Страница 4 из 68
— Где мои камерады? Ваши их догнали, убили? — улучив момент, спросил я у Сереги.
— Конечно! — злорадно-насмешливо говорит сержант, но, увидев мое горестно вытянувшееся лицо, снисходительно бросает: — Да успокойся ты, убежали твои дружки. Вовремя ты их предупредил.
Он сам конвоирует меня, и мы идем как бы отдельно от остальной роты. Пока Нестеренко ничем не выдает давнее знакомство со мной, и я тоже это не афиширую.
Ротный приказывает отвести меня в медсанбат, зашить рану. Что ж, очень гуманно.
Заходим на медпункт. Фи, какое убожество! Никакого сравнения с нашими полевыми госпиталями. А это что висит? Они до сих пор стирают бинты и щипают корпию?!
Один угол отгорожен застиранной простыней, оттуда выходит заспанная санитарка в белом халате. Злобно взглянув на меня, начинает сварливо ругаться с Сергеем, затем кричит куда-то в глубь коридора: «Иосиф Моисеевич!» После изрядной паузы из полумрака выплывает чернявый доктор явно еврейской наружности. Verflucht (проклятие)! Чувствую, неприятности продолжаются. Похоже, не зря нам рассказывали жуткие истории о зверствах евреев и комиссаров.
Рассказывает старшина Нестеренко:
— Военный хирург Иосиф Моисеевич Фридман ворчливо приказал медсестре размотать бинт. Молоденькая медсестра неприязненно косится на фашиста, но ее руки споро и ловко делают свою работу.
— Повезло тебе, парень, рана неглубокая, ничего серьезного не задето.
— Доктор, так я его просто пугануть хотел, чтоб перестал сопротивляться.
— Раздеться до пояса и лечь на стол, — по-немецки скомандовал врач.
Поеживаясь то ли от холода, то ли от страха, пленный вытянулся на столе. Медсестра закрепила ему руки ремнями.
— Обезболивающего нет, — буркнул хирург, натягивая на руки перчатки. — Да ничего, так потерпишь.
Немец прикусил губу и напрягся в предчувствии боли.
Хирургическая игла сноровисто мелькала в опытных руках Иосифа Моисеича. Пауль выгибался и что-то шипел сквозь стиснутые зубы.
Как после выяснилось, он был уверен, что доктор-еврей нарочно хотел помучить его.
Но в медсанбате в самом деле не было морфия! Накануне банда Абдуллы напала на обоз, шедший к нам в Шатой, и именно в этом налете участвовали его камерады-парашютисты. Так кто же виноват в мучениях несчастного немецкого пленного?!
Рассказывает рядовой Гроне:
— Но как говорят русские, это были только цветочки. Ягодки были впереди, на допросе в штабе.
Рассказывает старшина Нестеренко:
— Неожиданно дверь в операционную резко распахнулась. На пороге, слегка покачиваясь, стоял старший лейтенант Джапаридзе. От него изрядно несло перегаром, но глаза были трезвые и злые.
— Нестеренко! — хрипло сказал старлей. — Говорят, ты утром бандита взял. Где он?
— Не бандита, а парашютиста, — как можно спокойнее ответил я.
— А какая, на хрен, разница?! Где он? Мне его допросить надо, я с ним потолковать хочу! — волосатый кулак Гии с размаху врезался в косяк.
Хирург обернулся: «Он здесь. Извините, но вас я попрошу покинуть операционную, вы мешаете. После старшина Нестеренко сам приведет его к вам».
— Так вы тут еще нянчитесь с фашистом! — Гия аж присел от возмущения. — Да по мне его сразу прирезать, и дело с концом.
«Как он будет вести допрос в таком состоянии?» — подумал я, заранее предчувствуя неприятности.
Я попытался уговорить старлея поручить вести допрос мне, но тот уж очень сильно хотел сам «перетолковать с проклятым фашистом».
В результате меня не взяли на допрос даже в качестве переводчика, так как пленный умудрился что-то вякнуть по-русски.
— А, так ты, оказывается, по-нашему здорово шпрехаешь! Так, может, ты из предателей, из эмигрантов?! Тогда сразу к стенке! — еще больше обозлился Гия и полез расстегивать кобуру.
— Nein! Я не предатель! — возмутился Пауль. — Просто в детстве я семь лет прожил в Грозном.
И наивный немецкий мальчик выложил старлею НКВД всю нашу историю.
Тот внимательно слушал, и улыбка на его лице становилась все более зловещей.
— Все с вами ясно! — торжествующе заключил он. — Папаша Гроне был шпионом, его сынок с дружками прислан совершить диверсию на заводе, а старшина Нестеренко сотрудничает с врагом, прикрывает их. Короче, я сейчас арестую тебя, как вражеского агента, завербованного еще в тридцатые годы!
Мой бедный немецкий приятель впервые столкнулся с логикой НКВД.
