Страница 18 из 20
Но вышло глупо.
— А мне ведь, это, Аверьян, как тебе сказать, голос вчера вечером был.
— Да ну? — простодушно отозвался сосед, борясь с приступом дремоты. Дачники в полузабытьи покачивались в такт ходу поезда. Тренированные любители отдыха на свежем воздухе умели спать в любой обстановке.
— Вот именно, — продолжал Петр Егорович. — Перед сном вдруг слышу: погода завтра будет дождливая, холодно и все такое. Как ты считаешь, что это?
— Это, Петр, называется предчувствие, — приоткрыл сонные глаза Аверьян Михайлович. — Мне вот тоже как-то был голос, мол, не езди в августе в отпуск на море, намаешься. А я потащился, уже очень жена просила, — тут он покосился на покачивающуюся рядом с ним супругу. — Что из этого вышло — кошмар!
Больше говорить о голосе Петр Егорович ни с кем не стал. От Марии Николаевны, предлагавшей завтра же пойти к невропатологу, отмахнулся и решил во всем разобраться сам, логически.
Водки Петр Егорович не пил, куревом не баловался, образ жизни вел трезвый и расчетливый. Трудился себе тихо-мирно в НИИ на должности старшего экономиста, хотя за плечами и был-то всего диплом об окончании финансово-бухгалтерского техникума. Откуда же при такой жизни взяться нервному расстройству?
С другой стороны, завидовал Петр Егорович много. Это было. Это он и сам про себя знал. Очень уж пожить хотелось как следует и без хлопот. Но вот ведь парадокс — работой он себя не перегружал, а в институте его лентяем все же не считали. Сотрудник он был покладистый, ни с кем никогда не спорил, со всеми соглашался. Скажут, к примеру, надо то-то и то-то. Петр Егорович отвечает: “Пожалуйста”! И продолжает ничего не делать. После нескольких напоминаний о задании забывалось, так как подходила очередь новой работы. Через полгода Петру Егоровичу пора на пенсию, на заслуженный, так сказать, отдых. И к этому отдыху ему хотелось бы подойти в хорошей форме. И вдруг — голос.
Дома Петр Егорович, переодеваясь, вновь вытащил из брючного кармана дачный хлам и вновь увидел шарик. На сей раз он не отложил его автоматически в сторону, а поднес к самому носу, ибо был близорук, чтобы рассмотреть получше.
Шарик как шарик. Может, от детского бильярда, может, еще от чего. На вид стеклянный, очень гладкий, зеленовато-черный. Петр Егорович подержал его в руке и подумал: “Вот ведь как бывает. Живет человек, на здоровье не жалуется, пенсии ждет. А тут ему вдруг является голос и говорит, — помрешь ты скоро, Петр Егорович, и пенсией своей не попользуешься, потому что лентяем был всю жизнь, ничего хорошего людям не сделал и, наверное, уже не сделаешь. Хватит тебе небо коптить, да свою никчемность прятать. Пожил и хватит”.
И тут в его голове снова что-то щелкнуло и он отчетливо услышал:
— Ну об этом тебе еще рано думать. Ты еще лет…
— Стой, стой, стой! — возопил Петр Егорович. Ему стало жутко от мысли, что он сейчас узнает, сколько еще годков ему отпущено гулять на белом свете. — Стой, проклятый! Кто ты?! — Последние слова он крикнул уже презрительно замолчавшему шарику на его дрожащей ладони.
Тишина была ответом Петру Егоровичу. Да и не нуждался он уже в ответе, потому что понял, откуда идет голос. Из шарика этого сорочьего и идет, будь он неладен. Черт его дернул вынуть стекляшку из гнезда и сунуть в карман, а потом таскать с собой повсюду, как нужную вещь. Ох, уж эта плюшкинская привычка подбирать все, что может когда-либо пригодиться.
Жене Петр Егорович о своей догадке не сказал ни слова. Она и так с испугом на него посматривала. Говорящий шарик выбросить все же не посмел, спрятал его в серванте, засунув в никогда не использовавшийся соусник, и сделал вид, что забыл о нем. Но стал Петр Егорович задумчив и все что-то соображал, подходил иногда к серванту и останавливался около в нерешительности. Так прошел месяц.
