Нежная добыча

— Подумать только!

На каменистом холме над виллой росло могучее оливковое дерево. Там они разложили провизию и неспешно поели. Берберка, управлявшая виллой, дала им местного хлеба, маслин и апельсинов. Гази настаивал, чтобы Мжид отказался от даров.

— У нас должен быть настоящий европейский пикник.

Однако апельсины женщина им навязала.

Открытие банок с ветчиной наблюдалось в благоговейной тишине. Обе прикончили мгновенно. Затем набросились на вино.

— Видел бы нас мой отец, — сказал Гази, опустошая жестяную кружку. — Ветчина и вино!

Мжид выпил чашку, с отвращением кривясь. Потом лег, закинув руки за голову.

— Теперь, покончив с этим, могу вам сказать: я не люблю вино, и все знают, что ветчина — еда нечистая. Но я ненавижу наши суровые условности.

Она подозревала, что свою маленькую речь он подготовил заранее.

Гази продолжал пить вино. В одиночестве прикончил бутылку, затем, извинившись перед спутниками, снял гандуру. Вскоре он уже спал…

— Вот видите? — прошептал Мжид. Он взял ее за руку и поднял на ноги. — Теперь можем пойти к розовому саду.

Он повел ее по гребню и вниз по тропинке, прочь от виллы. Тропа была очень узкая; колючие кусты царапали им руки, когда они продирались сквозь заросли.

— В Америке мы называем такие прогулки индейскими, — заметила она.

— Ах вот как? — ответил Мжид. — Я расскажу вам о Гази. Одна из женщин его отца была сенегальской рабыней, бедняжка. Своему супругу она сделала Гази и шестерых его братьев, и все они похожи на негров.

— Вы же не считаете негров хуже себя? — спросила она.

— Вопрос не в том, какие они хорошие, а в том, какие красивые, — твердо ответил он.

Они вышли к поляне на склоне холма. Мжид остановился и пристально посмотрел на нее. Стянул через голову рубаху. Его тело было белым.

— Мой брат — блондин, — гордо сказал он. Затем смущенно опять надел рубаху и рукой обхватил ее за плечи. — Вы красивая, потому что у вас голубые глаза. Но даже у некоторых из нас глаза голубые. Как бы то ни было, вы потрясающая!

Снова двинувшись вперед, он запел по-испански:

Они подошли к живой ограде из кактусов с калиткой, заплетенной колючей проволокой. К калитке бросился желтый щенок и залился восторженным лаем.

— Не бойтесь, — сказал Мжид, хотя она не выказала ни малейшего страха. — Вы моя сестра. Он никогда не кусает членов семьи.

Спускаясь дальше по пыльной тропе меж низкорослых пальм, довольно чахлых и пожелтевших, они, в конце концов, набрели на простенькую бамбуковую беседку. В середине у стены стояла скамеечка, а по краям из опаленной почвы торчали несколько иссохших розовых кустов. С них он сорвал две ярко-красные розы, одну воткнул ей в волосы, другую — себе под чечью, так, чтобы она локоном свешивалась ему на лоб. Скамью накрывали тени от густой поросли колючих лиан, оплетавших шпалеры. Они посидели немного в прохладе.

Казалось, Мжид о чем-то размышляет. Наконец он взял ее за руку.

— Я думаю, — прошептал он. — Когда уезжаешь подальше от города, сидишь у себя в саду, вдали от всех, в тишине, ты размышляешь всегда. Или играешь музыку, — добавил он.

Она вдруг ощутила тишь позднего дня. Вдалеке одиноко прокукарекал петух. Она не могла не подумать, что скоро сядет солнце, что все творение дрожит на краю огромного и окончательного заката. Она отдалась печали, ознобом подобравшейся к ней.

Мжид вскочил на ноги.

— А вдруг Гази проснется! — воскликнул он и нетерпеливо потянул ее за руку. — Пойдемте на прогулку!

Они поспешили вниз по тропе, через калитку и по голому каменистому плато к обрыву.

— Здесь поблизости есть лощина, в которой живет брат сторожа. Можем попросить там воды.

— Так далеко внизу? — спросила она, хотя возможность сбежать от Гази на весь день приободряла ее. Печаль еще не оставила ее. Они бежали вниз, перепрыгивая с одного валуна на другой. Ее роза выпала, пришлось держать ее в руке.

