Страница 25 из 74
Это, в сущности, всецело подлое рассуждение, ибо ведь не настолько же глуп был Милюков, дабы не понимать, что речь его совершенно неизбежно будет воспринята в тогдашних условиях именно и только как обвинение высшей власти в тягчайшем из всех возможных преступлений… И с нераскаянностью подлеца он спокойно, как бы между прочим, сообщает, что совершенно сознательно “предоставлял” слушателям (и, далее, читателям) решать, не “измена” ли это, — даже по поводу таких “действий”, в изменнической сущности сам он, видите ли, “не был вполне уверен”. Совершенно ясно, что в глазах Милюкова любые средства были хороши для осуществления его заветной цели: уничтожить в России историческую власть и сесть самому на ее место. Для окончательного подтверждения истинности приговора, выносимого Милюкову, следует сказать еще о том, что всего через полтора года после своей речи об измене, о сговоре власти с Германией сам Милюков призвал германскую армию оккупировать Россию!..
В мае 1918 года, находясь в занятом германской армией Киеве, Милюков (это показала, в частности, современный историк Н. Г. Думова) принял решение “убедить немцев занять Москву и Петербург”, ибо для них “выгоднее иметь в тылу не большевиков… а восстановленную с их помощью и, следовательно, дружественную им Россию”. К чести большинства членов ЦК кадетской партии, они категорически отвергли сей милюковский план возвращения кадетов к власти. Член кадетского ЦК князь В. А. Оболенский заявил Милюкову: “Неужели вы думаете, что можно создать прочную русскую государственность на силе вражеских штыков? Народ вам этого не простит…”. Лидер кадетов холодно пожал плечами. “Народ? — переспросил он. — Бывают исторические моменты, когда с народом не приходится считаться”. Другой весьма, кстати, левый кадетский лидер, юрист М. Л. Мандельштам, совершенно точно сформулировал правовую оценку поведения Милюкова: “Призыв врагов на территорию отечества есть преступление, которое карается смертной казнью”.
Итак, Милюков, нагло приписывавший измену родине высшим носителям российской исторической власти, сам, как оказывается, осуществлял реальную, действительную измену. В июне 1918 года он вступил в прямой контакт с начальником немецкой контрразведки Гаазе; своего рода жестокая ирония судьбы состояла в том, что под именем Гаазе фигурировал великий герцог Эрнст-Людвиг Гессенский и Рейнский — старший брат российской императрицы Александры Федоровны, — той самой, которую Милюков всего полтора года назад обвинял в изменнической деятельности в пользу Германии… 61 Преступные махинации Милюкова, слава Богу, в конце концов вызвали решительный протест кадетской партии, и он вынужден был уйти (фактически был изгнан) с поста председателя ее ЦК, который занимал в течение более десяти лет.
Нельзя не сказать еще и о том, что гучковско-милюковское обвинение высшей власти в измене и шпионаже не только явилось пусковым механизмом Февральской революции, но и имело далеко идущие тяжкие последствия. Это обвинение было вполне доступно сознанию любого солдата, рабочего и крестьянина и, овладевая этим сознанием, обретало поистине страшную разрушительную силу. “Оружие”, сконструированное Гучковым и Милюковым, было затем, в октябре 1917 года, успешно использовано большевиками, обвинившими Керенского в намерении сдать Петроград германской армии. Обвинение опять-таки являлось абсолютно безосновательным, — и даже не потому, что Керенский не был способен на предательство, а потому, что он (как это давно выяснено) был фатально связан политической — в частности, масонской — клятвой с врагами Германии и, даже ясно сознавая гибельность продолжения войны для своей собственной власти, все же никак не мог прекратить войну.
