Страница 16 из 48
— Учился у него, — признался Торшин.
— Да, — сказал старичок с иронией, — и у хороших учителей бывают плохие ученики. Вы из второго управления — контрразведка, в наше время за такую работу, вас бы в питомник отправили, службу продолжать.
— Был там уже, — хмуро сообщил Торшин, — а в ваше время тоже проколов хватало. Достаточно тридцать седьмой год вспомнить.
— Это юноша, был не прокол, а целенаправленная превентивная акция, по уничтожению всех, кто представлял или мог представлять, опасность, для Сталина. Правда, многие в исполнительный аффект впадали, надо, не надо, всех стреляли, паранойей на почве борьбы с «врагами народа» заболели, но их потом в тридцать девятом, тоже убрали, — старичок ухмыльнулся, — опасное это дело исполнительный аффект. Однако я заболтался, вы заскучали молодой человек, а дело стоит. Так что вам конкретно надо.
— Фотографии учеников мужской гимназии, период 1915–1917 гг. Если это возможно и образцы почерка.
— Зачем позвольте полюбопытствовать?
— Для экспозиции в музее, — улыбнулся Торшин.
— А вы не безнадежны молодой человек, — ухмыльнулся старичок, достал альбом, пролистал страницы, достал фотографию, передал ее Торшину, предупредил, — это единственная с тех времен уцелела.
Пожелтелый лист фотобумаги. Стоят мальчики, одетые в форму гимназистов, смотрят, в объектив, аппарата. Дым вспышки, снято, и они весело разбегутся на каникулы, к ласковому морю, к забавным проделкам, к счастью которое их ждет за дверями фото студии. Только ждет их революция, гражданская война, послевоенный голод, психоз вечного страха, и снова война, немецкая оккупация, слезы счастья при освобождении «Наши вернулись! Наши! Русские!», и снова, голод, страх за себя и за близких. А пока мечтайте мальчики, мечтайте о прекрасном мире, что ждет вас за воротами гимназии. Над фотографией фигурная выполненная фотографом, памятная надпись: «Мужская гимназия. Второй класс. 1916 год».
— Расскажите, кто здесь изображен, — попросил Торшин.
— Вот видите с левого края мальчишку в первом ряду, — старичок показал пальцем, на весело улыбающегося гимназиста, — это я.
Старичок водил пальцем по фотографии: «Этот убит в гражданскую, вот этот умер от тифа, а этот маленький такой к белым ушел, что с ним дальше не знаю, вот этот репрессирован, рядом, с ним стоит видите толстенький такой, убит на войне с немцами, а этот…» Поминальным звоном, звучал рассказ. Молитва о мальчиках мечтавших, о прекрасном завтра, молитвой об уходящем времени.
— А вот этот известным писателем стал, — продолжал старичок, — Антон Ефимов слышали о таком?
— Неужели? — Торшин, внимательно посмотрел на изображенного, на фотографии, крупного для своих лет, темноволосого мальчика.
— Да он самый, вот только трое нас и осталось из класса, я, Федька, да Антон.
— А вы с Ефимовым с тех времен, не виделись?
— Да написал я ему письмо, предложил встретиться, вспомнить былые времена, но, — старичок смущенно закряхтел, — ответа не получил. Такое часто бывает. А я не из тех, кто в друзья, знаменитостям набивается. Нет, так нет.
— А если бы вы встретились, вы бы его узнали?
— Наверно, — пожал плечами старичок, — у меня память хорошая, по фотографии, не узнал, а при личной встрече обязательно вспомнил бы.
— А вы фотографию мне на время не отдадите?
— Для экспертизы? — прищурился старичок.
— Для выставки, — уточнил Торшин, — а Петру Васильевичу, я обязательно передам, что вы по прежнему, в здравом уме и твердой памяти.
— А он что еще работает? — удивился старичок.
— Преподает. Консультирует.
— А меня списали, — загрустил старичок, — только и осталось, что воспоминаниям предаваться, да к врачам ходить, на здоровье жаловаться. «Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?» — процитировал Есенина старичок. — Знаете, юноша, я вам открою стариковскую тайну, если мы ворчим и ругаем вас молодых, то это просто мы вам завидуем, и напоминаем, что мы тоже молодыми были, — старичок подмигнул Торшину и добавил, — И вас старость не минует, если конечно вас, Боги не возлюбят.
