Знамя Быка

Она с трудом высвободилась из его цепких рук. Щеки ее горели лихорадочным румянцем, в душе она испытывала жгучий стыд, а все ее существо жаждало очищения от скверны. Он смотрел на нее, слегка сконфузившись.

Она подошла к двери и остановилась.

— До завтра! — с мягким смешком произнесла она и с этими словами исчезла, оставив его в смущении.

VI

Озадаченный, однако верный своему правилу сводить риск к минимуму, Панталеоне предпринял меры против возможного обмана и так расставил своих людей на ночь, чтобы его добыча не ускользнула прежде, чем они с монной Фульвией поедут венчаться. И, лишь убедившись в этом, он отправился в постель, созерцая в мечтах свое розовое будущее, озаренное блеском десяти тысяч дукатов.

Пока Панталеоне спал и видел райские сны, монна Фульвия приступила к осуществлению своего замысла. Она сочинила письмо, загадочное и короткое, составленное таким образом, чтобы пробудить любопытство и тем самым добиться желаемого результата. Используя странную смесь изысканной латыни и разговорного языка, она писала:

«Ваше высочество, Вас предал тот, кого Вы сами наняли быть предателем. Завтра, ровно в полдень, перед собором в Кастель-делла-Пьеве я представлю Вам доказательства этого, если Ваше светлейшее Высочество соизволит там быть.

Фульвия Орсини.

Крепость Пьевано, 20 января 1500 года».

И под своей подписью она добавила: «Собственной рукой», чего, как ей показалось, требовало от нее чувство собственного достоинства.

Затем она запечатала письмо и надписала:

«Прославленному Государю, Герцогу Валентино

Срочно.

Срочно.

Срочно».

Присыпав угольным порошком чернила, она окликнула Рафаэля, растянувшегося на персидском ковре перед камином. Повинуясь ее зову, он мгновенно вскочил на ноги.

Она положила руки ему на плечи и посмотрела мальчику в глаза.

— Рафаэль, выполнишь ли ты для меня мужскую работу? Здесь необходим мужчина, а у нас нет ни одного, кого я могла бы попросить помочь. Сможешь ли ты сегодня вечером доставить письмо в лагерь Чезаре Борджа в Кастель-делла-Пьеве?

— Если для доказательства того, что я мужчина, требуется только это, считайте вашу просьбу уже выполненной.

— Молодец! Славный мальчуган! Теперь слушай. У ворот могут быть соглядатаи, постарайся проскользнуть незамеченным. Затем отправляйся вниз, в дом Вилланелли. От моего имени прикажи ему одолжить тебе лошадь, но ни слова о том, куда ты едешь. Действуй быстро и осмотрительно.

— Положитесь на меня, мадонна, — ответил мальчик, пряча письмо в нагрудный карман.

— Полагаюсь, иначе я не поручила бы тебе это дело. Да хранит тебя Господь! Когда будешь уходить, пришли ко мне Марио.

Он ушел, и вскоре прибыл Марио.

— Как дела у Джиберти сегодня? — спросила она кастеляна, едва тот вошел.

Марио уныло пожал плечами.

— Сомневаюсь, что бедняга доживет до утра.

— Бедный мальчик! — с болью в голосе произнесла она. — Неужели конец так близок?

— Только чудо может спасти его. Но в наши дни чудес не бывает.

Опустив глаза, она медленно подошла к камину. Там она остановилась и долго стояла молча, в то время как Марио терпеливо ждал.

— Марио, — тихим голосом наконец вымолвила она. — Сегодня ночью мне потребуется от тебя услуга — от тебя и Коломбы.

— Мы в вашем распоряжении, мадонна, — ответил он.

Однако, когда он услышал, что от него требуется, на его обезображенном болезнью лице отразился ужас.

Она горячо и красноречиво описывала несчастья, преследующие ее род, говорила о крови Орсини, пролитой, чтобы удовлетворить амбиции Борджа, в конце концов кастелян уступил.

— Да будет так, мадонна, раз вы того желаете, — сказал он. Но даже произнося эти слова, содрогнулся. — Вы уже написали письмо?

— Еще нет. Зайди ко мне позже, вскоре оно будет готово.