Выйдя как-то на свою застекленную лоджию, Петр Егорович увидел, что четыре синих пластмассовых ящика я стеклотары почти полны бутылок. Минеральную воду он и супруга пили исправно, каждый день, так как это весьма полезно для здоровья, поэтому проблема сдачи пустой тары была для Петра Егоровича не нова. А попробуй сдай. К каждому пункту приема посуды всегда стоит, как минимум, часовая очередь. А то бывает и еще хуже. Висит вывеска “Тары нет”, а это означает одно — тащи свои бутылки в другое место или домой. Иной раз день угробишь, чтобы получить назад свои кровные.
Петр Егорович эту проблему для себя решил раз и навсегда. В “Универсаме” работал знакомый приемщик Амир, южный человек, на время откочевавший в холодные края для успешной деятельности на ниве бытового обслуживания. Вот к нему-то и направился в тот же день Петр Егорович.
Быстро условившись, что завтра он привезет бутылки и сдаст без очереди, за что Амиру полагаются некоторые комиссионные за быстроту и качество обслуживания, Петр Егорович пришел домой и созвонился с зятем, владельцем “Жигулей”, чтобы тот приехал и помог сдать бутылки за некоторые отчисления на бензин. От приличной по идее суммы в результате этих “налогов” Петру Егоровичу оставалось немного, но, будучи практиком, он знал, что мало — лучше, чем ничего.
Вечер был душный и влажный. На душе у Петра Егоровича, несмотря на успешно разработанную операцию, было почему-то тревожно.
Опять вспомнился говорящий шарик, бесполезно позвякивающий в соуснике вместе с посудой, когда мимо проезжал трамвай.
Марии Николаевны в квартире не было, она ушла за продуктами в магазин, и Петр Егорович вдруг решился. Он воровато, как будто и не у себя дома, подошел к серванту, вытащил соусник и заглянул в него. На дне лежал черно-зеленый шарик.
Петр Егорович не знал еще, о чем его спросить. В голове смутно мелькали обрывки мыслей о зяте с “Жигулями”, пустых бутылках и прочей неопределенной дряни. Он взял шарик, осторожно зажав его между большим и указательным пальцами.
Шарик включился сразу же, как будто только и ждал этого момента.
— Не ездил бы ты завтра сдавать бутылки, — сказал он загадочно. — Понапрасну время потеряешь.
— То есть как? — глупо спросил застигнутый врасплох Петр Егорович.
— Не ездил бы, не ездил бы, не ездил…
Внутри шарика, казалось, что-то заклинило.
Петр Егорович, так и не спросив его больше ни о чем, с отвращением сунул соусник обратно в сервант и сел смотреть телевизор. Но вечер все равно был испорчен.
На другой день выяснилось, что предостережение оказалось не напрасным. У Петра Егоровича нехорошо засосало под ложечкой, еще только он увидел обитую толстым железом дверь приемного пункта, на которой было вывешено коряво написанное объявление — “Учет”.
— Как же так, учет, — бормотнул Петр Егорович, виновато взглянув на зятя. — Я же договаривался.
Ему очень хотелось сказать: “Разворачивай, милый, и давай отсюда”, но вместо этого он на негнущихся ногах подошел к металлической двери и тихонько постучал.
Дверь открыли сразу же, как будто только и ждали этого тихого стука.
— Вам кого, гражданин? — высунулся из-за двери уверенный молодой человек в штатском.
— Мне? — переспросил растерявшийся Петр Егорович. — Это… мне… бутылки сдать.
— Вы же видите — “Учет”. А может, вам Амир нужен? — молодой человек пристально посмотрел Петру Егоровичу прямо в глаза. — Может, вы насчет чего договаривались?
— Не договаривался я! — крикнул Петр Егорович и почти побежал назад к машине, чувствуя на своем затылке колючий взгляд.
Он плюхнулся на сиденье и коротко скомандовал зятю:
— Гони!
Зять послушно рванул машину с места и только уже на улице, в потоке других автомобилей, спросил:
— А что, собственно говоря, случилось? Может, в другом месте сдадим.
— Нет, домой, домой, — приговаривал Петр Егорович, вращая подъемник стекла, словно пытаясь отгородиться от всего, что оставалось вне кабины. — Домой!
Отпустив зятя с пустыми бутылками мотаться по городу в поисках другого приемного пункта, Петр Егорович решительно подошел к серванту и вытащил шарик из соусника. Потом он прошел в совмещенный санузел, присел на край ванной и покатал шарик по ладони.