Страница 11 из 41
- Расходимся, - заорал крепкий мужчина, который только что разжимал ему челюсть, - вам что здесь, концерт что ли? Расходимся, я сказал.
Податливые люди сделали несколько шагов назад. Некогда они все были бегущей толпой, но те, кто смотрит, безропотно отдают свою волю тому, кто действует, особенно, если это действие однозначно направлено на любовь к ближнему. Власть пороков порабощает, любви мы отдаемся сами.
7. Начинка
Я стоял перед толпой учеников и их родителей на крыльце пятиэтажной красного кирпича школы, первое сентября нарядными людьми включило осень. Передовым значился ряд первоклассников с цветами, их окружало плотное кольцо из средней и старшей школы, над которыми нависали счастливые предки. Спустя почти 20 лет я опять впервые увидел праздничную линейку, но уже другими глазами. Из-за границы. То, что когда-то мне казалось каким-то важным и бескомпромиссно серьезным, теперь было самим мною, и оно было чем угодно, только не тем, чем оно казалось со стороны. Я представлял здесь главу нашего района и вручал от его имени благодарственную грамоту директору и его жене-завучу:
- Здравствуйте дорогие наши первоклассники, ученики старших классов, уважаемые родители, рад видеть вас счастливыми и красивыми, рад чувствовать ту прекрасную атмосферу, которая сложилась в школе № N, о чем я знаю не по наслышке. Десять лет я изо дня в день приходил в эти родные стены, и могу обоснованно сказать, что школа № N – это лучшая школа Москвы. Тоже самое знает наше высокое руководство, поэтому и поручило мне наградить…
Поворотик с привратностями. В десятом класс против директора, которому я сейчас жму руку в присутствии общественности, мы мутили провокационные акции. Возраст протестов. Старую директрису убрали, новый администратор нам не понравился, мы не смирились с этим назначением, притащили из дома пустые водочные бутылки, создали из сухого молока, а la гуманитарная помощь, искусственную рвоту, вошли в родные стены с их ранним открытием и разметали террористические заготовки по четвертому этажу, пытаясь создать для нового руководителя имидж бескультурного пьяницы, тем более, что этому были некоторые основания. Как любой другой мужчина, он был не чужд горячительным напиткам, однако, пострадала от нашего акта, в первую очередь, старушка уборщица, которой, под опасностью критики ее работы, в спешном порядке пришлось намывать пол до прихода масс. Она трудилась, мы трусливо отсиживались в сортире. Аналогичные настроения вызывал у нас военрук, не предавший вместе с перестройкой культ Ленина. Уголок военной подготовки подвергался постоянным осквернениям, мы ломали стенды с портретами героев, сморкались на флаг, писали матом на стенах. Нас ловили, пугали, ругали, это вносило элемент противостояния, паскудство стало анонимным и периодически вспыхивало все два года старших классов. Сейчас военрук стоял среди учителей, я давно не испытывал к нему даже малой доли той лютой неприязни, которая двигала мною в пятнадцать лет, прошлые подвиги стали нелицеприятной глупостью. Мы подличали, другие предпочитали злостно прогуливать. Шарф и Бабушка редко появлялись в школе, вместо уроков посещали баскетбольный зал и окончили школу со справкой. Проучились десять лет, документ получили только о восьмигодичном образовании, на вручение аттестатов не пришли, сейчас ездят на иномарках. Трифон был ненормальным на голову, он считал себя в праве на любые выходки. Обычно возбужденный паренек набирал в рот меловую крошку, разбавлял ее там слюнями, караулил беззащитную девочку-тихоню и выхаркивал на нее содержимое своей ротовой полости. На требование учительницы вместе со жвачкой Трифон выплевывал ей в ладонь обильную харкотину. Пару раз он перегибал палку, и его сильно мутузили, обычно это делал прыщавый Марк, который, так же как и директор, был неравнодушен к алкоголю, являлся на уроки под хмельком, учителя обоснованного побаивались паренька. Те, кто наиболее рьяно увлекался жестокими избиениями людей, пошел по уголовке. Терроризировали нашу небольшую школу очень многие. Взрывали толчки, вгоняли иголки в замки, мочились в горшки с цветами, обмазывали говном потолки, бабы жгли друг другу волосы, травили одиночек, стремились унизить, обесчестить, оскорбить, подчинить все и всех. Нелюбовь имела громадное значение. Неприязнь - желанием навязать свою волю другому - рулила человеческими движениями, находя источники в осознании собственного превосходство. Гордость – есть единственный корень терроризма. И если в нашем