Чудовище и красавица

Визит этой пары поверг Катрин в изумление и задумчивость. Ее магазин известен составлением великолепных тематических букетов, она не раз привозила из Японии новые знания о тайнах икебаны, не говоря уже о дипломах и призах… Но этим двоим все это было явно на фиг не надо. Они взяли розу без упаковки, и, как ни пыталась она втолковать им, что цветок следует подобающим образом оформить, успела только завернуть колючий стебель в хрустящую бумагу. И они, заплатив за него цену полноценного дизайнерского букета, вышли из маленького магазинчика так быстро, как воры из частных владений.

Ну что тут скажешь, размышляла Катрин, вновь погружаясь в приятные весенние грезы, и что с них возьмешь? Одно слово — русские…

На третьем часу беспомощной борьбы она оставила попытки уснуть. Невозможно. Невозможно быть настолько циничной и непробиваемой, чтобы уснуть 19 апреля в Париже, в старом отеле, в номере с обоями под антикварный выцветший штоф, когда из открытой двери балкона в комнату и в сердце текут тонкие, нежные и горькие запахи — весенней ночи, теплого дождя, мокрой городской пыли, зелени платанов. Когда за стеной, на точно такой же кровати, скорее всего не спит мужчина, что привез ее сюда.

Умные люди предупреждали: он — чудовище.

Перед отъездом, когда она, совершенно не постигая, как могла так легко, будто шутя, как он и предлагал, согласиться на эту странную авантюру, подруга, умничка Лера, примчалась к ней и строгим голосом потребовала кофе. В то промозглое утро все это вдруг стало реальностью — когда он позвонил, невозмутимо сообщив про билеты и сроки.

— Ты что, собираешься с ним?!! — Тонкие брови на бледном лице многозначительно ползут вверх, желто-карие глаза, несмотря на ранний час, непривычно широко распахнуты.

— Да нет! Я просто хочу в Париж.

— А-а… Просто в Париж. Понятно.

— Что понятно?

— Да нет, ничего. Все понятно. Просто в Париж… Чего ж тут непонятного-то? Дай масла, пожалуйста, я поесть не успела… Что, и он — «просто»?

— Слушай, отстань, а? Чего ты от меня хочешь?!

Она послушно ставит рядом с пачкой ржаных хлебцев масленку и нож, и Лерка принимается деловито размазывать мягкую массу по ломкой шершавой поверхности.

— Что, нельзя просто съездить в Париж, по-твоему, да? Ты прямо как мой папа! — Настя говорит на повышенных тонах, как делает всегда, когда от чего-то обороняется.

— А что папа? — интересуется Лерка, похрустывая бутербродом.

— Ну, я родителям сказала, мол, собираюсь дня на три уехать, с приятелем, Париж посмотреть, а он мне цитату из Ницше: «Причинять боль тому, кого мы любим, — вот настоящая чертовщина. Высшее насилие над собой и причинение боли себе есть героизм»… А потом еще и откомментировал это, как всегда по-своему: мол, Ницше, конечно, мужик интересный, но в голове у него все с ног на голову перевернуто… Ты представляешь?!

— Да-а, папа у тебя умный.

— Только не говори, что поняла, к чему это он!!

— Может, и поняла…

Лерка задумчиво сыплет в кофе третью ложку сахара, и глаза ее серьезны, а в голосе удивляют забота и тревога, когда она говорит, словно предупреждая об опасности:

— Имей в виду, он неотвратимо сексуален, но с ним невозможно просто спать, бесконечно интересен, но с ним не получится просто общаться, у него имеются деньги и связи, но им нельзя пользоваться…

— Почему?

— Говорят, его можно только любить. Или ненавидеть.

— И что, нельзя поехать, да? — спрашивает Настя уже тихо и жалобно.

Садится напротив и, словно ожидая разрешения, вглядывается в Лерино лицо.

— Можно, можно… Конечно можно, еще бы… Да ты знаешь, что он за человек? С кем ты вообще-то едешь? И в качестве кого?

Горький аромат кофе соблазняет, она протягивает руку и обжигается, не глядя схватив кофейник. Подруга вздыхает, берет у нее из рук пустую чашку и, налив кофе, отставляет кофейник подальше.

— Ты слышала когда-нибудь, что он говорит о женщинах? В последнем интервью, например?

— Да знаю, знаю, отстань… при чем здесь интервью? Ты что, всему веришь, что в интервью говорят?

