Страница 33 из 40
Услышала теперь чьи-то шаги и Варвара Семеновна: вот — в коридоре.
— Кто там? — крикнула испуганно.
— На. На. На… Кушай! — шептали обескровленные губы, и рука цепко зажала ухватившую пирожочек собачью морду. — Вот так… Вот сейчас…
— Арда… — задохнулся тот же знакомый голос.
Дверь из коридорчика в спальню с шумом распахнулась: порог перешагнул незнакомый человек с искаженным, вздрагивающим лицом, с высоко поднятой правой рукой, сжимавшей круглый тяжелый обрубок полена.
Рука быстро и круто размахнулась, нанося удар в побагровевшее, застывшее лицо.
— Ард-д…
Полено ее успело раздробить окаменевшее, покрывшееся мелким потом лицо: Варвара Семеновна легонько пошатнулась и тяжело упала навзничь.
В этот же день, уже позже приглашенный органами дознания врач констатировал, что вдова Пострункова умерла от разрыва сердца. А еще позже, на суде, адвокат Федора Сухова ставил судьям вопрос считают ли они, что гражданка Пострункова умерла насильственной смертью?…
Адвокат умело использовал бесстрастное заключение врача и очень хорошо построил свою речь в защиту Федора Сухова. Защитник мог признать на крайний случай, что данном деле имело место только покушение на убийство, а не самое убийство, а раз так, — то неизвестно, сделался ли Сухов убийцей и можно ли теперь считать его таковым? Пусть даже суд не поверит словам подсудимого, что в квартиру Пострунковой он шел с целью одного лишь грабежа, — но пусть суд не поверит и прокурору, «так вольно обращающемуся со статьями уголовного кодекса»…
Соответственно с этим защита просила суд признать и Ардальона Адамейко не соучастником в убийстве, а соучастником в грабеже, результатами от которого он, кстати, и не пожелал даже воспользоваться. Так было позже, на суде.
Но утром девятого сентября был такой момент, когда один из подсудимых, Федор Сухов, и сам не сомневался в том, что только что убил тяжелым круглым поленом беззащитного незнакомого человека.
Рука размахнулась, потом мгновенно выбросилась вперед и, роняя вырвавшееся полено, — упала книзу, больно зацепив ногу чуть пониже бедра. Прежде, чем понял, куда упало полено, — увидел, как зашаталась и безжизненно опустилась на пол побагровевшая женщина, как сверкнул перед глазами краешек взлетевшего тяжелого дерева и — как мелькнула тогда же неповторимой точкой чья-то мгновенная смерть…
В эту минуту Сухов был убежден, что случайно вырвавшееся из рук полено нанесло этот смертельный удар. Но оно уже далеко лежало от бездыханной Варвары Семеновны, и, когда взметнувшийся взгляд догнал его, — Сухов понял свою ошибку.
Инстинктивно, неожиданно для самого себя — он перекрестился. И — бросился в соседнюю комнату.
— Тс-с, Ардальон… Уже!
Адамейко быстро поднялся с диванчика, не выпуская из рук равнодушно облизывавшегося шпица.
На цыпочках, словно боясь, что она может услышать, он отнес собаку в смежную комнату, столовую, закрыл туда дверь и так же тихо вернулся к неподвижно стоявшему на пороге Сухову.
Минута движения вернула Ардальону Порфирьевичу утраченную было решимость. Она пришла вновь со своей неотступной спутницей — осторожностью…
— Проверь… — еле слышно прошептал Ардальон Порфирьевич. — Может, жива… обморок. Или притворяется!
— Идем вместе… — поманил его рукой Сухов.
— Нет, нет! Я дверь возьму на крюк. Не запер? Нет?…
Он тихонько выскользнул в коридорчик, схватил с гвоздя пальто и шляпу, надел на себя и выбежал в кухню. Когда накинул крюк, — для чего-то вытер лежавшей на водопроводной раковине тряпкой мокрые последы на полу и так же тихо направился в комнаты.
Сухова уже не было в гостиной. Одну минуту Ардальон Порфирьевич прислушивался к возне, происходившей в спальне Пострунковой, потом подошел к двери и — в щелочку — заглянул туда: Варвара Семеновна неподвижно лежала у самой кровати, на коврике; руки и ноги ее были связаны полотенцами, а над узлом одного из них еще возился Федор Сухов.
