Страница 51 из 59
— Ты не спятил, случайно?
Вместо ответа Алик показал на небольшой циферблат, где стрелка чуть-чуть дрожала на втором от нуля делении. Малыш знал: нуль на этом счетчике скоростей обозначал скорость света, а деления— триллионные доли секунды. Но стрелка, обычно не доходившая до нуля на одно-два деления, теперь опередила его, обогнав необго-няемое. «Суб» превратился в «супер».
— Быстрее света,— почти благоговейно прошептал Малыш, что уже само по себе было для него необычно.— Значит, правда? Теперь будет найден не только Т7.
Алик продолжал задумчиво следить за дрожавшей стрелкой.
— Не знаю,— проговорил он неуверенно.— Может быть, «световой барьер» — это предел с «двумя сторонами»? Может быть,это уже отрицательная скорость? Может, она не возрастает, а убывает по мере удаления от барьера?
Честно говоря, Малыш ничего не понял. Только спросил:
— Почему же все остановилось?
— Я объясняю так…— Алик тщательно подбирал слова.— Примитивно: время— прямая линия, ну, скажем, в декартовых координатах. На световом барьере по неизвестным причинам око как бы скривилось, образовав петлю, отросток от общей прямой. Эта петля начинается и кончается на графике в одной точке — в одном мгновении. Вот мы и наблюдаем сейчас это мгновение, миг, промельк, назови как хочешь,— словом, квант времени.
— Квант— не мгновение.
— Я же говорил упрощенно и о графике,и о кванте. Речь идет о наикратчайшей единице. Условно: период, который требуется свету, чтобы пройти диаметр атомного ядра. Или еще какой-нибудь период — откуда я знаю! Можно взять и сотые, и тысячные этой длины. А стало быть, время, которое еще Лобачевский считал мерилом всяческого движения, как бы замирает, приближаясь к нулю бесконечно близко. Вот почему все и остановилось— для нас, конечно, только для нас!— ток в проводах, пучки протонов в ускорителе, ну, и твоя вода в кране. Попросту: остановилось время — остановилось движение.
— Мы же движемся, и время у нас идет…
— Где идет? В частице нашего времени, в этой самой петле. По каким-то причинам, связанным с работой ускорителя, мы как бы оторвались от основного времени и движемся в своем, пока петля не окончится, не вернется в то мгновение, с которого она началась. Но каков ее период— час, сутки, столетие,— сказать не могу. Кстати, геометрические, пространственные параметры нашей петли совпадают с той частью ускорителя, которую почему-то не затронул процесс.
— Так ведь и за его пределами мы живем и движемся.
— Выходя, мы как бы выносим с собой наше собственное временное и пространственное поле, я бы назвал его темпоральным,— словом, частицу нашего пространства — времени, живущую по своим законам. Определить его экстремум не берусь: вероятно, он характеризуется нашими параметрами— рост, объем грудной клетки, мышечное напряжение, вес, сухость или влажность кожи.
— Но как же мы дышим в безвоздушной среде?
— Почему безвоздушной? Мы проходим сквозь нее в период наименьшей скорости движения ее разряженных частиц.Мы, говоря упрощенно, просто раздвигаем ее, а гигантская разница скоростей соприкасающихся при этом частиц воздуха не может не обновлять массу покоя.Кислородный обмен ничтожен, но все же позволяет дышать.
— Силы у нас дай бог, а с водой не справились.
— Так ведь сила не зависит от времени. За две-три минуты ты выжмешь штангу а растяни жим на час, что получится? Мы подходили к застывшей струе с меркой нашего времени, а его надо было ускорить в триллионы раз. Только тогда бы мы смогли преодолеть сцепление ее частиц.
Малыш с трудом понимал Алика. Ему, грамотному инженеру-эксплуатационнику, не легко было постичь всю сложность к тому же еще так причудливо смещенных взаимоотношений пространства и времени.
— Что-то вроде пересекающегося времени? — спросил он.
— В какой-то степени да. Но в пределах петли.
— А кругом в городе?
— Тоже самое. Город— ничтожная часть мирового пространства,а квант времени — это вся Вселенная в наикратчайший миг. Чудо Иисуса Навина.
Алик шутил с посеревшим, будто запыленным лицом. Малыш даже пожалел его, спросив с непривычной теплотой в голосе:
— И долго так протянем, старик?
