Страница 35 из 59
Бедному Доку не повезло. Он отправился с нами как переводчик, на тот момент он лучше всех подходил на эту работу. Но по своим привычкам и предпочтениям он был городским жителем и неважным наездником. Поэтому он больше всех страдал от усталости, неудобных седел и прочих «прелестей» дороги и полевых стоянок. Хуже всего, что в заросшей цветами местности, где ветер носил пыльцу, до крайности обострилась его сенная лихорадка. Слезы целый день бежали из его глаз. Он непрестанно сморкался в огромные платки, нос его распух и покраснел. Глядя на него, было невозможно удержаться от жалости — и от восхищения. Его энтузиазм не иссякал, он был счастлив, что может познакомиться с обычаями монголов. В пути он пытался защитить измученный нос белой медицинской маской, которая вместе с серой шляпой делала его похожим на бродягу-неудачника с Дикого Запада.
Теперь численность нашей команды стала постоянной — Герела мы не увидим до самого возвращения в Улан-Батор. Остались Ариунболд, который дал интервью журналисту ТАСС и вернулся, Байяр, Делгер, Док, Пол, я и двое проводников, выделенных для этого сектора — Пьяница и Тихий. Ариунболд снова, казалось, не мог находиться рядом со всеми и держался в стороне. Это сулило хоть какое-то облегчение, пока остальные складывали лагерь, готовили еду и так далее.
Пять подаренных нам лошадей вид имели весьма потрепанный. Мы редко на них ехали и даже как вьючных использовали редко, чтобы не перегружать. «Не волнуйся, мы хоть всю дорогу можем ехать на лошадях табунщиков, — цинично сказал Ариунболд. — Если их лошади падут, это не наша проблема». Делгер вел жалкую кучку дареных коней медленно, покрикивая, посвистывая и подгоняя их длинным прутом, который срезал в лесу. Я начал сомневаться, что они способны пройти остаток пути, даже если их не подгонять. Все были старыми и слабыми, а худшие из них, казалось, не в силах пройти ни шага.
Дорога забирала выше по мере того, как мы заходили все дальше в Хангайские горы. Пики вокруг достигали высотой 9000 футов. Ночь мы провели у другого озера, расположившись на этот раз на чудесном травянистом склоне. К югу от нас лежало озеро, на котором кормились дикие утки. Они относились к тому виду ржаво-коричневой и белой расцветки, который монголы за цвет зовут «утки-ламы». На них не охотятся, считается, что убить такую утку — к большому несчастью. А в центре предыдущего сомона нам досталась еще и священная овца. Половина ее туши ехала с нами, из грубого мешка с нее капала на землю кровь. Мы сварили ее в обычном котле. Для походной печки у нас не было дров, поэтому Пьяница вскочил в седло и поскакал к отдаленному гыру. Вернулся он с охапкой дров на луке седла. Он отыскал там новых друзей и вскоре снова пропал, отправившись на очередное распитие архи. Байяр, чьи приветливость и походные навыки становились для нас все более и более ценными, взял на себя роль повара. Ариунболд пошел прилечь в палатку, наказав, чтобы его позвали, когда еда будет готова.
Мы с Полом надеялись отведать новое наваристое блюдо. Вместе с Доком мы развлекались, собирая грибы, которые приметили по дороге. Типично монгольский всплеск плодородия был в самом разгаре, и грибов выросло столько, сколько я не видел ни в одной другой стране. Сотни обычных шампиньонов разрослись правильными кругами, отдельные грибы достигали гигантских размеров, до 15 дюймов в диаметре. Мясистыми крупными шариками стояли дождевики, а еще было множество красноватых грибов, которые смотрелись так декоративно, что к ним не хватало только садового гнома. Наши монгольские спутники их игнорировали и были просто потрясены, когда я сорвал один такой гриб и откусил от него. Но Док подтвердил, что этот вид съедобен, и мы набрали их 11 или 12 фунтов и стали ждать, что скажет Байяр. Нужно было знать наверняка. А он, когда вода закипела, просто бросил их в бульон. Наши монгольские проводники отошли в сторону и, чтобы только случайно не съесть их, тщательно и брезгливо выуживали грибы из мисок. Я вспомнил записки Пржевальского, который рассказывал: когда монголы увидели, как он ест жареную утку, то едва не лишились чувств.