«Утешил, а то мы сами этого не знаем, нет, точно въедливый старичок. Знать, то знаем, — мысленно одернул себя Торшин, возвращаясь в гостиницу, — а вот почувствовать, еще не пришлось. Знать и чувствовать все-таки разные вещи. И чего это меня на философию потянуло? А все старик виноват, угостил коньяком, раз рюмка, два, три и все, готов философствовать. Что-то многовато я пить стал, а все оперативная необходимость, — весело и беззаботно, улыбнулся своим мыслям Торшин, идущая ему навстречу девушка приняла улыбку на свой счет и, в ответ призывно заулыбалась, — очень интересная эта штука, оперативная необходимость» — решил Торшин, и подошел к девушке, знакомится. «Жена далеко, дело сделано, надо же легенду о научном сотруднике музея в массы распространять» — Торшин себя, и оправдал и мотивировал интерес к прекрасному полу, служебной необходимостью.
— Саша, — представилась девушка, в ответ на его заигрывание, — Я из Ленинграда приехала, в отпуск, у моря отдохнуть, — и выжидающе посмотрела на него.
— Алексей, я историк, здесь в командировке, материалы для выставки собираю, — начал он озвучивать свою легенду, вот именно, не врать доверчивой девушке, а мотивировать свое присутствие в городе.
— Надо же какое совпадение, — изумилась девушка, — я тоже историк-архивист. А вы Леша, какой институт заканчивали?
«О черт! Второй прокол сегодня, — расстроился Торшин, который до призыва в армию подавал документы в институт, и конечно с треском провалился на экзаменах. Исторический, на котором он мечтал учиться, был самый «блатной» факультет в области, и абы кого в эту кузницу, будущих комсомольских кадров, не принимали, а он до службы был именно из категории, абы кто.
— Исторический факультет пединститута в Ярославле, — ответил на вопрос Торшин, и пополнил неисчислимые ряды российских самозванцев, правда, до Отрепьева, Пугачева и Хлестакова, ему было, не дотянутся, но с другими менее известными он вполне мог встать почти вровень.
— А в чем вы специализируетесь, какая из исторических дисциплин вам ближе? — девушка искала общую тему для разговора, что бы потом ненароком перейти к самой главной теме, ну в общем чтобы спать вместе, то есть совсем даже и не спать, Саша совсем запуталась в формулировках. Все-таки не с первым попавшимся, а с коллегой, духовная близость, знаете ли, становится более глубокой, после близости иного рода, рассуждала девушка Саша.
— Саша! Единственная история, которая меня волнует в данный момент, это история наших отношений, — не дал себя разоблачить Торшин. Вот так и копится бесценное золото опыта оперативной работы. Из любой ситуации, уметь найти достойный выход. Тем более достойный выход, был очень приятным, и явно не возражал, против небольшого приключения.
«Нет, что не говорите, а интеллигента, человека большой культуры, сразу видно, — так определила для себя, Торшина, девушка Саша, — тем более он симпатичный, — заметила она, — в конце концов, это, ничему не обязывает и, потом будет, что вспомнить, — подумала она, — вот только бы он не подкачал, и не оказался бы, слишком интеллигентен». Мысль девушки металась от сомнения до надежды, от надежды, до почти полной уверенности. Безусловные и условные рефлексы Саши молнией очертили круг и, демонстрируя частичную зависимость человека от природы, вернулись к исходной. «Фрейд был все-таки прав, как бы не утверждали, обратное классики марксизма» — думала образованная и интеллигентная девушка Саша, она была еще в состоянии, между делом, подвергнуть критики марксизм — ленинизм и, вспомнить австрийского доктора. Отпуск у нее заканчивался, а еще не вся программа была выполнена. Саша взглянула на Торшина и сразу успокоилась, по нему было видно, что он знаком с Фрейдом и, не будет весь вечер читать ей, сонеты Шекспира, а сразу перейдет к новеллам Боккаччо.
После нежного общения с девушкой ищущей приключений, Торшин под утро вернулся в номер, принял душ, развалился в кровати. «Нет, день нормально прошел, все, что надо выяснил, фотографию нашел, честное слово в оперативной работе есть свои прелести, а когда капитан вернется, можно и домой возвращаться» — успел подумать он и провалился в здоровый, счастливый, без сновидений сон.