Страница 14 из 74
— Дабы никто не попытался проникнуть в тайну этой комнаты, — сказал он, — я спрячу его до тех пор, пока не смогу использовать для благой цели. Я буду всегда хранить его при себе, пусть напоминает мне о том, что я должен исполнить.
И они поднялись в спальню, где всё было спокойно, и ни один звук более не потревожил их.
— Возможно ли, — размышлял вслух Эдмунд, — что я сын лорда Ловела? Хотя положение вещей, кажется, подтверждает эту догадку, смею ли я в нее верить?
— Я весьма озадачен, — сказал Освальд. — Невероятно, чтобы такой добродетельный человек, как лорд Ловел, мог соблазнить жену крестьянина, своего вассала, да еще вскоре после свадьбы с тою, кого он страстно любил.
— Да что вы! — воскликнул Джозеф. — Мой господин был неспособен на такой поступок. Если мастер Эдмунд — сын милорда, то он несомненно сын госпожи.
— Как же всё это могло случиться? — спросил Эдмунд.
— Я не знаю, — промолвил Джозеф. — Но есть кое-кто, кто может об этом поведать, если захочет. Я говорю про Марджери Туайфорд, которая называет себя вашей матерью.
— Вот и я подумал о том же, — согласился Эдмунд. — Я как раз решил навестить ее и расспросить обо всем. Надеюсь милорд позволит мне ненадолго отлучиться сегодня же.
— Превосходно, — сказал Освальд, — но будь благоразумен и осторожен в разговоре с нею.
— Не согласитесь ли вы сопровождать меня? — спросил Эдмунд. — Вам она не откажет в ответе, к тому же вы не столь заинтересованы в исходе дела и будете более осмотрительны в расспросах.
— Я охотно это сделаю, — согласился Освальд, — и сам обращусь к милорду за разрешением отлучиться для нас обоих.
— Хорошо придумано, — одобрил Джозеф. — Мне не терпится увидеть, что из этого выйдет; так и чувствую, ноги сами понесут меня встречать вас.
— Я испытываю не меньшее нетерпение, чем ты, — произнес Освальд, — но мы должны быть немы, как могила, ни словом, ни взглядом не выдавая, что знаем тайну.
Пока они разговаривали, забрезжил рассвет, и Эдмунд попросил друзей тихо удалиться. Они так и поступили, оставив юношу наедине с мыслями, которые переполняли его и отгоняли сон. Он бросился на постель и начал лежа обдумывать, что ему следует предпринять, тысяча планов приходила ему на ум и тут же была отвергнута. Он твердо решил лишь одно: что бы ни случилось, покинуть дом барона Фиц-Оуэна, как только представится возможность.
Барон, как и накануне, позвал его к завтраку; за столом Эдмунд был молчалив и рассеян. Заметив это, барон обратился к нему, осведомившись, как он провел ночь.
— Размышляя о своем положении, милорд, и строя планы, что мне делать в дальнейшем.
Освальд понял намек и испросил дозволения навестить вместе с Эдмундом мать юноши, чтобы сообщить ей о намерении сына в скором времени покинуть родные края. Барон дал им свое разрешение, хотя, казалось, еще сомневался в необходимости отъезда Эдмунда.
Друзья сразу же поспешили к старой хижине Туайфордов. Эдмунд пожаловался святому отцу, что каждая пядь пути кажется ему длиной с милю.
— Тебе следует сдержать свое нетерпение, сын мой, — промолвил Освальд, — успокойся и отдышись, прежде чем приступать к столь важному делу.
Марджери встретила их в дверях и спросила Эдмунда, каким ветром его к ним занесло.
— Что странного в том, что я пришел навестить своих родителей? — возразил он.
— Здесь есть чему удивляться, если вспомнить, как мы с тобой обходились, — ответила она, — но, пока Эндрю нет дома, я могу признаться, что рада тебе. Подумать только, каким прекрасным юношей ты стал! Давненько я тебя не видала, хоть и не по своей вине. Много попреков и тычков доставалось мне из-за тебя, но теперь я могу обнять тебя, мое дорогое дитя.
Эдмунд кинулся к ней и горячо прижал к сердцу, у обоих на глазах навернулись слезы, выдававшие сердечную привязанность.
— Почему отец не дал бы вам обнять свое дитя? — спросил он. — Чем я вызвал его немилость?