Он молча удалился, а монна Фульвия возвратилась к письменному столу. Однако она не смогла сразу начать писать — настолько сильно дрожали ее руки. Когда самообладание вернулось к ней, какое-то время в комнате не слышно было ничего, кроме скрипа пера и потрескивания поленьев в камине. Не успела она закончить, как вернулся Марио, и ему вновь пришлось ждать; наконец, поднявшись, она отложила перо и протянула ему запечатанный лист бумаги.

— Ты все понял? — спросила она.

— Да, мадонна. Видит Бог, это просто, совсем просто. — Печальные глаза Марио обратились на нее, и в этом взгляде можно было прочесть почтительный ужас оттого, что столь юная и красивая девушка смогла задумать столь дьявольское дело.

— Чтобы не было ошибки, как следует объясни все Коломбе.

— Ошибки не будет, — обещал он, — у меня есть трубка, и я сам все приготовлю. Шип сделать нетрудно.

— Приготовь все до рассвета и принеси в мою комнату. В это время я уже буду готова.

При этих словах ужас вновь обуял его.

— Неужели вы сами повезете его? — воскликнул он.

— Кто же еще? — спросила она. — Разве я могу от кого-нибудь потребовать такой услуги?

— Боже! — завопил он. — А наш синьор знает об этом?

— Кое-что и вполне достаточно. Но довольно, больше ни слова, Марио. Иди и проследи, чтобы все было исполнено.

— О, мадонна, подумайте, чем вы рискуете. Подумайте об этом, умоляю вас.

— Я уже подумала. Я — Орсини. Двое Орсини были задушены в Ассизи, другие брошены в темницу в Риме. Теперь этому ненасытному чудовищу нужна жизнь Маттео. Я иду спасать и мстить одновременно.

— Ох, мадонна, мое… — озабоченно начал он дрожащим голосом, и его глаза наполнились слезами.

— Хватит, Марио. Если любишь меня, исполняй мою волю и не перечь.

Голос ее звучал сурово и непреклонно, никогда раньше не слышал он такого голоса, хотя знал ее с самого рождения. Она была госпожой, а он — слугой, почти что рабом, и ему следовало подчиняться, не задавая вопросов. И Марио с тяжелым сердцем ушел выполнять приказание.

Наутро она встретила своего жениха в зале — бледная больше, чем обычно.

Синьор Альмерико не выходил из своей комнаты. Его стоицизма оказалось недостаточно, чтобы вынести совместную трапезу с таким созданием, как Панталеоне, и быть свидетелем унижения, которому его дочь добровольно подвергла себя. Сколь высоко он ни оценивал бы ее решимость — поскольку прежде всего он все же был Орсини, а затем только философ, — его коробили избранные ею средства достижения цели, поэтому он предпочел избежать их общества. Справедливости ради следует сказать, что, знай отец планы дочери до конца, он вел бы себя иначе.

Панталеоне, несмотря на приподнятое настроение, терзался дурными предчувствиями, сомневаясь в искренности намерений своей невесты. Это сквозило в его напряженном взгляде, во всем его поведении.

С важным видом он подошел к Фульвии, смиренно взял ее руку и поднес к губам, и она перенесла это с выражением той же холодной отстраненности, с которой прошлой ночью терпела его жуткие объятия.

Сели завтракать. Никто, кроме молчаливого, как сфинкс, Марио, не прислуживал им. Даже Рафаэль не показывался, и Панталеоне, скучая без общества этого бойкого мальчика и заодно пытаясь разрядить обстановку, поинтересовался причиной его отсутствия. Монна Фульвия ответила, что он нездоров и остался в постели. Истина же заключалась в том, что Рафаэль отправился спать всего лишь полчаса назад, вернувшись из поездки в Кастель-делла-Пьеве, куда благополучно доставил письмо.

Вскоре после завтрака они выехали в направлении Кастель-делла-Пьеве. Вместе с ними отправились десять солдат Панталеоне и Марио, взятый по настоянию монны Фульвии, чтобы исполнять обязанности конюшего. Панталеоне совершенно не доверял этому молчаливому слуге с лицом цвета глины и был бы рад избавиться от его общества. Однако счел за лучшее не возражать монне Фульвии, хотя бы до тех пор, пока священник не передаст ее полностью в его распоряжение.