Она знала. Конечно знала, кто же этого интервью не слышал? И так же, как все, улыбалась, слушая ленивый низкий голос. «Вот молодец, а, вот дает! Лепит, что в голову приходит, а народ покупается! Супер!»

— Как он там… «Бабы — продажные твари… Лучше всех с этим пока справляются мусульмане…» Или что-то типа того…

— Типа. Если не хлеще… Ну и что?

— А то… К нему, я слышала, стоит очередь из разбитых сердец и еще такая же — из тех, что мечтают разбиться.

И Лерка принялась увлеченно рассказывать, как он отлично себя осознает. Как сотворил себе противоречивый имидж и как теперь умело им пользуется.

— Несколько раз был женат, но никто не видел ни одной его жены, раз в два месяца меняет любовниц, но никто не видел его с женщиной дольше одного дня… Может, он вообще пидер, ну женоненавистник уж точно! Из тех, что любят всех подряд и при этом ни одну ни в грош не ставят.

Слушая это, Настя начинала легкомысленно улыбаться, и Лерке пришлось уточнять, специально для мечтательных тупых идиоток:

— Запомни, он просто хочет поиграть с тобой. Наберется впечатлений для нового альбома, а потом скажет какую-нибудь гадость — что ты не умеешь варить борщ или там мыть посуду…

Все просто. Только от этого почему-то не легче. Да еще эта роза, черт бы ее побрал! Благоухает так, что в пору застрелиться. Почему в Москве розы никогда не пахнут? Стоят себе и стоят, радуют глаз, украшают интерьер, тешат самолюбие, а эта… Ужас.

Она протянула руку, дотронулась до цветка и вздрогнула в темноте комнаты — настолько фактура лепестков напоминала бархатистой влажностью прохладную человеческую плоть. Настя отдернула руку, еще мгновение — и она прикончила бы жизнь растения, стиснув бутон в ладони. Перевернулась на спину, обреченно вздохнула и больше уже не пыталась закрыть глаза.

Солнечный свет нахально игнорирует добротную плотность ткани, пастельные цветы горят не хуже, чем прожекторы, согревая кровать и спину под одеялом, отражаются от блестящей загорелой коленки. Как распустилась роза за одну ночь! Боже… Она прекрасна. Жаль будет оставлять ее здесь. А придется оставить — не тащить же завтра с утра в самолет. Жаль будет покидать Париж, так и не вкусив его услад. А придется покинуть. Еще один день впереди. Еще один день этих невнятных бродилок, смутных терзаний, неудобства и маеты…

Свет, тепло, роза, звуки и запахи проснувшегося города. Ну нет! Она проведет этот день в свое удовольствие. Во что бы то ни стало. Что за чушь, в самом деле? И в его удовольствие тоже. Сегодня она будет развлекаться. И развлекать его. И наслаждаться. Она не была неблагодарной, просто была молода и слегка напугана. И, несмотря на хроническое, постоянное, неотступное предчувствие чего-то неотвратимого, понимала, что вот уже два дня он дарил ей сказку. Что его голос, сопровождая ее в этой сказке, превращал город в заколдованный сад… Решено. Сегодня она скажет ему спасибо.

Эту решимость не сломила даже интимность душевой кабины, быстро наполнившейся благовонным паром и теплым светом, отраженным от шершавого розового кафеля. Хотя полупрозрачная бесшумная дверь-купе, и щекочущий пятки лохматый резиновый коврик, и мягкая роскошь огромных бежевых полотенец — все говорило о том, что здесь нужно мыться вдвоем.

Сегодня она будет нарядной. Черно-белое — то, что надо, чтобы подчеркнуть природную гармонию. Черная рубашка и белая льняная юбка. Она представила, как выйдет из номера и в полумраке коридора улыбнется ему неудержимо и весело… Она даже накрасится. Выдвинула верхний ящик комода — кажется, туда кинула маленькую косметичку. Немного туши на ресницы, возможно, даже тени для век… Ее хватило только на то, чтобы провести по губам мокрым шариком блеска, и зеркало, вместе с отражением, испуганно задрожало — так сильно она хлопнула ящиком, спеша закрыть. «Чертовы французы, ну и нация, однако! Надо же было напихать в один номер столько презервативов — да их и за месяц не используешь! Особенно если пользоваться так, как я».

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.