Впереди - ледовая разведка

…Старый штурман смотрел на коробку английского табака, сделанную в Лондоне в 1902 году, потягивал трубку и вдруг взглянул в угол комнаты, где стояло старое весло. На нем была та же надпись: «Полярная экспедиция Циглера». Аккуратов привез его в тот же год с Рудольфа. И вот до сих пор хранит его, как табак, как список участников экспедиции, где отмечено, в какой день сколько рома получил каждый. Да, продумана даже была такая мелочь – сколько выдавать рома людям Циглера. Но, кроме умения делать все с шиком, кроме стремления прославить свое имя и выиграть международные скачки к полюсу, длившиеся не одно десятилетие и унесшие множество человеческих жизней, не было в руководителях экспедиции ни таланта, ни упорства первооткрывателей, ни мужества.

Старый штурман вспомнил Ленинград и улыбнулся.

Он вспомнил время, когда он был задиристым и отчаянным и когда его дорога в Арктику только начиналась. Он занимался боксом, был чемпионом Ленинграда. Учился в Институте инженеров путей сообщения, где тогда можно было получить диплом инженера по изысканию и проектированию воздушных линий. Работал в Гидрографическом управлении, летал. Мечтал об Арктике. И с благодарностью вспомнил случай, дарованный ему судьбой.

…Он работал в Рязани, на фабрике «Победа Октября», раскраивал кожи, и вот однажды на фабрику приехал знаменитый летчик Борис Григорьевич Чухновский. Это было сразу же после спасения экипажа Нобиле. Чухновский казался тогда мальчишкам героем из легенд, из мифов. А тут он сам приехал на завод и стал рассказывать об Арктике. Потом пошел по цехам. И вдруг остановился возле работавшего без рубашки раскройщика кож, посмотрел на его крепкое тело, на ловкие движения и сказал: «Чего ты, парень, здесь торчишь? Тебе в авиацию надо или в водолазы».

Аккуратов уехал в Ленинград и поступил на географический факультет университета. Но проучился ровно год. А через год зазвучал по стране призыв: «Комсомолец – на самолет». Он вспомнил встречу с Чухновским и подумал: почему бы не соединить стремление попасть в Арктику с желанием летать? Валентин поступил в Институт инженеров путей сообщения.

Он стал штурманом. Хотел летать на севере, в Арктике, а его как назло посылали то в Среднюю Азию, то на Дальний Восток – изыскивать новые трассы, прокладывать их среди гор и морей, лесов и болот. Правда, и в Арктике ему удалось немножко полетать. Вместе со знаменитым летчиком Махоткиным он обследовал бухты, где можно устраивать аэродромы для гидросамолетов.

Так было до 1935 года. Однажды поздно ночью раздался телефонный звонок.

— Товарищ Аккуратов?

— Я слушаю.

— С тобой говорит Водопьянов.

Это явно был чей-то розыгрыш. Друзья знали: Аккуратов мечтает об Арктике, вот, видно, и решили подшутить. Водопьянов был героем. Станет он звонить молодому штурману, к тому же среди ночи.

— Бросьте трепаться, — разозлился Аккуратов и положил трубку.

И вдруг снова настойчивый звонок.

— Ну что надо?

И снова тот же уверенный и спокойный голос:

— С тобой говорит Водопьянов. Я тебя приглашаю в один очень серьезный полет. Мне нужен человек, который хорошо знает воздушную астрономию. Пойдешь со мной штурманом? Куда полетим? Приезжай в Москву – здесь все узнаешь.

И все же он был уверен, что это розыгрыш. Уверен до самого утра, до той самой минуты, когда пришел в Гидрографическое управление и начальник управления сразу же вызвал его к себе:

— Валентин, пришла телеграмма из Москвы. Тебе нужно немедленно выехать в Управление полярной авиации.

В Москве он впервые встретил Водопьянова.

— Через год пойдем на полюс, — говорил Водопьянов. — Будем ставить там наш флаг. А сейчас нужно изучить подступы к полюсу. Вот это нам с тобой и предстоит сделать. Полетим на Землю Франца-Иосифа… Тебе предстоит – если осилишь, конечно, — отработать методику аэронавигации в Арктике.

