Радость и грусть

— Ох, Барбара… — У Патриции чуть не остановилось сердце и подогнулись колени, пришлось сесть на первый попавшийся стул.

— И что же он сказал?

— Ты же знаешь папу — сплошной идеализм! Он долго мне объяснял, что мы должны быть выше и не заставлять этих людей платить за ошибки прошлого. Достаточно того, что мы сами все знаем. И нам следует пожалеть их за то, что они такие. Он твердил, что мы все равно не сможем облегчить положение мамы и что наша затея ничего не изменит. А потом вмешался дедушка и сказал…

— Дедушка! — ахнула Патриция. — О Господи, Барбара, а дедушка-то как узнал?

— Он вошел как раз тогда, когда отец разъяснял мне мои права и обязанности. Ну, выслушал все, а потом они принялись за меня вдвоем. Тогда я объяснила им, что теперь уже поздно что-либо предпринимать, сказала, что ты собиралась сделать и что ты уже это сделала…

Тут раздался щелчок, как будто кто-то поднял параллельную трубку.

— Что это — папа вошел или кто-то еще? — нервно дернулась Патриция.

— Нет, дома никого нет, — заверила ее сестра. — Патриция, мы не можем сдаться! Она должна заплатить за все! Они все должны заплатить!

Патриция прикусила губу. План Барбары не нравился ей с самого начала, теперь она поняла это окончательно. Почему же она позволила убедить себя и отправилась в эту поездку? Просто поддалась какому-то наваждению. Сестра была так настойчива, так убедительна. Но где находилась ее собственная голова, ее здравомыслие? Теперь, когда отец и дед узнали их секрет, она поняла, что и они тоже не одобряют план Барбары.

— Патти! — воззвала к сестре Барбара, а потом, помолчав, с горечью произнесла: — Почти пятьдесят лет назад Вивьен Стюарт сделала вид, что полюбила деда и обещала выйти за него замуж. Он поверил ей, они стали возлюбленными, и вдруг он получил послание, да к тому же не от нее, а от ее отца, да еще через своего командира! Вивьен сообщала, что не желает больше его видеть, а когда он попытался позвонить, поговорить с ней, ответила, что просто не желает больше его знать. Никаких объяснений, никаких причин, никаких извинений! Она даже не сообщила ему, что ждет от него ребенка. Уехала куда-то, родила дочь — нашу мать! — и ушла, бросила крошку, как ненужного котенка.

Ты меня слышишь, Патриция? Вспомни обо всем этом еще раз. Вспомни, что, если бы дедушка тогда случайно не поехал навестить раненого друга в тот же госпиталь, если бы он не услышал, как медсестры судачат про «бедняжку Стюарт, брошенную матерью», он даже не подозревал бы о мамином существовании! Когда я думаю о том, что так могло случиться, у меня кровь стынет в жилах.

Ты ведь знаешь, как долго дедушке пришлось убеждать своего командира и британские власти, что это он — отец ребенка, что он имеет право воспитывать девочку сам. Ты знаешь, сколько ему пришлось перестрадать, когда он привез младенца в свой родной город. Ты знаешь, как с ней обращалась его семья, а потом семья папы. Ты знаешь, каково было нашей маме расти, все время думая о том, что собственная мать от нее отказалась. Ни письма, ни записки, ничего…

Если бы мама могла поверить в то, что ее любили, что Вивьен не хотела с ней расставаться… Ей больно не только потому, что она никогда не знала своей матери, нет, куда больнее то, что Вивьен никогда даже не пожелала хоть что-нибудь узнать о дочери. Никогда не попыталась ее отыскать или хотя бы навести справки о том, что случилось с ребенком, которого она бросила…

— Да, и деду, и маме было трудно, Барбара, — тихо промолвила Патриция. — Но, может быть, и Вивьен испытывала чувство вины оттого, что вступила в связь с англичанином. Она ведь была обручена с кем-то другим.

— И из-за этого бросила собственного ребенка? Жаль, что ей не пришлось испытать и четверти того, что выпало на долю мамы, — с горечью отозвалась Барбара. — Мы должны довести дело до конца, Патриция. Она должна заплатить за все сполна. Мы же договорились…

Патриция как раз собиралась ответить сестре, что лучше отказаться от задуманного, когда дверь кабинета вдруг резко распахнулась.

Глаза ее расширились от ужаса, когда она увидела, что к ней направляется Нолан. Ее потрясло не столько его внезапное появление, не то, что он вырвал у нее из рук трубку и с силой швырнул ее на рычаг, сколько яростный, почти безумный взгляд.