Тем не менее, именно обвинение в “измене” сыграло решающую роль в том, что, по сути дела, никто не стал защищать Временное правительство в момент большевистского переворота. В. И. Ленин с середины сентября 1917 года начал постоянно пропагандировать это обвинение и с особенной радостью сообщал 7 октября (то есть за две с половиной недели до большевистского переворота) делегатам Петроградской городской конференции большевиков, что “среди солдат зреет убеждение в заговоре Керенского”. 62 К 25 октября это “убеждение” вполне “созрело” (конечно, под воздействием не ослабевавшей пропаганды), и у Временного правительства не оказалось никаких защитников. То есть целиком повторилась ситуация Февраля — когда также не было сколько-нибудь серьезного сопротивления силам, свергавшим историческую власть, объявленную Милюковым и компанией пособницей Германии…
Много позднее А. Ф. Керенский с вполне оправданной обидой писал в своей книге “Россия на историческом повороте” об атмосфере накануне 25 октября 1917 года: “Играя на подлинно патриотических чувствах народа, Ленин, Троцкий и им подобные цинично утверждали, что “прокапиталистическое” (в действительности почти все окружение Керенского к октябрю составляли социалисты. — В.К.) Временное правительство во главе с Керенским готово продать родину…”. 63
Необходимо добавить к этому, что “атмосфера”, созданная в стране в 1915-1917 годах широкомасштабной кампанией по разоблачению изменников и шпионов в высших эшелонах власти, не мота рассеяться сколько-нибудь быстро (во всяком случае, при жизни тогдашних поколений людей). И когда нынешние крикуны обвиняют “народ” в том, что он в 1937-1938 годах со странной легкостью верил любым судебным процессам над высокопоставленный “изменниками” и “шпионами”, необходимо вспомнить о первосоздателях такой общественной атмосферы — Гучкове и Милюкове со товарищи. Ясно, что судьба того же генерала от кавалерии Сухомлинова через двадцать лет повторилась в судьбах маршалов Блюхера, Егорова, Тухачевского…
Наконец, еще одна очень — или, пожалуй, самая — существенная сторона дела. Гучков и Милюков, добиваясь своих целей, проявили крайнюю, в сущности смехотворную, недальновидность. Им казалось, что, полностью дискредитировав верховную власть, они, наконец, займут ее место и станут более или менее “спокойно” управлять Россией, ведя ее к победам и благоденствию. Между тем предпринятая ими кампания привела к дискредитации власти вообще (и из их собственных рук власть выпала через всего лишь два месяца). Россия погрузилась в хаос полнейшего безвластия до тех пор, пока большевики посредством жесточайшей диктатуры не восстановили государство, — и это был, без сомнения, единственно возможный выход из создавшегося положения…
Милюковская речь 1 ноября 1916 года, казалось бы, явилась настоящим его торжеством: уже 10 ноября был отправлен в отставку председатель совета министров. И на следующем заседании Думы, 19 ноября, Милюков потребовал полного устранения существующей власти, уверяя своих единомышленников: “Гг., после 1 ноября (то есть после его великой речи! — В.К.) страна вас вновь нашла и готова признать в вас своих вождей, за которыми она пойдет…”. Если бы пришло к власти “то правительство, которого мы желаем, мы совершили бы чудеса”. 64 Какие “чудеса” совершили после Февраля Милюков со товарищи, хорошо известно…
Стоит привести здесь по-своему замечательное позднейшее высказывание генерала Сухомлинова. Временное правительство за отпущенный ему срок не успело загнать его в “каторжные норы”; после некоторых мытарств он в октябре 1918 года эмигрировал и в 1924 году издал в Берлине книгу “Воспоминания”, которая заканчивалась так:
“Залог для будущей России я вижу в том, что в ней у власти стоит самонадеянное, твердое и руководимое великим политическим идеалом (то есть идеалом коммунистическим. — В.К.) правительство… Что мои надежды являются не совсем утопией, доказывает, что такие мои достойные бывшие сотрудники и сослуживцы, как генералы Брусилов, Балтийский, Добровольский, свои силы отдали новому правительству в Москве”. 65
Думова Н. Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром (октябрь 1917-1920). — М., 1982, с. 110, 114, 117. Историк, правда, назвала здесь великого герцога Гессенского и Рейнского “принцем”.
Ленин В. И. Полн. собр. соч. 5-е издание, т. 34, с. 348.
“Вопросы истории”, 1991 ,№7-8, с. 154.
Цит. по кн.: Аврех А.Я. Распад третьеиюньской системы. — М., 1985, с. 136.
Цит. по кн.: Шульгин В. Годы. Воспоминания бывшего члена Государственной думы. — М., 1979, с. 267.