— Не дышит? — спросил шепотом Ардальон Порфирьевич.
— Никак… Холодеет…
— Ну, бери — в комоде!
Ардальон Порфирьевич шагнул в комнату, стараясь не смотреть на покойницу. В двух шагах от него — лежало полено. Ардальон Порфирьевич поднял его и, торопливо отнеся в кухню, положил его в общую связку дров.
…Через минуту Сухов поспешно прятал за пазуху, в карманы выскальзывавшие из рук пачечки денег.
— На, возьми себе! — совал он их Ардальону Порфирьевичу.
— После… после! — шептал тот. — Уходи… скорей!
— Как… вместе? — судорожно вырвался рокочущий басок Сухова. — Куда выходить… а?
Залепленный пластырем желтенького бельма левый глаз метался бессильным, застигнутым зверьком.
— Сюда, сюда… — торопил Ардальон Порфирьевич.
Он схватил Сухова за руку и увлек его за собой — к парадной двери. Включил в прихожей свет. Цепочка, крюк, замки — покорно повиновались быстрой и уверенной руке человека.
Несколько секунд оба прислушивались, что происходило на лестнице; чуть-чуть приоткрыли дверь: потянуло сыростью, холодом. Где-то внизу хлопнула дверь, и два раза повернули прищелкивающий ключ: кто-то вошел в квартиру.
И опять — мерзлая тишина. Только стучал по клеточкам стекол большого неисправного окна подстегиваемый ветром косой дождь.
Оба громко втянули в себя влажный воздух: показалось, что запахло свежим мякишем разрезанного арбуза.
— Иди! Живо! — толкнул Сухова Ардальон Порфирьевич. — Только не беги во дворе… понимаешь?
— И ты сюда?
— И я.
Сухов начал быстро спускаться по лестнице.
…Вот, два шага — и можно уже очутиться в своей собственной квартире: никого не бояться, все случившееся — продумать. Ардальон Порфирьевич так и хотел поступить, — одной ногой уже очутился на площадке, — но вдруг быстро попятился, тихо и медленно закрывая за собой парадную дверь.
Осторожность руководила теперь всеми его поступками. Он заранее предусматривал те пути, по которым может пойти следственная власть. Если кто-нибудь увидит во дворе незнакомого, плохо одетого человека (Сухова) выходящим из парадного подъезда флигеля, то обязательно уж вспомнит о нем, как только узнает о случившемся преступлении в третьем этаже этого же флигеля. Это было бы особенно опасным, потому что поврежденный бельмом глаз Федора Сухова мог послужить наилучшей приметой. Кроме того, и он сам, Адамейко, мог, при известном стечении обстоятельств, вызвать к себе некоторое подозрение, учитывая, что кратчайший путь для преступника, чтобы скрыться, — маленькая площадка, разделяющая обе парадные двери.
Может быть, это последнее соображение было и не столь верным и обязательным впоследствии для розыскной власти, но оно, как и первое, решило дальнейший ход поступков Ардальона Порфирьевича. Надо думать, что мысль эта пришла потому, что он сам, Адамейко, ясно сознавал уже свою преступность, — поэтому и был излишне осторожен.
Повернул два раза ключ в замке, надел железный крюк, цепочку: запер парадную дверь точно так, как это делала вдова Пострункова. И — выбежал на цыпочках из прихожей, забыв выключить там свет.
«Вот и все…» — уже поджидала торопливая, неровная мысль. А глаз внимательно обвел гостиную: вот — два симметрично стоящих друг против друга диванчика, письменный стол и черный лакированный… Глаз увидел: черный столик и на нем — блюдо с пирожочками: блюдо не на своем месте!
Показалось Ардальону Порфирьевичу, что принесено было это блюдо из прихожей, — он схватил его и отнес туда, чтоб поставить на высокую деревянную колонку, стоявшую рядом с зеркалом.
Теперь только он заметил, что свет в передней не выключен.
Ардальон Порфирьевич бережно поставил блюдо на колонку и протянул уже руку к выключателю. Вдруг поблизости что-то громко зашуршало, — и он испуганно отдернул руку: две мыши, одна вслед за другой, пробежали по прихожей.
— Ох ты… гадость! — вырвалось вслух у Ардальона Порфирьевича, он добавил редкое для себя нецензурное слово.
«Почуяли пирожочки, Николай Матвеевич!» — с брезгливой и злой ухмылкой подумал он.