— Значит, вы собрались заставить Вивьен за все заплатить, так? — Губы его сжались в тонкую линию, он крепко стиснул ее руку. — Не надейтесь, даже не надейтесь, что вам это удастся! Ты сейчас же уйдешь отсюда, и уйдешь навсегда. Уж об этом-то я позабочусь.

— Уйду? Но… — чуть не взвизгнула Патриция.

— Господи, а ведь я таки оказался прав! — воскликнул Нолан. — Но даже я не догадался, как… как многого ты желала. Ты хотела заставить Вивьен заплатить за молчание о прошлом, да? — Его губы скривились, будто он случайно попробовал что-то мерзкое на вкус. — Шантаж! — продолжал он презрительно. — Гнусное преступление! Нет, собственно, почему это я так поражен? Как будто я первый раз в жизни сталкиваюсь с негодяями. Мне и раньше не раз приходилось иметь дело с шантажистами!

— Шантаж! — в ужасе вскрикнула Патриция. — Нолан, ты ничего не понял… — начала она, но умолкла, дернувшись от боли, потому что он бесцеремонно развернул ее лицом к себе, а его пальцы еще крепче впились ей в руку.

— Нет уж, это ты ничего не поняла. Будь я на твоем месте, поберег слова и не пытался бы никого переубеждать. Я не дурак. Пошли.

Он с такой силой поволок ее за собой, что Патриции пришлось чуть ли не бежать рядом.

— Отпусти меня… Что ты делаешь? Куда ты меня тащишь? — Она безуспешно пыталась освободиться.

— Отпустить? Ни за что! Я сделаю то, что должен был сделать с самого начала, когда только увидел тебя… — Тут Нолан внезапно остановился возле маленькой, почти невидимой двери, и Патриция чуть не налетела на него.

Дверь вывела их в сад. У нее колени задрожали от облегчения. На мгновение она испугалась, что он запрет ее в каком-нибудь подвале.

— Сюда. — Он повлек ее по тропинке туда, где за живой изгородью виднелись машины.

Нолан не дал ей больше сказать ни слова. Подведя к своему «БМВ», он открыл дверцу и коротко бросил:

— Залезай!

— Что тут происходит? Куда вы собрались?

Патриция с облегчением вздохнула, увидев Родни. Но прежде чем сумела открыть рот, Нолан впихнул ее в машину и захлопнул дверцу.

— Патриция не очень хорошо себя чувствует, — холодно сообщил он. — Передай, пожалуйста, Сильвии, чтобы она не волновалась. Я позабочусь о нашей гостье. Да, еще извинись за нас перед дедом.

Пока Нолан огибал машину, чтобы сесть, Патриция попыталась открыть дверцу, крикнуть, позвать удалявшегося Родни на помощь. Но потом сообразила, что Нолан запер ее. Вот он уже скользнул на сиденье рядом с ней и завел двигатель.

— Ты не имеешь права так поступать, — сумела все же выдавить она. — Ты похитил меня — это преступление…

— Шантаж тоже преступление, — отрезал Нолан. — А что до того, что я тебя похитил… мы же влюблены. Забыла?

Нолан рванул с места с такой скоростью, что Патрицию вдавило в спинку сиденья с такой силой, что она ахнула как от удара. Но не это помешало ей отдышаться и ответить. Она все еще была в шоке от обвинений.

— Нолан, ты не прав. Ты не имеешь права так поступать со мной, — попыталась было она снова, но он кинул на нее такой презрительный и насмешливый взгляд, что Патриция растерянно умолкла.

— И кто же мне, по-твоему, может помешать? — Покачав головой, он мрачно усмехнулся. — Твоя сестрица-соучастница? Вряд ли. Да ты и не оставила мне никакого выбора. Услышав, что вы собираетесь сделать, я должен был действовать быстро, чтобы защитить Вивьен. Ах вы маленькие мерзкие заговорщицы!

Патриция, вспоминая позднее эту сцену, призналась себе, что больше всего в несправедливом обвинении ее задело одно прилагательное.

— Мы вовсе не маленькие! — возразила она дрожащим голосом. — И нечего кидаться оскорблениями, тем более что…

— Ради Бога! — гневно прервал ее Нолан. — Избавь меня от необходимости выбирать слова! А вы штучки, каких я еще не встречал, ты и твоя сестра! — Он тяжело дышал. — У вас совершенно нет совести: собирались совершить такую гнусность. И у тебя еще хватает наглости обвинять меня в том, что я как-то не так тебя назвал… Видели вы такую невинную жертву!