Игрок

Вот такие вопросы предстояло обсуждать в то октябрьское утро, когда на недовольных членов Совета финансов было взвалено нежелательное бремя сотрудничества с шайкой roturiers2 Но это еще не все. Словно недостаточно было заставить этих надменно-гордых дворян обнажать язвы государства перед плебейской аудиторией, их светлости знали, что им предстоит испытать дополнительное унижение, выслушивая мнение какого-то не пользующегося авторитетом иностранца, авантюриста, некогда уже выдворенного из Франции. Они не доверяли загадочным людям. А именно загадочным считали они человека, который жил на деньги, заработанные игрой, человека неясного происхождения, известного своим распутным прошлым, трагической дуэлью и романтическим побегом из тюрьмы.

Чувство нанесенного им оскорбления отнюдь не смягчалось тем обстоятельством, что этот человек за несколько недель смог настолько покорить герцога Орлеанского своими притворными чарами, что даже был приглашен на один из его вечеров, шокировавших весь Париж, куда допускались только самые близкие друзья герцога.

Что касается всего остального: его личности, его внешности и хороших манер, где столь восхитительно смешались гордость и учтивость, то все это казалось простым лицемерием людям, которые, не обладая этими качествами, тем не менее полагали, что такие достоинства могут быть только у людей их круга.

Томительное ожидание одних и недовольное бормотание других прекратились, когда резко открылись высокие двойные двери и громкий голос церемониймейстера объявил:

— Его Королевское Высочество!

Герцог Орлеанский, в сером бархате, с бриллиантовой звездой на груди, невысокого роста, несмотря на каблуки, и с полнотой, увеличивающейся после достижения им сорока лет, вошел решительно, быстро, немного вразвалку, широко улыбаясь и издавая слабый мускусный аромат.

Сразу же за ним следовал человек, который, по контрасту, был явно выше среднего роста и двигался с удивительной легкостью.

Раздался шум отодвигаемых стульев и шарканье ног, когда собрание почтительно встало, чтобы встретить принца.

Покойный король, любивший посмаковать свою власть, входил с ленивым величием, размеренным шагом, в шляпе. Он смотрел на членов Совета холодными презрительными глазами бога; занимал свое место, оставляя их стоять, пока он зачитывал свое обращение, представлявшее изложение его воли, которой никто не осмелился бы перечить.

Регент все это поменял. Быстро подойдя к столу, не беспокоясь об этикете, он, дружелюбно улыбаясь, махнул им полной белой рукой:

— Садитесь, господа. Садитесь.

Он был без шляпы, в черном парике, хорошо сочетавшемся с его собственными черными волосами и бровями; его полное лицо с резко очерченным носом и большим безвольным ртом было все еще необычайно привлекательно, несмотря на его нездоровый цвет, указывавший на постоянные излишества.

Когда этот цвет лица в сочетании с короткой толстой шеей заставил Ширака, его врача, предупредить его, что такой образ жизни может привести к апоплексическому удару, все, что он ответил с небрежным смешком, было:

— Ну и что? Или вам известна более приятная смерть?

Выражение его лица, необычно привлекательное, казалось еще более мягким из-за близорукости его голубых глаз, один из которых был ощутимо больше другого.

Хотя его внешность и говорила о любви к чувственным наслаждениям, мистер Лоу был прав, высоко оценивая его умственные способности, и если бы природа дала ему под стать этим способностям и такую же энергию, чтобы их реализовать, а также силу воли, чтобы держать его могучие инстинкты в узде, то, несомненно, он оставил бы значительный след в истории. Его баварская мать была права, утверждая, что добрая фея, присутствовавшая при его родах, вложила в него все мыслимые таланты, кроме одного — таланта ими пользоваться.

Дворяне занимали свои места, подчинившись движению его руки; незнакомцу Его Высочество указал на место слева от себя.

— Господа, я привел с собой моего друга, господина барона Ла.

