Страница 8 из 38
В выдвижных ящиках – красивая одежда. Эффи говорит, я могу надевать что хочу и делать что хочу – здесь все для меня. Нужно только через час выйти к ужину. Я снимаю мамино голубое платье и принимаю горячий душ. Я никогда раньше не была в душе. Это все равно что стоять под теплым летним дождем, только еще теплее. Затем надеваю темно-зеленую рубашку и штаны.
В последний момент вспоминаю о золотой броши Мадж. Теперь я рассматриваю ее как следует. Кажется, кто-то сделал сначала маленькую золотую птичку, а уж после прикрепил ее к кольцу. Птица касается кольца только самыми кончиками крыльев. Внезапно я узнаю ее – это ведь сойка-пересмешница!
Забавные птицы – сойки-пересмешницы, зато Капитолию они точно бельмо на глазу. Когда восстали дистрикты, для борьбы с ними в Капитолии вывели генетически измененных животных. Их называют перерождениями или просто переродками. Одним из видов были сойки-говоруны, обладавшие способностью запоминать и воспроизводить человеческую речь. Птиц доставляли в места, где скрывались враги Капитолия, там они слушали разговоры, а потом, повинуясь инстинкту, возвращались в специальные центры, оснащенные звукозаписывающей аппаратурой. Сначала повстанцы недоумевали, как в Капитолии становится известным то, о чем они тайно говорили между собою, ну а когда поняли, такие басни стали сочинять, что в конце концов капитолийцы сами в дураках и остались. Центры позакрывались, а птицы должны были сами постепенно исчезнуть – все говоруны были самцами.
Должны были, однако не исчезли. Вместо этого они спарились с самками пересмешников и так получился новый вид птиц. Потомство не может четко выговаривать слова, зато прекрасно подражает другим птицам и голосам людей – от детского писка до могучего баса. А главное, сойки-пересмешницы умеют петь как люди. И не какие-нибудь простенькие мелодии, а целые песни от начала до конца со многими куплетами – надо только не полениться вначале спеть самому, и птицам должен понравиться твой голос.
Отец очень любил соек-пересмешниц. В лесу, на охоте, он всегда насвистывал им сложные мелодии или пел песни, и, подождав немного, как бы из вежливости, они всегда пели в ответ. Такой чести удостаивается не каждый. Когда пел мой отец, все птицы замолкали и слушали. Его голос был такой красивый, мощный, светлый – в нем звучала сама жизнь, и хотелось плакать и смеяться одновременно. С тех пор как отец погиб, я забыла о сойках… Сейчас от взгляда на маленькую птичку на душе становится спокойнее. Будто отец все еще со мной и не даст меня в обиду. Я прикалываю брошь к рубашке, и на ее фоне кажется, что птица летит меж покрытых густой зеленью деревьев.
Эффи Бряк приходит, чтобы отвести меня на ужин. Я иду вслед за ней по узкому качающемуся коридору в столовую, отделанную полированными панелями. Посуда не из пластика – изящная и хрупкая. Питер уже ждет нас за столом, рядом с ним – пустой стул.
– Где Хеймитч? – бодро осведомляется Эффи.
– В последний раз, когда я его видел, он собирался пойти вздремнуть, – отвечает Пит.
– Да, сегодня был утомительный день, – говорит Эффи.
Думаю, она рада, что Хеймитча нет. Я ее не виню.
Ужин состоит из нескольких блюд, и подают их не все сразу, а по очереди. Густой морковный суп, салат, бараньи котлеты с картофельным пюре, сыр, фрукты, шоколадный торт. Эффи постоянно напоминает нам, чтобы мы не слишком наедались, потому что дальше будет еще что-то. Я не обращаю на нее внимания – никогда еще не видела столько хорошей еды сразу. К тому же самая лучшая подготовка к Играм, на какую я сейчас способна, это набрать пару фунтов веса.
– По крайней мере у вас приличные манеры, – говорит Эффи, когда мы заканчиваем главное блюдо. – Прошлогодняя пара ела все руками, как дикари. У меня от этого совершенно пропадал аппетит.
Те двое с прошлого года были детьми из Шлака, и они никогда за всю свою жизнь не наедались досыта. Неудивительно, что правила поведения за столом не сильно их заботили. Мы – другое дело. Пит – сын пекаря; нас с Прим учила мама. Что ж, пользоваться вилкой и ножом я умею. Тем не менее замечание задевает меня за живое, и до конца ужина я ем исключительно пальцами.