Брат сторожа оказался косоглазым. Он вынес им вонючей воды в глиняном кувшине.

— Из колодца? — тихонько спросила она у Мжида.

Его лицо недовольно потемнело.

— Когда предлагают что-нибудь выпить, даже если это яд, следует пить и говорить спасибо тому, кто предложил.

— А, — сказала она. — Значит, это яд. Я так и думала.

Мжид подхватил кувшин, стоявший между ними на земле, отбежал и швырнул его с края обрыва в элегантном возмущении. Косоглазый было возмутился, но потом расхохотался. Мжид не удостоил его взглядом — вошел в дом и завязал разговор с какими-то берберками, а ее оставил наедине с крестьянином, и ей пришлось лепетать дюжину известных арабских слов. Полуденное солнце пекло, и мысль хоть о какой-нибудь воде занимала весь ее разум. Она капризно уселась спиной к панораме и принялась играть с камешками — совершенно бесполезная и нелепая. Косоглазый время от времени похохатывал, будто это вполне заменяло беседу.

Когда Мжид наконец вышел из дома, от его раздражения не осталось и следа. Он протянул ей руку, помогая встать, и сказал:

— Пойдемте, заберемся наверх и выпьем чаю на вилле. У меня там своя комната. Я ее сам украсил. Посмотрите на нее и скажете мне, есть ли у вас дома в Америке такая приятная комната для чаепитий.

Они двинулись вверх по склону.

На вилле женщина была подобострастна. Раздула пламя, принесла воды из колодца. В дальнем углу двора дети играли в какую-то тихую таинственную игру. Мжид провел ее в дом, они прошли через несколько сумрачных комнат и наконец, кажется, очутились в последней. Там было прохладнее и немного темнее, чем в остальных.

— Вот увидите, — сказал Мжид, два раза хлопнув в ладоши. Ничего не произошло. Он раздраженно позвал. Наконец вошла женщина. Разгладила матрасы на полу и открыла ставню на крохотном окошке, выходящем на море. После чего зажгла несколько свечей, которые воткнула между плиток пола, и вышла.

Гостья шагнула к окну.

— Здесь бывает слышно море?

— Конечно, нет. Оно почти в шести километрах отсюда.

— А похоже, что камнем добросишь, — возразила она, сама слыша фальшь в своем голосе; ей было неинтересно разговаривать, она убедилась, что все уже пошло как-то не так.

«Что я здесь делаю? Нечего мне делать здесь. Я же не собиралась ехать». Замысел такого пикника полностью совпадал с каким-то подсознательным желанием, которое она лелеяла много лет. Быть свободной, вне всяких пределов, с каким-нибудь молодым человеком, которого она не знала — не могла знать, вот, вероятно, самое важное в ее мечте. Ибо если она не могла его знать, и он не мог знать ее. Она захлопнула ставню и накинула крючок. Через секунду открыла снова и посмотрела на громаду воды, угасавшую в сумраке.

Мжид наблюдал за ней.

— Вы сумасшедшая, — наконец в отчаянии произнес он. — Оказываетесь в такой красивой комнате. Вы моя гостья. Должны быть счастливы. Гази уже уехал в город. Приехал друг на лошади и подвез его. Можете прилечь, можете петь, пить чай, можете быть со мной счастливы… — Он умолк, и она увидела, что он очень расстроен.

— В чем дело? В чем дело? — быстро спросила она.

Он трагически вздохнул; может быть, даже искренне. Она подумала: «Ни в чем дело. Здесь должен быть мужчина, а не мальчишка, вот и все». Ей не пришло в голову спросить себя: «Но поехала бы я, окажись на его месте мужчина?» Нежно посмотрела на него и решила, что, пожалуй, такого напряженного и прекрасного лица ей не доводилось видеть. Она пробормотала одно слово, толком не сознавая, каково оно.

— Что? — переспросил он.

Она повторила:

— Невероятно.

Он непостижимо улыбнулся.

Им помешали шлепки босых ног по полу. Женщина внесла огромный поднос с чайником и приборами.

Готовя чай, Мжид поглядывал на нее, словно удостоверяясь, что она еще здесь. Она совершенно неподвижно сидела на матрасе, ждала.

28

(исп., пер. Н. Роговской).