В те годы летали в основном над железными дорогами, реками, городами. В таких полетах можно сориентироваться и без приборов. В Арктике в основном держались берегов.

Водопьянов задумал первый высокоширотный полет. И сразу же понял – без штурмана этот полет неосуществим.

Штурману приходилось очень тяжело. Обычные авиационные компасы, как говорит Аккуратов, врали немилосердно.

Он решил соорудить солнечный пеленгатор. Вспомнил древних финикийцев, которые плавали по теневому пеленгатору. А что такое теневой пеленгатор? Это примитивный солнечный компас. И когда долетели до северной оконечности Новой Земли – мыса Желания – и магнитные компасы перестали работать, на капоте самолета штурман нарисовал огромный круг, поставил в середине штырь, круг разделил на 360 градусов. По тени штыря определяли курс. «В дальнейшем солнечный пеленгатор служил мне основным навигационным прибором, — вспоминает Аккуратов. — По нему можно было судить даже о поведении магнитных компасов».

…Сейчас в его секретере лежит старая пожелтевшая карта – «Карта расположения льдов по наблюдениям штурмана В. Аккуратова во время полета с Героем Советского Союза М. Водопьяновым и пилотом В. Махоткиным с 31 марта по 17 мая 1936 г.». На карте треугольники, кружки – условные знаки, какими обозначал штурман молодой лед, торосистый, взломанный…

Он достает эту карту и вновь вспоминает те дни, когда летел из Москвы до Земли Франца-Иосифа и попутно вел ледовую разведку. А тогда не было на борту ученых-гидрологов. Тогда штурман был и ледовым разведчиком, вел наблюдения за льдами и сам придумывал условные знаки для обозначения льдов, встречавшихся по пути.

Пожалуй, трудно было найти для штурмана в Арктике работу более тяжелую, чем ледовая разведка. И трудно было найти работу более интересную.

Ведь среди старых полярных капитанов царило недоверие к ледовой разведке. Куда привычнее был дедовский метод: забраться самому в прикрепленную к мачте бочку и посмотреть, что впереди, какие льды на пути. Называли такую бочку вороньим гнездом.

С самолета и обзор лучше, и картина распределения льдов точнее вырисовывается. А доверия к нему нет. Так уж всегда – традиция, как она порой ни плоха, медленно уступает дорогу. И ледовая разведка тут не исключение.

Однажды – это было в конце тридцатых годов – штурман Аккуратов во время разведки нанес на карту полосу почти чистой воды, тянувшуюся от мыса Желания, самого северного мыса Новой Земли, до Диксона. А кругом в Карском море все забито льдами, и эта полынья как тропа в непроходимых дебрях. Но мыс Желания – это слишком уж по тем временам высокие широты, почти 78 градусов. А с самолета ледовой разведки штурман все повторял двум караванам: «Забирайтесь севернее, там есть полынья, по ней быстро доберетесь до Диксона».

Одним из караванов командовал тогда заместитель начальника Северного морского пути Марк Иванович Шевелев. Он решил: была не была, воспользуюсь рекомендацией авиаразведчика. И дал такую радиограмму: «Иду указанным вами курсом. Учтите последствия». Другой караван отправился привычной дорогой – ближе к берегу, к Ямалу, и оттуда – на Диксон.

Первый караван был на Диксоне уже на четвертый день. А второй караван, хотя и имел два мощных ледокола, шел две недели, суда пришли на Диксон с вмятинами.

Ту историю капитаны запомнили. И все чаще и чаще запрашивали ледового разведчика: каким курсом лучше идти.

Не только отыскать дорогу, но и порой определить, где находится караван, помогали в те годы ледовые разведчики. Однажды командир самолета Черевичный и штурман Аккуратов получили радиограмму от капитана Белоусова: «Около двух недель идем в тумане. Помогите определить наше местоположение».

Для определения координат тогда применялся метод счисления. Штурманы, зная свой курс и скорость, высчитывали, где они в данный момент находятся. Метод, мягко говоря, не совсем точный. Но что делать, если туман скрывал все видимые ориентиры?

Вот и приходилось судам порой неделями ждать, пока разойдется туман, или вызывать на помощь разведчика. Но самолету прежде надо было отыскать суда, пробить облачность, и только тогда по небесным светилам штурман определял координаты и передавал их на ледокол.