Колесники

Эйнджи и Черити сидели на веранде зоологического факультета Гума и наблюдали за прайдом львиц, преследующих стадо газелей Томпсона. Зебры и жирафы были перемешаны с веретенообразными, коричнево-красными белохвостыми антилопами. Львицам эта мешанина травоядных напоминала, наверное, кондитерскую распродажу — свежая помадка, полосатые мятные ириски, леденцы на палочке… Но у этих конфеток были ноги, которые они использовали с удивительной эффективностью, чтобы не угодить в чужой рот. В бинокль женщины могли рассмотреть расстроенную львицу, уставившуюся на полдюжины молодых газелей, что прыгали беспорядочно в воздух на всех четырех ногах — тип движения, известный как «гребенка», дезориентировал хищника.

— Все дети, когда вырастают, меняются, милочка, — сказала Эйнджи. — Не вини себя. У Мозеса был трудный период, неудивительно, что бедное дитя не желает говорить об этом. Подожди, все придет в норму.

— Я знаю, что придет, — вздохнула Черити. — Да только ждать тяжело. Он вырос, а я все это пропустила! Меня не было рядом, когда он больше всего нуждался во мне… Никого не было там с ним! Можешь вообразить, каково ему пришлось?

Эйнджи могла вообразить все, даже очень четко. Она наняла частных детективов, и они кусок за куском сложили из фрагментов более или менее полную картину того, что произошло с Мозесом с момента его исчезновения. Смерть мальчика сфальсифицировали; на самом деле его похитили. Сыщики узнали, что он попал к беспризорникам в Свободном Китае, потому что некоторые из женщин Деревни им рассказали об этом, а китайский след вывел на предполагаемого Охотника. Эйнджи имела довольно точное представление о том, в какой переплет угодил мальчик. Она поведала Черити немногое, да и то с помощью эвфемизмов. И без того бедная женщина достаточно настрадалась, чтобы услышать о полном ужасов раннем детстве Мозеса. Вряд ли перечень убийств, болезней, голода и людоедства, которыми характеризовался анархический мир беспризорников, улучшит ей настроение.

Детективы узнали также о Дьене и Молчаливой Снежинке. Но даже все богатство Эйнджи не помогло выявить Кхи Минг-Куо или историю убитого Охотника, а Мозес как будто в рот воды набрал.

Сегодня, как и в предыдущие дни, он помогал близнецам Нтули. Черити поразилась, как расцвел рано проявившийся талант Мозеса по общению с дикой природой. Теперь он мог утихомирить обеспокоенное, раненое животное за несколько минут. Даже наиболее буйные и непокорные звери, вроде старого быка, охромевшего в результате давнего сражения с крокодилом, берут корм из его рук. Он потратил долгие часы, скармливая муравьеду муравьев, и возникало впечатление, что насекомые выстраивались для этого в очередь. Надо признать, муравьеды просто обожали мальчика.

С людьми же все было иначе. Мозес в основном предпочитал водиться с самим собой. Ему исполнилось пятнадцать, но он редко вел себя соответственно возрасту, и Черити быстро оставила попытки вынудить его общаться с одногодками. Он снисходил только до братьев Нтули, Джомо и Джамбе, которые были на десять лет старше — потому что благодаря им получал доступ к вольерам. Наверняка мальчик все еще нуждался в матери и даже в какой-то степени испытывал привязанность к ней… но если и так, он ничего не делал и не говорил, чтобы это показать. Черити часто спрашивала себя: а не обманывается ли она, не атрофировались ли у Мозеса все чувства? И лишь иногда краешком глаза она ловила сына на том, что тот задумчиво смотрел на мать — и всегда отворачивался, когда замечал, что за ним наблюдают.

— Эйнджи, знаешь, это было очень трудно. — Черити опустила бинокль. Львицы только что поймали молодую газель и перегрызли ей горло; раньше она воспринимала это как самый обычный эпизод в безостановочной мыльной опере саванны, однако сегодня зримо ощутила различие между победителями и проигравшими. — Я всегда верила, что Мозес жив, хотя все свидетельствовало об обратном. Матери всегда так думают, когда у них пропадает ребенок, и всегда надеются на лучшее, даже если не правы… Мне нужно было оставить надежду, но я не смела допускать такого даже в мыслях.