Так герцог перевел шотландский титул лаэрда, возможно, желая подчеркнуть дворянство своего гостя перед членами Совета, в то же время Ла — Lass, рифмующееся с «Helas» [13], — оказалось французским произношением имени шотландца.

— Я привел его с собой, — продолжал регент, — в надежде, что исключительный математический талант, прославивший его по всей Европе, и его глубокое понимание финансовых проблем смогут оказать нам помощь в нашей трудной дискуссии.

Потом, взглянув поверх советников, которые хранили угрюмое молчание, сидя с безучастными глазами или поджатыми губами, он обратился к группе банкиров, скромно толпившихся на заднем плане.

— С той же целью я настоял на вашем присутствии, господа, хотя вы и не члены Совета. Но мы хотим использовать ваш опыт для оценки предложений, которые барон любезно согласился изложить нам.

Он сел, оставив мистера Лоу неловко поклониться собравшимся, прежде чем занять свое место слева от регента, сохраняя непроницаемое выражение лица под испытывающими взглядами остальных. Они вряд ли стали ценить его выше за умение сохранять безупречную элегантность при любых обстоятельствах.

Его камзол из плотного шелка коричневого цвета был застегнут на поясе только на три маленькие золотые пуговицы, длинный ряд которых шел от самого верха. Широкие манжеты его были из тончайших кружев, а на черном атласном галстуке сверкал большой изумруд. Худое лицо благородного патриция между тяжелыми крыльями его черного парика было строго и спокойно.

Как позднее отметил д'Аржансон, глубоко обидев при этом Сен-Симона: «Наше благородное происхождение видно по нашим одеждам, а у этого негодяя оно отпечатано на коже».

Регент любезно продолжал свое представление. Господин Ла, к которому имеется полное доверие, и который внимательно изучил состояние дел бедной Франции, предлагает для обсуждения определенную систему. К этому Его Высочество добавил только, что он не пригласил бы господина Ла прийти сюда, если бы не считал, что его система заслуживает самого серьезного рассмотрения.

— Господин Ла, вам слово.

Мистер Лоу, оставаясь спокойным под враждебными взглядами, а, возможно, даже возбуждаемый ими, снова поднялся на ноги и очень спокойно, тоном обычной беседы, на хорошем французском языке, в котором с трудом можно было заметить иностранный акцент, начал свое выступление.

— Его Королевское Высочество оказал мне честь, познакомив меня не только, как он сообщил вам, с финансовыми затруднениями королевства, но также и с различными предложениями, ради решения которых и собрался этот Совет. Некоторые из этих предложений, насколько мне известно, уже были опробованы и оказались практически непригодными. Мне сообщили, что вы колеблетесь в выборе между двумя предложениями, которые будут иметь отдаленные последствия при их реализации, и мне кажется, что эти колебания делают честь вашей рассудительности.

Старый герцог Вильруа громко хмыкнул, чтобы показать, что подобные похвалы он считает дерзостью. Его Высочество строго нахмурился, а мистер Лоу невозмутимо продолжал.

— Одно из этих предложений — объявить национальное банкротство; другое — создать судебную палату, чтобы изъять у сборщиков налогов незаконные доходы за последние годы.

Первое — отказ от долгов Его покойного Величества — вызовет сильное озлобление у тех, кто всегда ждет от правительства нечестной политики.

— Нечестной! — с раздражением воскликнул Сен-Симон, автор этого предложения, и его смуглое лицо внезапно потемнело еще больше. Его черные брови, изогнутые дугой, сдвинулись к переносице, придавая ему выражение сердитой совы.

— Именно это я и сказал. Если я хочу быть понят, если я хочу быть полезен, я должен называть вещи своими именами. Эвфемизмы могут смягчить факты, но они не в силах изменить их. Я называю такое решение нечестным, ибо, так как Король не умирает, то долги Короля остаются долгами Короля. Это долги не частного лица, а государства.

[13]

Простолюдинов (франц.)