Потом вытираю руки о скатерть, заставляя Эффи поджать губы еще сильнее.
Наелась я до отвала, теперь главное удержать все это в себе. Пит тоже выглядит довольно бледно. К таким пирам наши желудки не привычны. Но раз уж я выдерживаю мышиное мясо с поросячьими кишками – стряпню Сальной Сэй, а зимой и древесной корой не брезгую, то тут как-нибудь справлюсь.
Мы переходим в другое купе смотреть по телевизору обзор Жатвы в Панеме. В разных дистриктах ее проводят в разное время, чтобы все можно было увидеть в прямом эфире, но это, конечно, только для жителей Капитолия, которым не приходится самим выходить на площадь.
Одну за другой показывают все церемонии, называют имена; иногда выходят добровольцы. Мы внимательно разглядываем наших будущих соперников. Некоторые сразу врезаются в память. Здоровенный парень из Дистрикта-2 чуть из кожи не выпрыгнул, когда спросили добровольцев. Девочка с острым лисьим лицом и прилизанными рыжими волосами из Пятого дистрикта. Хромоногий мальчишка из Десятого. Но более всех запоминается девочка из Дистрикта-11, смуглая, кареглазая, и все же очень похожая на Прим ростом, манерами. Ей тоже двенадцать. Вот только когда она поднимается на сцену и ведущий задает вопрос о добровольцах, слышен лишь вой ветра среди ветхих построек за ее спиной. Нет никого, кто бы встал на ее место.
Последним показывают Дистрикт-12. Вот называют имя Прим, вот выбегаю я и отталкиваю ее назад. В моем крике отчаяние, словно боюсь, что меня не услышат и все равно заберут Прим. Я вижу, как Гейл оттаскивает сестру и я взбираюсь на сцену. Потом – молчание. Тихий прощальный жест. Комментаторы, похоже, в затруднении. Один из них замечает, что Дистрикт-12 всегда был чересчур консервативен, но в местных традициях есть свой шарм. Тут, как по заказу, со сцены падает Хеймитч, и из динамиков раздается дружный хохот. Наше с Питом рукопожатие. Потом играет гимн, и программа заканчивается.
Эффи Бряк недовольна тем, как выглядел ее парик.
– Вашему ментору следовало бы научиться вести себя на официальных церемониях. Особенно когда их показывают по телевизору.
Пит неожиданно смеется.
– Да он пьяный был. Каждый год напивается.
– Каждый день, – уточняю я и тоже не удерживаюсь от улыбки.
Со слов Эффи выходит так, что Хеймитч просто несколько неотесан и все можно исправить, если он будет следовать ее советам.
– Вот как! – шипит она. – Странно, что вы находите это забавным. Ментор, как вам должно быть известно, – единственная ниточка, связывающая игроков с внешним миром. Тот, кто дает советы, находит спонсоров и организует вручение подарков. От Хеймитча может зависеть, выживете вы или умрете!
В этот момент в купе пошатываясь входит Хеймитч.
– Я пропустил ужин? – интересуется он заплетающимся языком, блюет на дорогущий ковер и сам падает сверху.
– Что ж, смейтесь дальше! – заявляет Эффи Бряк и семенит в своих узких туфельках мимо лужи с блевотиной к выходу.
Пару секунд мы с Питом молча наблюдаем, как наш ментор пытается подняться из скользкой мерзкой жижи. Вонь от блевотины и спирта стоит такая, что меня саму чуть не выворачивает. Мы переглядываемся. Да, толку от Хеймитча мало, однако больше нам рассчитывать не на кого, тут Эффи Бряк права. Не сговариваясь, мы берем Хеймитча за руки и помогаем встать на ноги.
– Я споткнулся? – осведомляется он. – Ну и запах!
Он закрывает ладонью нос, вымазывая лицо блевотиной.
– Давайте мы отведем вас в купе, – предлагает Пит. – Вам стоит помыться.
Хеймитч едва переставляет ноги, и мы почти тащим его на себе. Конечно, не может быть и речи, чтобы взвалить эту грязную тушу прямо на расшитое покрывало, мы заталкиваем его в ванну и включаем душ. Он почти не реагирует.
– Спасибо, – говорит мне Пит. – Дальше я сам.
Я невольно чувствую к нему благодарность. Меньше всего мне хочется сейчас раздевать Хеймитча, отмывать блевотину с волосатой груди и укладывать его в постельку. Возможно, Пит старается произвести хорошее впечатление, стать любимчиком. Хотя, судя по состоянию Хеймитча, утром он все равно ничего не вспомнит.