— Какая ерунда! Разве вы не понимаете, что в тридцатые годы Сергей был еще ребенком?! — он попытался противопоставить старлею свою классическую немецкую логику.
Но железная логика НКВД была сильнее.
— Вот! — обличающе вытянул палец Джапаридзе. — Он признался! Старшина Нестеренко, вы будете расстреляны за пособничество врагу.
— Да вы что?! Так даже в гестапо со своими не поступают! — Пауля понесло куда-то совсем не туда.
— Заткнись! — прорычал я, отвешивая пленному подзатыльник.
— А чего ты ему рот затыкаешь?! Сейчас выяснится, кто предупреждал банду о наших засадах. Давай, давай! Высказывайся! Вам все зачтется! — подзуживал старлей.
Тут уж нам стало совсем не по себе, как Гия вдруг Расхохотался дурашливым пьяным смехом и хлопнул меня по плечу: «Расслабься, старшина! Я знаю, ты у нас преданный коммунист. Но не стоит доверять врагу. Это он раньше был мальчик-колокольчик, а теперь матерый фашист. Втерся к тебе в доверие. Это потеря бдительности!
Ладно, Нестеренко, пока свободен. Я его сам допрошу. И станет ясно, благодаря кому бандиты еще не пойманы».
Рассказывает рядовой Гроне:
— По приказу своего начальника Сергей отвел меня в штаб, а сам покинул помещение. Я в смятении проводил взглядом его широкую спину, все-таки под его защитой я чувствовал себя намного спокойнее.
Офицер НКВД уселся за стол и разложил перед собой бланки допроса, я стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу.
— Имя, фамилия, из какой воинской части? — начал с традиционных вопросов Джапаридзе.
Свои личные данные я ему, конечно, назвал, но на вопросы, являющиеся военной тайной, отвечать отказался.
— Так, так, — тон чекиста, в котором и до того слышалась неприкрытая угроза, стал откровенно раздраженным и злым. — Значит, не хочешь колоться?! Ну, я еще и не из таких сопляков, как ты, умудрялся правду-матку вытряхивать! В НКВД на допросах генералы плачут как дети!
Я молчал.
— Собственно, мне от тебя осталось узнать совсем немногое. Тут один из ваших вел себя на допросе намного откровеннее тебя. Хочешь, я расскажу, что нам уже известно о вас?
«Один из нас? — стрелой пронеслись мысли у меня в голове. — Вероятно, он имеет в виду шарфюрера Хешке, плененного НКВД сразу после нашего приземления в Чечне».
Этот придурок не справился с парашютом и повис на скале; быстро снять его было невозможно, русские уже окружали нас. Командир десанта оберштурмфюрер Шмеккер приказал Гюнтеру прикончить Хешке, но тот нарочно промахнулся. Двоих парашютистов убили в перестрелке чекисты, остальные выскользнули из кольца, а Хеш попал в плен. Лучше бы мы его сразу пристрелили.
Благодаря болтливому краснобаю из гитлерюгенда наша миссия потерпела полный провал. Мы не смогли осуществить почти ни одной из запланированных диверсий, так как всюду натыкались на милицейские засады. Тут уж не до выполнения задания, лишь бы ноги унести! В конце июля застрелили специалиста-подрывника Ганса, в середине августа поймал свои свинцовые 9 граммов в сердце бывший белогвардеец Глуздов, затем курсант «Штранса» переводчик Ваха.
Шмек даже вслух сожалел, что группа лишилась самых идейных нацистов, а осталась наша четверка. Солдаты, конечно, хорошие, но… как он выражался, «не было в нас стальной национал-социалистической твердости духа».
Меня поразило, насколько много сведений смогли вытянуть из предателя Хешке в НКВД. Допрашивавший меня старший лейтенант Джапаридзе знал о нашей группе почти все! Он знал, что мы диверсанты из 804-го полка дивизии специального назначения «Бранденбург-800». Что наше подразделение называлось батальоном особого назначения «Бергман» и было сформировано в ноябре 1941 г. в Нойхаммере вторым отделом абвера. Чекист знал, что мы служили в Кавказско-магометанском легионе подразделения «Бергман» под командованием майора Риделя. В основном наша воинская часть состояла из выходцев с Кавказа: азербайджанцев, дагестанцев, чеченцев и ингушей. Их набирали из лагерей военнопленных, если они соглашались служить рейху. Курсанты-кавказцы принимали присягу фюреру, но у них были свои муллы. Обучали в «Бергмане» не только Диверсионной, но и пропагандистской работе, чтобы будущие диверсанты смогли умело разжечь националистические чувства своих соплеменников на Кавказе. Посланцы абвера должны были не столько сами воевать, сколько подстрекать других. Кавказцев обучали немножко немецкому языку, чтоб понимали команды. Обычно в Чечню забрасывалась группа, состоящая и из немцев, и из местных. Нашу группу забросили одной из первых.