть и неприязнь. Эдмунд был любезен с прислугой без фамильярности, чем и снискал ее расположение, которого особо не добивался. Среди слуг барона был старик по имени Джозеф Хауэлл, который в свое время служил старому лорду Ловелу и его сыну. А когда молодой лорд умер и сэр Уолтер продал замок своему зятю, барону Фиц-Оуэну, Джозефа, единственного из прежних слуг, оставили там, поручив следить за порядком до прибытия нового владельца, последний же взял его к себе на службу. Джозеф был человеком, который мало говорил, но много размышлял, он молча усердно занимался своим делом, более озабоченный исполнением собственного долга, нежели стяжанием милостей, и, казалось, не стремился подняться выше, вполне довольствуясь своим нынешним положением. Этот старик, когда вокруг никого не было, подолгу любовался Эдмундом, а порою глубоко вздыхал, и по его щеке катилась слеза, как ни пытался он ее удержать. Однажды Эдмунд заметил, что слуга растроганно вытирает глаза ладонью, и спросил:

— Мой добрый друг, почему ты смотришь на меня так пристально и с такой нежностью?

Старик ответил:

— Потому что люблю вас, мастер Эдмунд, и желаю вам добра.

— Я от души благодарен тебе, но могу отплатить тебе за любовь лишь ответной любовью, поверь, самой искренней.

— Спасибо, сэр, — молвил старик. — Это всё, чего я желаю, и больше, нежели заслуживаю.

— Не говори так, — возразил Эдмунд. — Если бы я мог лучше отблагодарить тебя, я не произносил бы так много слов, но, увы, кроме слов, у меня ничего нет.

Сказав так, он пожал руку Джозефу, и тот, желая скрыть свои чувства, поспешил уйти, бормоча:

— Да благословит вас Господь, мастер Эдмунд, и да ниспошлет вам судьбу, достойную вас! Ну как не думать, что вы рождены для более высокого положения?!

— Ты же знаешь, что это не так, — произнес Эдмунд, но Джозеф уже удалился и не услышал его.

Внимание и интерес посторонних, любовь отдельных обитателей замка вместе с тем осознанием своих достоинств, которое дано незаурядным натурам, порою разжигали в сердце Эдмунда огонь честолюбия, но юноша не позволял ему разгореться, напоминая себе о своем низком происхождении и зависимом положении. Он был скромен, но отважен, кроток и учтив со всеми, общителен и искренен с любящими его, с ненавидящими — сдержан и любезен, щедр и полон сострадания к несчастьям ближних, почтителен без подобострастия со своим покровителем и знатными особами.

Однажды, когда он мужественно защищался от злокозненных измышлений, мастер Роберт обвинил его в том, что он спесив и высокомерен с родственниками барона. Эдмунд отрицал это обвинение смиренно, но твердо. Тогда мастер Роберт резко спросил:

— Как смеешь ты возражать моим кузенам? Уж не хочешь ли ты уличить их во лжи?

— Я не скажу ни слова, сэр, — ответил Эдмунд, — но буду вести себя так, что вы сами им не поверите.

Мастер Роберт надменно приказал ему молчать и помнить свое место, впредь не вступая в спор с людьми, столь превосходящими его во всех отношениях.