Способ побега

— Понятно. — Тимофей хрипло выдохнул. — Скажи, Леха, — меня и Вигалу волокли с тобой вместе?

— Да. Потом нас бросили здесь, а его поволокли куда-то дальше. А потом эти уроды накинулись на тебя с кулаками. Били и пинали, пока не устали. Я пытался тебя защитить, Тимоха. Правда, пытался…

Леха отвел глаза. Тимофей ощутил что-то вроде сочувствия и сожаления одновременно. Однако вины Лехи здесь не было. Что он мог сделать — один и без оружия? Броситься с голыми руками на ораву вооруженных стражников? Красивый способ самоубийства. И только.

Есть моменты, когда лишних движений лучше не делать. Особенно бессмысленных. Как учит тюк-до — мудрый дышит в такт дыханию окружающих.

Тимофею почему-то припомнился старый бурят Михей, с умным видом излагавший эту истину когда-то. И как он сам, неисправимо ехидный в силу четырнадцатилетнего ершистого возраста, сидя в задних рядах учеников, дополнил слова учителя: «и портит этот воздух, пока они делают вдох». Все смеялись, и Михей тоже. А потом сказал, что, мол, я и в этом случае дышу в такт вашему дыханию. Это тоже был урок.

Тимофей кивнул и выдавил, желая приободрить Леху:

— Ничего. Ты был один, их — несколько. Что ты мог сделать?

— Должен был что-то сделать. — Голос у Лехи дрогнул. — Тимоха… один из них приставил мне нож к шее. Мне оставалось только смотреть.

Тимофей закашлялся и сплюнул на пол кровавый сгусток. Плохо. Остается надеяться, что легкое не пробито осколком переломанного ребра.

— Ты бы мне ничем не помог, если бы сам улегся с перерезанным горлом. — Слова вылетали из горла тяжело и со свистом. — Еще кое-что, Леха, я не помню: как меня били. Или мне так сильно саданули по голове?

Леха пожал плечами:

— Странное дело, браток. Пока нас волокли по городу, я вас двоих даже не слышал. Я-то сам громко права качал… а вот с вашей стороны ни звука не было. Я, братан, грешным делом даже в непонятках был.

Значит, их волокли без сознания.

— А потом, когда Вигалу уволокли, а ты остался один на один с этими уродами… — Во взгляде Лехи опять появились жалость, ужас и вина. — Я еще кое-что заметил. Ты под их кулаками болтался как мертвый. И не кричал, и даже не двигался. Как наркоман после иглы. Они тебя случайно не накачали чем-нибудь?

— Не знаю. — Тимофей качнул головой, устало прикрыл единственный здоровый глаз. Непонятное что-то произошло с ним…

Может быть, его ударили по голове еще у ворот? Это бы многое объяснило. Хорошо нацеленный удар древком копья — и человек надолго и надежно теряет сознание.

Он поднял руку и дрожащими пальцами ощупал голову, передвигая ладонь замедленно, как больной. Опять странность. Такой удар как минимум должен был оставить на своде черепа хорошую шишку. Однако под волосами были лишь небольшие припухлости и несколько ссадин. Но ничего такого, что говорило бы о достаточно сильном ударе. Странности множились.

Тимофей с содроганием припомнил мага-оружейника и застывшие позы Вигалы и Лехи. Чары мага-оружейника. Вот от чего пытался их уберечь Вигала, вот почему он отшвырнул назад Тимофея — и попытался сделать то же самое с Лехой. Но тот не понял и решил посопротивляться, подставив их всех под удар…

Отвратительно было сознавать, что такое могло случиться и с ним. Просто удар по голове устроил бы его гораздо больше.

Хотя у его тела, вполне возможно, могло быть на этот счет совсем другое мнение. Он криво усмехнулся одной половиной лица и проскрипел, стараясь не обращать внимания на боль, терзавшую поврежденную половину:

— Значит, как мертвый? Понятно. Хотя почему как — именно как труп я себя сейчас и чувствую…

Лexa тут же утешил его в своей неповторимой манере:

— Видал я жмуриков, которые выглядели получше, чем ты…

Тимофей выдохнул и подтянул колени к груди. Коленные суставы гнулись плохо, ноги ощущались одним сплошным синяком.

Зато он был жив. И намеревался протянуть в этом качестве как можно дольше.

И еще он собирался причинить этому городу магов столько проблем, сколько сможет. Правда, пока еще он не знал, что и как сделает.

