Страница 24 из 74
— Почему вы не поручили мне расправиться с этим предателем? — спросил он. — Ваша жизнь слишком ценна, чтобы подвергать ее риску. Я верю, что правота вашего дела сулит победу, но, если случится иначе — клянусь отомстить за вас, уж от нас двоих ему не уйти! Однако я твердо надеюсь увидеть, как справедливость будет восстановлена вашей рукою.
Затем сэр Филип послал за стряпчим и составил завещание, указав в качестве главного наследника Эдмунда Ловела, также известного как Сигрейв и Туайфорд. Он распорядился сохранить прежнее содержание старым друзьям, солдатам и слугам до конца их дней, Задиски же назначил пожизненную ренту в сто фунтов в год и завещал двести фунтов. Сто фунтов он оставил некоему монастырю, столько же велел разделить между отставными солдатами, а еще сто раздать бедным и нуждающимся по всей округе.
Своим душеприказчиком наряду с Эдмундом он назвал лорда Клиффорда и передал завещание на хранение этому благородному джентльмену, поручив Эдмунда его заботе и покровительству.
— Если я останусь в живых, — сказал он, — то докажу, что он их достоин, если погибну — ему понадобится друг. Вы выступаете судьей поединка, милорд, поэтому я хочу, чтобы вы сохраняли беспристрастность, и не буду настраивать вас против моего противника. Если я погибну, притязания Эдмунда умрут вместе со мною, но мой друг Задиски сообщит вам, на чем они основывались. Я соблюдаю все эти предосторожности, чтобы быть готовым ко всему. Но мое сердце согревает надежда, и я уповаю на то, что я останусь жив и докажу правоту — свою собственную и моего друга, который в действительности является более знатной особою, нежели вам могло показаться.
Лорд Клиффорд принял завещание и заверил сэра Филипа, что всецело полагается на благородство и искренность собеседника.
Меж тем как шли эти приготовления к решающему событию, призванному определить судьбу притязаний Эдмунда, в замке Ловел врагам юноши пришлось поплатиться за свои козни.
Ссора между Уэнлоком и Маркхэмом привела к тому, что мотивы их действий отчасти раскрылись. Отец Освальд не раз прежде давал понять барону, что Уэнлок завидует выдающимся достоинствам Эдмунда и лишь хитростью добился такого влияния на сэра Роберта, заставив юного Фиц-Оуэна во всем его поддерживать. Теперь же Освальд воспользовался размолвкою двух подстрекателей и принялся убеждать Маркхэма, чтобы тот оправдался, переложив вину на Уэнлока, и рассказал всё, что знает о его проделках. В конце концов юноша пообещал, если начнут расспрашивать, поведать о неприглядных поступках кузена как во Франции, так и по возвращении оттуда. Так Освальд получил возможность распутать весь клубок интриг, которые плелись против чести, благополучия и даже жизни Эдмунда.
Он сумел убедить также Хьюсона и его приятеля Кемпа добавить свои свидетельства к прочим. Хьюсон признался, что ему не дает покоя совесть, когда он вспоминает о своей жестокости и несправедливости к Эдмунду, который вел себя с ним, подстроившим ему смертельную ловушку, поистине благородно и великодушно и вызвал этим у него сильные угрызения и раскаяние. Он давно страстно желал повиниться во всем и хранил молчание лишь из страха перед гневом мистера Уэнлока, чреватым опасными последствиями, однако не терял надежды, что настанет день, когда он сможет сказать всю правду.
Освальд передал эти сведения барону, и тот решил подождать подходящего случая, чтобы воспользоваться ими. Вскоре отношения между двумя главными заговорщиками перешли в открытую вражду, и Маркхэм пригрозил Уэнлоку, что откроет дядюшке, какую змею тот пригрел у себя на груди. Барон поймал его на слове и потребовал объяснений, добавив:
— Если ты скажешь правду, можешь ничего не опасаться, если же солжешь — будешь сурово наказан. Что до мистера Уэнлока, он получит возможность оправдаться, однако, коль скоро те обвинения против него, которые мне уже доводилось слышать, подтвердятся, ему придется немедля покинуть мой дом.