обществе последние десять лет обострились военные настроения, захватывают заложников, взрывают среди белого дня гражданское население, то это значит, что гордости стало так много, что для кого-то, для определенной группы лиц, она уже оказалась причиной даже для убийств сотен беззащитных детей. Воспитывая гордость, мы воспитываем мир террористов. Количество взрывов растет, а это значит, что увеличивается число сумасшедших с манией величия, шахидка – это всего лишь видимая вершина айсберга, то, что находится под водой много хуже того, что мы вытворяли в школе. Высшая ценность современной цивилизации - дорогая тачка, шикарная одежда, громадный дворец, политтехнология – есть памятник гордости. Торговые корпорации и террористы – это одна команда, разрушающая государства и нации, чтобы перекачать людей в новый мир цифр. Компания Бритиш Петролиум содержит в нефтяных странах Латинской Америки бригады наемников-убийц, вербовка отморозков идет через мировую сеть журналов «Солдат удачи». Nokia – генеральный спонсор семьи Шамиля Басаева, но виноват в этом только человек, поддавшись страстям, пустившийся в сладкий пляс под навязчивую музыку реклам, без которой теперь его настигает пустота. Гонка за самосовершенствованием в системе координат информационного общества – это самоубийство. Суррогат действительности расчленяет сознание. Чем выше взлетаешь, тем жестче падаешь. Бабушке в армии выбили передние зубы, баба Шарфа изменяет ему при первой попавшейся возможности, Марк сторчался, Трифон не вылезает из психушек. Психушка, как любая крайность, заманчива своей мощью и непостижимостью. Я нелегально проникал в Психоневралогический интернат в Ивановской области. 500 человек пожизненно живут в закрытом учреждении. Изоляция от общества, режим, врачи, уколы. В глухом лесу, там не ожидают гостей, охранники ушли обедать, я беспрепятственно прошел через центральный вход и сел на лавочку возле одного из корпусов, став центром внимания больных людей. Уродливые фигуры двигаются по территории интерната ненормальными ритмами. Ощущаю себя на чужой планете. На крыльце стоит магнитофон, попса, несколько девиц пляшут среди бела дня. Смех или сострадание – значение имеет не поступок, а те мысли, с которым ты его делаешь. Представился фотографом:
- Природные пейзажи снимаю, - на шее болтался фотоаппарат, забрел сюда, решил войти, пообщаться.
За пять минут меня окружила толпа женщин разных возрастов. Из 500 человек здесь лишь 50 мужчин.
- А, можете нас сфотографировать, - их глаза бесподобно чисты, в кого бы я не вглядывался, там было что-то притягательное.
- Да, конечно, - мне как раз этого и хотелось.
Делаю несколько снимков.
- Мне сейчас 35 лет, - рассказывает женщина с лицом мужчины, - я всю жизнь провела по таким заведениям, в детском доме мне дали имя и фамилию, ни отца, ни матери, пробыла там до 18 лет, потом перевили сюда. Но здесь не все такие. Многих сдают родственники. Потому что не могут читать и писать научиться.
Какие же восхитительные глаза - рыжая худощавая девушка с усыпанным веснушками лицом украдкой бросает на меня свой взгляд и, застенчиво улыбаясь, отводит его в сторону. Меня обдает чем-то светлым. Сам схожу с ума. Я хочу туда снова. В ее глаза.
- Здесь все люди, - рассказ продолжается, - с потерянным счастьем. Все мы – брошены и никому не нужны, а ведь каждый человек должен быть кому-то нужен. Своего счастья здесь ни у кого нет, поэтому каждый охотится за чужим счастьем.
Меня поразила глубина нашего ненавязчивого разговора, возникшая совершенно без раскачек. Больше всего я не ожидал встретить здесь четкое человеческое самосознание, но наткнулся именно на него. Женщина с лицом мужчины, пациентка психушки, мыслила так же грамотно, как и не многие мудрые люди вне специального учреждения. Это были юродивые, запертые в клетку. Не вписывались в социум, искусственно созданный людьми. Если не умеет писать и читать, то это не значит, что не мыслит и не переживает. Общество списывает со счетов тех, кто не играет по его правилам. Тот, кто сошел с дистанции, обрел свободу. Болезнь души – всегда путь к очищению. Святость в древние временя приходила людям через самые сильные муки и страдания. Предполагаю, что среди 500 больных такие здесь есть, но их спрятали от человечества. В моем лице оно имело получасовую аудиенцию у Бога. Неожиданно выбежала медсестра с охранником, меня выпроводили вон, спустя два дня я снова стоял у ворот интерната, жажда продолжить беседу не покидала меня все это время, на этот раз легально.