Сетевые публикации

И если не брать этих программ тридцатых годов, а руководствоваться гуманистическими традициями, то они таковы: уважать свою историю, чтить веру отцов, не плевать в собственное прошлое, а принимать его. История — это не проклятие, не замок с привидениями, а сокровище, которое следует изучать и понимать.

В условиях гражданской смуты рушить и Церковь как последнюю моральную скрепу общества — опрометчиво. И хотя призыв к несяжательству можно лишь приветствовать, но будет вовсе славно, если мораль сия будет применяться не выборочно, но повсеместно.

Отказаться от стяжательства — достойно. Стяжательство — есть позор и непоправимая беда для человеческой натуры. Об этом задолго до возникновения христианства предупреждали Платон, Диоген Синопский, Антисфен и Сенека. Деньги уродуют человеческую натуру, а изобретательность в добыче богатства мобилизует хитрость, лживость, властность, но отнюдь не доброту и сострадание. Церковь с античными мыслителями сугубо солидарна. Жизнь отдельных пастырей и простые сельские церкви как нельзя лучше это иллюстрируют.

Однако сам по себе институт Церкви и жизнь ее главных предстоятелей — это нечто иное. Пышность убранства церкви есть воплощение славы Господа, есть элемент обрядовой веры. В уместности этого обряда можно сомневаться, этот обряд можно обсудить в теологическом диспуте. В конце концов, можно пенять князю Владимиру, зачем выбрал православие, а не иудаизм, где убранство храма попроще. Можно алкать перемены православия на лютеранство и полагать, что вслед за лютеровской «боевой проповедью против турок» возникнет новый пафос в умиротворении Кавказа. А можно — и это наиболее благородно — вернуться к образу жизни прихожан катакомбной церкви.

Лев Толстой не признавал таинства Воскресения — в преддверии светлого праздника Пасхи Христовой, об этом нелишне вспомнить. В этом было основное расхождение толстовского христианства с ортодоксальным православием. Он считал Иисуса смертным человеком, а чудо Воскресения трактовал как духовное перерождение человека. Отказаться от греховной жизни, открыть себя к состраданию ближним, жить интересами всех, а не своей персональной наживы — в этом, по Толстому, и есть чудо Воскресения, человеческого и общественного.

И если бы наше завистливое и корыстное общество захотело такого Воскресения — было бы не жаль и согласиться с критикой церковного обряда. Но опровергать торжественную часть православного обряда и одновременно поклоняться золотому тельцу — это поразительная особенность нашего кривого времени. Служить отдельно взятому бандиту и протестовать против бандитизма как такового — в истории феномен не новый, но в новом времени казус приобрел характер эпидемии.

И если у кого-то возникла мысль, что это есть путь к гражданскому обществу, то мысль эта в большей степени утопична, нежели насаждение коммунистических идеалов при помощи лагерей.

Экономист, который был оборотнем (19.10.2012)

В истории существует великое множество оборотней. Например, современники были убеждены, что Чезаре Борджиа днем гуляет по городу, а ночью преображается в вурдалака. Из самых известных — история про Мелезинду Лузиньян, дело было в VIII веке. Дама эта была одновременно и драконом. Однажды супруг вошел без стука к ней в опочивальню и был потрясен, увидев у жены чешуйчатый хвост. Мелезинда с пронзительным криком вылетела в окно и больше никогда не возвращалась, лишь по ночам крылатая змея заглядывала в комнаты сыновей. Можно упомянуть древнекитайские придания о лисах, оборачивающихся женщинами на ночь, а поутру убегавших к себе в норы. Раввин, создавший глиняного Голема, и доктор Джекил, открывший способ превращаться в мистера Хайда, — они в своей алхимии пользовались историческим опытом человечества, сохраненным в преданиях.

Автор данного текста не подвержен суевериям более других, напротив, склонен рассматривать явления с точки зрения логики. Допустим, оборотней нет. То есть мы верим в то, что акция «Газпрома» соответствует ста рублям, а в то, что Мелезинда летала вокруг замка, — в это мы не верим. Вампиров, полагаем мы, нет. Зато верим, что государственные облигации будут когда-нибудь погашены. Верим в финансовый капитализм, то есть в то, что нарисованное на бумаге соответствует реальной работе промышленности в мире, — а народные придания подвергаем сомнению. Позвольте спросить, а почему так? Почему следует доверять всякому деятелю из сословия экономистов больше, чем свидетельствам поколений своих предков? Каким критерием мы руководствуемся, давая такое предпочтение? Вот, скажем, министр финансов сказал, что кризис кончился и надо опять вкладывать деньги в акции нефтяных компаний. В это вы верите? А сотни тысяч сказителей, не сговариваясь, оставили истории о том, как люди оборачиваются животными, — и вот в эту простую — естественную! — вещь мы поверить не можем?