— Ничем, мой дорогой мальчик! Ты всегда был добрым и отзывчивым и заслуживал всеобщую любовь.
— Нечасто бывает, чтобы отец невзлюбил своего первенца, да еще и без всякой на то причины, — заметил Эдмунд.
— Истинная правда, — согласился Освальд. — Да что там нечасто, это противоестественно, а на мой взгляд, и просто невозможно. И я настолько в этом убежден, что считаю: человек, который так ненавидит и поносит Эдмунда, не может быть его отцом.
Говоря так, он внимательно следил за Марджери, которая заметно побледнела.
— Давайте присядем, — произнес он, — и ты, Марджери, поведаешь нам обо всем, что тебе есть сказать на это.
— Пресвятая Дева! — воскликнула Марджери. — Да о чем это ваше преподобие толкует? Что за подозрения?
— Я подозреваю, — сказал он, — что Эдмунд не родной сын твоему мужу Эндрю.
— Боже праведный! — возразила она. — Что вы такое говорите?
— Не уклоняйся от ответа, женщина! Я пришел сюда, чтобы допросить тебя об этом деле.
— Господи! — дрожа всем телом, промолвила она. — Хоть бы Эндрю был дома.
— Это к лучшему, что его нет, — сказал Освальд. — Ведь у нас вопросы не к нему, а к тебе.
— О, святой отец, уж не думаете ли вы, что я… что я… во всем виновата? Что же я сделала дурного?
— Не желаете ли, сэр, сами ее расспросить? — обратился Освальд к Эдмунду.
Тогда Эдмунд бросился к ее ногам и обнял ее колени.
— Ах, матушка, — произнес он с мольбою, — ибо в моем сердце вы занимаете место матери! Ответьте же, ради всего святого, кто был моим отцом?
— Боже милостивый! — воскликнула она. — Что со мною будет?
— Женщина! — пригрозил ей Освальд. — Сознайся, или тебя заставят это сделать: от кого ты родила этого юношу?
— Я? — спросила она. — Я его родила? Нет, святой отец, я не совершала страшный грех прелюбодеяния. Бог свидетель, тут нет моей вины. Да и недостойна я быть матерью этого чудесного юноши.
— Так, стало быть, ты ему не мать, а Эндрю не отец?
— О, что же мне делать? — запричитала Марджери. — Эндрю убьет меня!
— Он не посмеет, — заверил ее Эдмунд. — Вас, матушка, защитят и наградят за правду.
— Добрая женщина! — воскликнул Освальд. — Открой нам всё не таясь, и я обещаю, что с тобою не случится ничего дурного, тебя ни в чем не обвинят. Ты можешь способствовать счастью Эдмунда, а уж он позаботится о тебе. И напротив, упорное молчание лишит тебя всех благ, которые сулит правдивый рассказ. К тому же тогда тебя допросят совсем по-другому, заставят сообщить всё, что тебе известно, и уже не поблагодарят за это.
— Ох, — ответила она, — ведь Эндрю прибил меня в прошлый раз, когда я заговорила с Эдмундом, и обещал все кости переломать, коли я когда-нибудь еще хоть словечком с ним перемолвлюсь.
— Стало быть, он всё знает? — спросил Освальд.
— Знает ли он? Господь с вами, он-то всё это и устроил!
— Так расскажи нам, — сказал Освальд. — Эндрю о том будет неведомо, а значит, он не сможет наказать тебя.
— Это длинная история, — вздохнула она. — В двух словах не расскажешь.
— Тем более не мешкай! — подбодрил ее Освальд. — Садись и начинай.
— От ваших слов зависит моя судьба, — взмолился Эдмунд. — Душа моя более не в силах выносить неизвестность. Если вы когда-нибудь любили и жалели меня, докажите это, поведав всё, пока мне хватает духа спрашивать.
Чувства юноши были в смятении, сквозившем во всех его словах и движениях.
— Хорошо, — согласилась она, — но прежде мне надо вспомнить все подробности. Знайте же, молодой человек, что вам ровно двадцать один год от роду.
— Когда был день его рождения? — осведомился Освальд.
— Третьего дня, — поведала она, — двадцать первого сентября.
— Знаменательный день, — заметил священник.
— Поистине! — воскликнул Эдмунд. — Та ночь в заброшенных покоях!
— Ни слова более, — приказал Освальд. — Приступай же к своему рассказу, Марджери.