— А что у нас— пиво да бутерброды? Вот и считай.
— Неужто в городе ничего не найдем?
Малыш произнес это машинально, не подумав. Алик его так и понял. Только переспросил задумчиво:
— В городе? А как выйдем? Разве только если где-нибудь окно открыто.
— А в душевой? Забыл?
Из открытого окна душевой они пробрались на асфальтовую дорожку, ведущую к воротам на улицу. К счастью, ворота тоже были открыты, и большой автофургон железным мамонтом замер на въезде. Малыш постучал в стекло водителю, тот даже не шелохнулся.
— Брось,— сказал ему в ухо Алик.— Он тебя не видит.
Значит, никто их не видел, а они видели воскресное утро города. Оно было похоже на моментальную фотографию, запечатлевшую одно мгновение жизни. Протянулись с балкона руки девушки, встряхнувшие простыню. Она вспучилась белым парусом и окостенела вместе с девушкой. Горел красный огонь светофора перед колонной автомашин на воздушной подушке. Когда же он станет зеленым? Прохожих не было, только мальчишка лет десяти прыгнул с обочины тротуара на мостовую, пытаясь схватить упущенную из рук и уже уплывавшую вверх ниточку воздушного шарика. То было второе увиденное ими чудо после стекловидной воды. Мальчишка с подогнутыми коленями и протянутой вверх рукой висел в воздухе,не падая и не подымаясь. Голубые глаза его, живые, даже не сонные, запечатлели только одно— страстный миг желания поймать ускользающий кончик ниточки. Но и она оставалась неподвижной— лишь сантиметр, не больше, отделял ее от протянутых пальцев. А еще выше висел фиолетовый шар, как бутон фантастически большого тюльпана, так и не распустившегося в эту безветренную немую тишь.
Они молча обошли живую статую летящего мальчика,боясь прикоснуться к нему, потом Малыш поймал конец нитки и потянул ее вниз. Шар, хотя и сопротивляясь, но опустился, только нитка оставалась твердой и несгибаемой, как стальной прутик. Малыш положил ее под углом к тротуару так, что шар оказался у лица мальчика и тот мог бы легко схватить его, сдвинься время со своей мертвой точки. Но время не сдвинулось, и шар снова застыл, не шевелясь на своей покатой теперь проволоке-нитке.
— Почему? — спросил Малыш.
Алик его не услышал, но вопрос понял и ответил, снова приложившись к уху товарища:
— Разговаривать будем только тогда, когда наши темпоральные поля соприкасаются и звуковые волны не гаснут. Понял? А шар опустился потому, что у него нет сцепления с окружающей средой и наших мышечных усилий достаточно для его перемещения.
Малыш крикнул ему в ухо:
— Значит, их достаточно и для того, чтобы переместить пару бутылок фруктовой воды!
— Возможно. А где?
— Хотя бы в кафе напротив. Оно уже открыто, двери во всяком случае. И даже хлеб привезли.
У входа в кафе на противоположной стороне улицы действительно стоял грузовоз с хлебом. Несколько открытых ящиков было уже выгружено на тротуар. Недалеко с таким же ящиком на спине замер с нелепо откинутой ногой человек в белой куртке официанта.
— Не пробуй его толкнуть или снять ящик,— предупредил Алик.
— Зачем? Я просто возьму то, что мне нужно. Не подыхать же нам из-за космической катастрофы.
Идти было трудно, словно в гору против ветра, но Малыша это не смутило. Он перебежал улицу и взял из открытого ящика булку. Когда подошел Алик, он рассматривал ее внимательно и удивленно, как редкостный музейный экспонат.
— Ну что? — пошевелил губами Алик.
Малыш вместо ответа постучал булкой о стенку ящика. Звука они не услышали. Затем он ткнул в нее пальцем, но на ее поджаристой корочке не осталось даже отметины.
Алик беззвучно постучал зубами, как бы подсказывая товарищу дальнейшее. Малыш осторожно поднес булку ко рту, как гранату, попробовал ее на зуб и с яростью, как гранату же, метнул через улицу. В нормальное время она и очутилась бы на противоположной стороне, а тут, словно заторможенная, повисла в воздухе в полутора метрах.