Страница 7 из 40
И это — не только на уровне слога, стиля, сюжета. Это «ни с чем» — позиционное, пронизывающее насквозь установку писателя: вид-то воинственный, а в глубине сердца — страх. В свое время требовательный «старик» это, быть может, потому и почувствовал, что «совсем еще молодой человек» (так критики называли Киплинга) был им читан в пору собственного саморазбора — до глубин, до первооснов социально-творческой позиции художника. Для себя самого решал Толстой фундаментальные вопросы («что такое искусство»?), и тут ему попалась книжка нового английского писателя, а он очень ценил, даже второстепенных, английских писателей за профессионализм, и он прочел и увидел — «растрепан».
Увидел читатель, который не терпел компромиссов и от искусства требовал ответов на важнейшие запросы жизни; уловил художник, при собственной, видимой «растрепанности», не знавший устали в поисках гармоничного соединения слова, мысли и дела в творческую правду. Именно на переходе от репортажной достоверности, стилистической точности, одним словом, правдоподобия («Выдумка его полна правдоподобия» — устойчивое и основательное мнение о Киплинге), на этом переходе — к большой правде усмотрел Толстой у Киплинга творческий промах.
Теперь, когда итоги давним спорам о Киплинге подведены самой историей, видно: в «растрепанности» сказывалась нестойкость идейных основ, на которых Киплинг пытался воздвигнуть свою «крепость». Пытался, развивая свойственную многим англичанам философию «семейного очага», дома-крепости и притом — с садом.
«Наша Англия — сад», — писал Киплинг в стихах, будто бы вторивших самому Шекспиру. Но у Шекспира возделанный «сад» — наследие трудовых поколений. Киплинг, как мы уже знаем, по-своему не терпел белоручек. «Сад тружеников» воспевал он, включая, однако, в понятие о «труде» и всю «грязную работу» по защите захватнических, имперских интересов. А в итоге, в глубине, как Сэр Антони, понявший, что не обиду от сына, а возмездие за дела рук своих получил он, так и Киплинг, хотя бы временами, испытывал покаянно-просветляющее чувство исторической вины.
Киплинг самому себе предъявил суровый счет. Когда Королевское общество литературы присудило ему золотую медаль, он, отклонявший после получения Нобелевской премии многие литературные, ученые и даже государственные почести, эту медаль принял и по случаю произнес речь. «Все пишут, — в таком духе говорил он, — надеясь на бессмертие, а что остается?» Он вспомнил гигантов, например, Свифта, Властелина Иронии, чьи сарказмы сотрясали устои, а в горниле вечности все им сделанное сжалось, в сущности, до размеров маленькой книжки. «Это все равно, — сказал Киплинг, — как если бы с помощью вулкана зажигать светильник над кроваткой ребенка». Но выводом Киплинга была все же не мысль о тщете даже очень больших усилий. Он говорил о требовательности самой истории, о нагрузке веков, под которую, как под пресс, ложатся книга за книгой, а там, что останется! «Пока пишешь, — говорил Киплинг, — окружающий мир берет у тебя лишь столько правды или удовольствия, сколько ему в данный момент требуется. А со временем остаток приплюсуется к общему результату, и, может быть, получится такой итог, о котором писатель даже не мечтал».
Но вот уже в самое последнее время, у нас на глазах, англичане вновь вспомнили Англию «конца века», ту самую, о которой еще Ричард Олдингтон говорил: «Совсем другая и, однако, на удивление та же, в чем-то неправдоподобная, бесконечно далекая от нас, а во многом — такая близкая, до ужаса близкая, сегодняшняя Англия…» Ныне соотношение далеко — близко еще даже усугубилось. Почти столетняя проверка выявила, что, собственно, к нашим дням приблизилось, что — отдалилось. Стало видно, что не приметы прошлого приближаются, а развилось «современное», уже намечавшееся в «далеком». Поэтому картина прежней эпохи стала активно перестраиваться усилиями историков и критиков. Имена, несравненно уступавшие Уайльду и Киплингу в прижизненной популярности, вышли на первый план. Те, о ком тогда говорили разве что в литераторских кругах, причем преимущественно говорили — не читали, во веком случае, не читала публика, знавшая наизусть Киплинга, те, если судить по мнениям нам современной критики, вышли вдруг на первый план как фигуры более значительные. Но это, понятно, аберрация.
Как ни трудно в самом деле восстановить картину ушедшего времени с основными его приметами, одной ошибки все-таки можно избежать, надо только не путать в прошлом самого прошлого и — намеков на будущее. Это уже к нашему времени намеки выросли в общепонятные и общепризнанные высказывания, это время как бы «дописало», прояснило их для нас. Кроме того, оценки новейшей английской критики отличаются какой-то нарочитой противопоставленностью вкусам читателей. «Возрождая» старых, некогда не вполне понятых или непризнанных писателей, критика превозносит их «серьезность», «сознательно-рассчитанное мастерство», однако одаренности, настоящей творческой энергии нет в этих свойствах. Одаренности, которая в произведениях и Уайльда и Киплинга била через край. Конечно, десятки киплинговских книг под прессом лет сжались до одного-двух томов. Из того, что написано Уайльдом, отстоялась книга, которую даже трудно зачислить в какой-либо жанр, ее так и называют «Ум Уайльда». Но уж это в самом деле выдержало проверку нелегкую и — будет жить дальше.
Д. УРНОВ
ОСКАР УАЙЛЬД[5]
СТИХОТВОРЕНИЯ[6]
VITA NUOVA[7]
[8]
IMPRESSION DU MATIN[9]
[10]
IMPRESSIONS[11]
[12]
5
Хотя он с детства был окружен книгами и литературной средой, хотя незаурядные способности проявились у него рано, писать и тем более широко печататься Оскар Уайльд стал сравнительно поздно. Его стихи появляются в студенческих журналах (1876), когда он учился в Дублинском колледже Троицы; он получает в Оксфорде университетскую премию за поэму «Равенна» (1878), но все же личная слава обгоняет его литературные успехи как бы в соответствии с любимым его парадоксом: «Весь свой гений я вложил в жизнь, в творчество — только талант». Оригинальность его костюмов, поведения и высказываний обращает на себя такое внимание в Лондоне, что он оказывается персонажем оперетки, высмеивающей «эстетов». В качестве «живой рекламы» ему предлагают отправиться вместе с театральной труппой, исполняющей эту оперетку, в США; по возвращении он становится штатным рецензентом разных периодических изданий; и только на рубеже 80-90-х годов сказками и романом «Портрет Дориана Грея», а затем пьесами Уайльд утверждает себя как писатель.
6
Лирические стихи относятся к раннему периоду творчества О. Уайльда. Он собрал их в отдельной книге (1881), которую при переизданиях незначительно исправлял и дополнял. Полное собрание стихотворений Уайльда вышло посмертно в 1908 г.
Некоторые стихотворения Уайльда были переведены на русский язык Н. Гумилевым, Ф. Сологубом, М. Кузминым (см.: О. Уайльд. Полн. собр. соч., под ред. К. И. Чуковского, т. IV. СПб., 1912).
7
Новая жизнь (итал.).
8
Vita nuova (стр. 27). — Впервые опубликовано в «Ирландском еженедельнике», 1877 г.
9
Утреннее впечатление (франц.).
10
Impression du matin (стр. 27). — Впервые в лондонском журнале «Мир», 1881 г.
11
Впечатления (франц.).
12
Impressions (стр. 28). — Впервые в лондонском журнале «Пан» 1881 г. Второе стихотворение появилось в «Ирландском еженедельнике» еще в 1877 г.