Эйнджи кивнула с сочувствием, но ничего не сказала — Черити хотела, чтобы ее выслушали, а не утешали банальностями. Единственное, что Эйнджи могла сделать, — побыть рядом с подругой.

— Когда мне сказали, что он не только жив, но и в течение последних семи лет находился меньше чем в тысяче миль от дома, не могу описать, что я почувствовала. Счастье и злость на то, как близко от меня был сын все это время… Я ощущала себя обманутой и ликующей одновременно!

— Милочка, я все понимаю, — сказала Эйнджи. — Я, конечно, не могу себя чувствовать, как ты, но догадаться в моих силах. Жизнь главным образом тащит людей в противоположных направлениях, я наблюдала это не раз и не два. Нельзя допустить, чтобы вас с Мозесом растащило в разные стороны.

— Да, теперь все хорошо, но «разочарование» — неподходящее слово… Когда я увидела сына снова, он был красивым молодым человеком, на голову выше, чем был когда-то его отец… Я рассказывала тебе о Джерри?

— Нет.

— Полное имя моего мужа Джереми. У него тоже была тяга к животным, Мозес, наверное, унаследовал это от него, только в большей степени… Заболел один из носорогов, и мы держали его в отдельном загоне. Джерри имел обыкновение чесать своему любимцу спину метлой. Однажды он случайно очутился между ним и стенкой, а носорог возьми да и прислонись. Всего лишь дружеский тычок локтем… Джерри умер в больнице через неделю. Я была на седьмом месяце беременности.

— Ужасно. И все же ты по-прежнему работаешь с животными?

— Носорог не виноват.

Эйнджи подождала, пока отсутствующий взгляд Черити станет осмысленным.

— Ты говорила о Мозесе.

— Ах да. Прикоснуться к нему и обнять — никто не знает, что я чувствовала в этот момент! Я вновь вернулась к жизни. Я все-таки жутко везучая… Ко мне возвратился мой пропавший ребенок. Но — о Эйнджи — это не тот ребенок, которого я помнила и представляла!

Слезы покатились по щекам. Они должны быть выплаканы, болезненно, многократно, пока не затянутся раны от времени и привыкания; Эйнджи знала, что нет иного способа их остановить.

Женщины обнялись, и их слезы смешались, поскольку лица касались щека к щеке.

Никто из них не понимал того, что Мозес на свой лад счастлив. Существует так много животных, так много различных видов животных!.. Он чувствовал, о чем они думали, чего хотели, чего боялись. А также как им можно помочь. Талантливый дирижер способен услышать музыку и без оркестра — глядя на нотный лист. Даже когда животные лгали, что бывало редко, Мозес понимал, для какой цели эта ложь предназначена и какую правду она скрывала. Безобидная муха с желто-черными полосами являлась живой ложью, притворяясь кусачей осой, которая в состоянии больно ужалить. Тоже ложь — жала у насекомого не было. Я не съедобна.

Люди сильно отличались от животных. Они лгали постоянно.

— Не бойся, малыш, я не причиню тебя вреда! — ухмылялся лошадинозубый Охотник… Но Охотник желал навредить Мозесу, увез его от всего, что мальчик любил, и превратил его жизнь в сущий ад. Нельзя сказать, что Мозес был не в состоянии распознать ложь — дружелюбную улыбку он ощущал дружелюбной, зато ехидная ухмылка выглядела фальшивой. Несогласованность между произнесенным словом и языком тела бросалась в глаза, однако он не мог понять, каковы движущие мотивы. Не мог понять, зачем нужна ложь. Поэтому был чрезвычайно насторожен, когда пришел к людям. Учитывая, что люди сделали с ним, вряд ли стоило ожидать иного.

Постелено он стал осознавать, что некоторые люди отличались от остальных. Черити, например. Мать едва ли лгала ему, тем не менее, даже когда она это делала, он смутно понимал, что у нее есть для этого повод. Значит, это добрая ложь — ложь, предназначенная для защиты от горьких истин.

Теперь он находился среди друзей и мало-помалу начал выползать из своей раковины. Подобно возбужденному зверьку, он легко пугался, но с каждым прошедшим днем становился более человечным.