И барон с грозным видом приказал обоим смутьянам следовать за ним в большую залу, куда велел созвать всех остальных членов семьи. Там он торжественно объявил, что готов выслушать заинтересованные стороны. Изложив суть того, что стало ему известно, он призвал обвинителей подтвердить свои слова. Хьюсон и Кемп повторили то, в чем признались ранее Освальду, и предложили присягнуть в правдивости своих показаний. Затем несколько слуг рассказали о том, что было им известно. После них заговорил Маркхэм — он поведал о многом, но особенно подробно о произошедшем достопамятной ночью в восточных покоях. Он проклинал себя за участие в злодеяниях Уэнлока, называл себя дураком и глупцом, служившим орудием исполнения его коварных замыслов, и просил прощения у дядюшки за то, что так долго от него всё скрывал.
Барон потребовал от Уэнлока ответа, но тот вместо объяснений разразился ругательствами и угрозами, впав в неистовство и ярость, и всё отрицал. Однако свидетели продолжали настаивать на своих показаниях. Маркхэм испросил разрешения назвать во всеуслышание причину, по которой все так боялись Уэнлока: оказывалось, он давал окружающим понять, что станет зятем барона, и те, полагая в нем любимца его милости, опасались вызвать его неудовольствие.
— Надеюсь, — произнес барон, — я не буду столь стеснен в выборе зятя, чтобы предпочесть такого человека, как он. Он заговаривал со мною об этом лишь однажды, но я не давал ему повода на что-либо уповать. Я давно замечал за ним множество недостатков, но не догадывался, сколь злобен и подл его нрав. Стоит ли удивляться, до чего часто монархи бывают обмануты своими приближенными, если даже я, частное лицо, так ошибся в собственном родственнике? Что скажешь ты, мой сын Роберт?
— Я, сэр, обманут куда более вашего и стыжусь этого.
— Довольно, мой сын, признание своих ошибок — свидетельство возросшей мудрости. Ты убедился ныне, что и лучшие из нас не защищены от обмана. Коварство нашего недостойного родственника посеяло раздор между нами и привело к тому, что превосходный юноша вынужден был покинуть этот дом и удалиться неведомо куда. Но нашему родичу не торжествовать долее в своей низости: скоро и он узнает, каково оказаться изгнанным из дома покровителя. Он сегодня же отправится к матери. Я напишу ей, что остался весьма им недоволен, но не буду объяснять причину. Так я дам ему возможность вернуть доверие своей семьи, а себя огражу от его новых козней. Пусть он раскается и заслужит прощение! Маркхэма также следует наказать, хотя и не столь сурово.
— Я признаю́ свою вину, — произнес Маркхэм, — и смиренно подчинюсь любому приказу вашей милости.
— Ты будешь изгнан, но лишь на время, он же — навсегда. Я пошлю тебя за границу с поручением; исполнив его, ты окажешь мне услугу, а себе стяжаешь честь. Мой сын Роберт, ты не возражаешь против такого решения?
— Милорд, — ответил Роберт, — теперь у меня есть веские причины не доверять себе. Я осознал свою слабость, а также вашу мудрость и доброту и потому отныне буду во всем повиноваться вам.
Барон приказал двум своим слугам уложить вещи Уэнлока и отправиться вместе с ним в путь в тот же день; остальным домочадцам он велел до той поры не спускать с Уэнлока глаз, чтобы он не сбежал. Когда всё было готово, барон пожелал племяннику доброго пути и вручил письмо к его матери. Уэнлок уехал, не проронив ни слова, в угрюмом негодовании, но лицо его выдавало внутреннюю борьбу.
Едва он покинул замок, все уста отверзлись, обличая его, выплыли наружу тысячи историй, о которых никто прежде не слышал. Барон вместе с сыновьями был поражен, что Уэнлоку так долго удавалось избегать разоблачения. Лорд Фиц-Оуэн глубоко вздохнул при мысли об изгнании Эдмунда и от души пожалел, что ничего не знал о дальнейшей судьбе юноши.
Сэр Роберт воспользовался случаем объясниться со своим братом Уильямом и заверил его, что во многом сожалеет о своем прежнем поведении. Мистер Уильям же признался в привязанности к Эдмунду, объясняя свои чувства достоинствами и верностью юноши, над которыми, он был убежден, не властны ни время, ни расстояние. Он принял повинную брата и выразил горячее желание, чтобы отныне между ними навсегда воцарились ничем не омрачаемые любовь и доверие. С этого дня в замок Ловел вернулись мир и согласие.