Оборотничество — не есть что-то колдовское и недоступное пониманию. Это просто-напросто нахождение между двумя мирами, не что иное, как обычное промежуточное состояние, то, что иные философы определяли как сумерки души. Свойства и качества двух полярных субстанций оказываются взаимосвязаны — оборотень есть как бы трансформатор, он аккумулирует две несхожие субстанции.

Рассмотрим оборотничество применимо к социокультурной эволюции человечества. В этом смысле Россия — страна-оборотень. Она обращается то в Запад, то в Восток, не являясь, по сути, ни тем, ни другим. Она — обыкновенный вервольф, вот эта ее оборотническая природа и должна быть учеными изучена. Кем является дама Лузиньян — женщиной или драконом? Она является оборотнем, соединяющим в себе и то, и другое. И так же обстоит дело с Россией. Как у всякого оборотня, у России есть определенная цикличность в превращениях. Периоды, когда Россия воображает себя Европой, длятся примерно 10–15 лет, а потом сменяются на 30-40-летний период стагнации, который исследователи европейско-прогрессивной ориентации воспринимают как регресс и откат вспять. Многим ревнителям прогресса мнится, что Россия изменяет себе и своему европейскому пути, когда она возвращается к своей византийской ипостаси. На деле же это никакой не регресс, ни в коем случае не измена. И даже соревнования между динамичной цивилизацией западного толка и стагнацией сталинско-брежневского образца — такого соревнования нет. Это всего лишь циклы бытия оборотня. Короткий день в европейском обличье сменяется долгой ночью восточноподобной тирании — и это попросту такая природа вервольфа, именуемого в исторических хрониках словом «Россия». Не климат пугал приезжих де Кюстинов и Герберштейнов, не варварские нравы — европейские исследователи оставили нам записки о куда более экзотических землях. Пугал их непредсказуемый характер объекта исследования — они терялись: что именно они изучают? И если оказывалось, что период их исследований падал на завершение российского цикла и они становились свидетелями превращения, — их охватывал почти что суеверный ужас. Сюда же плюсуются и иррациональные отзывы самих русских о природе своего отечества. «Умом Россию не понять» — как прикажете западному ученому обходиться с такой посылкой? Он стремится понять именно умом, он хочет фактами объяснить то, что необъяснимо фактами: именно потому, что природа оборотня двойная, одни факты следует располагать в одной шкале, а другие факты — в другой! Существует неимоверное количество исследований России: большинство из них абсолютно бесполезны с научной точки зрения. Если изучать природу оборотня, то именно как природу оборотня, но не как природу существа, лишь одному биологическому виду принадлежащего.

С этим же феноменом связаны и разочарования западных дипломатов и чиновников, имеющих дело с русскими коллегами. Им кажется, что на их российских коллег давит государственный аппарат, заставляет их ежесекундно менять взгляды, отказываться от вчерашних обещаний. Западный дипломат полагает, что русский коллега, находясь вне занимаемой должности, делается совсем иным человеком. Он — как нормальный гуманоид — не сделал бы того-то и того-то. Его государство неволит, так считает наблюдатель. Не так, совсем даже не в этом дело! Просто чиновник, сросшийся с природой своей страны, — этот чиновник мимикрирует так же, как и сама страна. Бороться за демократию — давай! Строить вертикаль власти — с рвением! И то, что призывы меняются практически каждый день, — никак не настораживает рьяного чиновника. Он естественным образом — то есть присущим его естеству вервольфа образом — меняет природу взглядов, приоритеты, ценности, все сразу. Вчера он вызволял из ссылки диссидента Сахарова — а завтра он гонит его с трибуны. Вчера он давал волю сопредельным странам и республикам — а сегодня вводит в них войска. Да нет же, это не хитрость, он не стратег, помилуйте, какая здесь может быть стратегия! Чиновник, отдающий эти противоречивые приказы, — он просто оборотень и ведет себя соответственно. Мы с вами наблюдали, как мимикрировала демократическая элита в класс чиновничества. Толпы с плакатами, отчаянные митинги — почему всего этого не стало? Призывы вместе бороться, лозунги и декларации — куда же они все делись в одночасье? И сами люди, их произносящие, где они? Вчера эти славные герои боролись за гражданские права и открытое общество — сегодня почти все герои демократического движения получили государственные посты. Как может один и тот же человек попеременно быть премьер-министром, затем возглавлять оппозиционную партию, затем становиться губернатором при авторитарном президенте? Как такое возможно? — вопиет социальный доктринер. Но именно так только и возможно, если иметь в виду природу российского суккуба. Оборотни, они не плохие, они просто иные.