Отдыхая после ужина под тентом, я размышлял, как мало здесь изменилась жизнь со времен Рубрука и Карпини. В одном углу Байяр шумно глодал жирный овечий хвост. Большую часть мяса он уже отправил себе в рот и теперь отковыривал остатки с помощью ножа, едва не задевая лезвием свой вздернутый нос. Когда он с аппетитом жевал, поглядывая на нас и моргая, жир стекал по его щеке и слышалось, как под натиском мощных зубов хрустят мелкие кости. Док, проглотивший столько антигистаминных таблеток, что храпел во сне и не мог проснуться, лежал чуть ли не в коме. Ариунболд начищал свою личную серебряную чашку. Делгер чинил упряжь. Тихий просто сидел и смотрел. Когда на ясном небе взошла луна, в потрепанном брезенте палатки обнаружилось столько дыр, что нам предстало изумительное зрелище в японском стиле — казалось, звезд на небе вдвое больше обычного.
Дикий хангайский пейзаж скрывал внезапные сюрпризы. На следующее утро я несколько отстал, чтобы поснимать камерой, хранившейся в моей седельной сумке, и предоставил основной группе идти по топкому берегу озера. Потом, нагоняя, я направил лошадь по мелководью. Заболочен берег был несильно, как считали мы с лошадью, не зная брода, и поэтому мы вскоре угодили в громадную грязевую яму. Я вытащил бедное животное прежде, чем оно успело захлебнуться, и повел на глубокую воду, где и отмыл. Спешить не стоило — наши спутники уже обнаружили несколько гыров и сидели там, устроив поздний завтрак. Здесь хотя бы монгольская кухня преподнесла нам приятный сюрприз. Вдобавок к обычным трем чашкам кислого айрака, убийственному шимин архи и зубодробительному сушеному сыру нам предложили блюдца с кучками топленых сливок. Мы с Полом с восхищением накинулись на лакомство, зачерпывая пригоршнями. Должно быть, мы показались Байяру такими же неопрятными, как и он нам, когда ел жир с овечьего хвоста.
Поспешная щедрость природы за время короткого монгольского лета позволила мне иначе взглянуть на то, почему монголы не смогли удержать сердце империи, созданной Чингисханом. Ученые доказывают, что распад империй, основанных кочевниками на территориях окружающих оседлых народов, вызван отчасти падением боевого духа. Говорят, что когда кочевники отрываются от своих корней, своей степи, привычного образа жизни, их изнеживает легкая жизнь на земле других народов и вскоре поэтому их одолевают и изгоняют. Отсюда вывод: если монголы или любой другой кочевой народ будет поддерживать тяжелые условия жизни, то останется сильным.
Глядя на бесценное короткое лето в жизни степных кочевников, я убедился, что у монголов просто не было выбора. Если монголы (либо другой кочевой народ) снарядили за пределы своего края армию летом (а это обычный для войны сезон), то они лишили страну рабочей силы в самое важное для заготовок на весь год время. Летом степняки выращивают жеребят и телят, заготавливают молочные продукты, запасаются пищей и готовятся к долгим месяцам зимы. Если в это время мужчин увести на войну, работу как следует не сделать, и степнякам, вернувшимся с войны, будет непросто пережить зиму. Короче говоря, кампания Чингисхана была дорогой в один конец. К тому времени, как его воины завоевали окружающие земли, им уже не с руки было возвращаться, поскольку экономика кочевого общества была уже нарушена. Если жить в суровых условиях континентального климата, времени на войну не остается.
Минуло уже шесть дней с тех пор, как мы выехали из главных ворот монастыря Эрдени-Дзу, и теперь мы пересекали самую красивую часть Монголии. Нигде не скачется верхом так хорошо, как в долинах Хангая, цветущих в разгар лета. Пастбища изобильны, в лесах есть дрова, реки и ручьи дают вдоволь воды. Мы обнаружили, что в каждой долине ютится несколько гыров, поставленных в лощинках, открытых к югу. Рядом гуляют кобылы с жеребятами. Пастухи воспринимают этот короткий период легкой жизни как дар божий. Порой мы слышали, как над долиной разносится голос пастуха, едущего по летнему лугу и поющего от радости на пределе голоса. Возможно, он направлялся куда-то по делам, но чаще всего просто любовался прекрасным видом и радовался тому, что дожил до этого великолепия, и тому, что под ним крепкая лошадка. В такие мгновения понимаешь, почему, несмотря на суровый климат и крайнюю удаленность от цивилизации, монголы так гордятся своей страной. И они правы — нигде в мире не найдется такой красоты, как горные луга в разгар лета.