Но как учил бурят Михей — цель сама находит средства. Тимофей отбросил мысли в сторону и очень осторожно уложил руки на колени.

— Леха, здешних постояльцев хоть кормят?

— Размазней. — Леха встал, отошел в сторону на пару шагов. Вернулся он уже с широкой глиняной миской в руках.

На дне миски плескалась густая серая жижа.

— Утром давали. Я для тебя заначил.

До ужаса не хотелось говорить, но он все-таки разлепил распухшие губы:

— А ты сам-то ел?

— Я уже хлебнул. — Леха присел рядом, держа в руках миску. — Из своей миски. Это твоя доля. Давай и не кочевряжься. Еда свинская, но другой у нас нет. Тебе надо подкрепиться. Последний раз ты ел еще вчера.

Это вчера казалось сейчас далеким, как будто между сейчас и вчера пролегла целая вечность. Он с тоской вспомнил свою последнюю трапезу в ресторане. Сочный поросенок с поджаристой кожицей, пышные лепешки, поданные вместо хлеба… И изощренные закуски под незнакомыми соусами. И Мриф, глядевшая на него через весь зал от ресторанной стойки.

Край миски ткнулся в разбитые губы. Он сморщился, но сумел сдержать стон. Ласковой сиделкой Леха не был. Миска приподнялась, и серая жижа перелилась к губам.

Тимофей глотал, стараясь не обращать внимания на вкус. Впрочем, он его сейчас практически не чувствовал. Привкус крови от разбитых десен стоял во рту, перебивая все ощущения от жидкой кашицы. С трудом проглоченная холодная жижа улеглась в желудке как камень.

Но это была еда, в которой сейчас его тело нуждалось больше всего.

Он протянул миску Лехе, неловко улегся вдоль стены и провалился то ли в сон, то ли в беспамятство.

Проснулся Тимофей уже на закате. Зеленое небо, перечеркнутое прутьями клетки, окрасилось розоватыми потеками, особенно густыми с одной стороны. Розовато-зеленые переливы в небе напоминали камень александрит. У его матери были серьги и перстень с этим камнем. Он, проснувшись, какое-то время лежал на спине, бездумно глядя на небо и погрузившись в воспоминания. Странно, но мысли о матери отгоняли боль, делая ее более слабой. Тимофей вспомнил коробочку из бумаги, которую сделал во втором классе и подарил ей на

Восьмое марта. Потом целых четыре года мама укладывала свои любимые серьги и перстень в эту коробочку, до тех пор, пока края ее совсем не обтрепались. После этого он купил в сувенирном магазине маленькую деревянную шкатулочку на деньги, сэкономленные на школьных завтраках. И торжественно преподнес матери на очередной Женский день. И мама убирала свой александритовый гарнитур уже туда.

Клала каждый день до тех пор, пока не угасла от своей болезни тихо, как свечка. Деревянная шкатулка до сих пор лежала у него в шкафу. Вместе с сережками и перстнем. Иногда он доставал ее и открывал, пытаясь разглядеть в разноцветных переливах камней образы прошлого. Красный бархат подкладки все еще хранил легкий аромат материнских духов, ускользающий и горьковатый, как все воспоминания.

Сбоку кто-то не слишком ласково ткнул его в бок. Горячая боль тут же заворочалась в ребрах разбуженным зверем. Тимофей судорожно вздохнул, сцепил зубы и повернул голову.

Над ним сидел Лexa, озабоченно склонив голову и заглядывая ему в лицо.

— Как ты? А то вижу — лежишь с открытым глазом, и непонятно, дышишь или нет.

— Добрый ты, Леха, — пробормотал Тимофей, не удержавшись от болезненной усмешки. — Для тебя лучший способ проверить, дышит ли больной — это дать ему кулаком по отбитым ребрам.

— О… — У Лехи хватило совести опустить глаза. — Прости, браток. Я как-то не подумал.

— Ничего. Все уже почти прошло.

Он потянулся и сел. Существа, вместе с ними разделявшие эту камеру, не обращали на них никакого внимания. Точнее, почти не обращали — в их сторону повернулись двое-трое страшноватых морд, явно не принадлежащих человеческой расе. Тимофей засунул дрожащие ладони между коленей, пытаясь унять дрожь в теле, слабом, как у ребенка. Кивнул в сторону ближайшей фигуры: