Последняя любовь

Тут прибежала проворная горничная с иголкой и ниткой в руках.

— Здравствуйте, Ганночка! — Лакей встал, играя томпаковой цепочкой.

— Для кого Ганночка, а для кого и нет, — буркнула девушка, вынимая из кареты подушку и разглядывая отпоровшуюся обивку из дорогого бархата.

— Ну так здравствуйте, панна Ганна! — с умильной улыбкой поправился неисправимый щеголь, подходя к девушке и пытаясь взять ее за руку.

Девушка выставила иголку.

— Может, у вас принято хватать за руки, а у нас нет, — отрезала она.

— Ай-ай! — вскричал лакей, осматривая уколотую руку.

— Ха-ха-ха! — смеялись кучер и Григорий.

— Уж больно вы сердитая, — сказал щеголь. — Ну как, может, выпьем посошок на дорогу, а? — обратился он к Григорию. — У Шмуйлы, напротив, крепкое пиво.

— Недосуг мне, — отрезал казачок.

Современный Фронтен натянул поглубже шапку, еще раз глянул на присутствующих и, видя, что тут ничего не добьешься, направился к воротам.

— Скатертью дорога, — буркнул Григорий.

— Будь здоров! — смеясь крикнула вдогонку горничная. — Пиши мелкими буквами на Бердичев! — и показала уходящему кукиш.

— Ха-ха-ха! — хохотали слуги. — Что, получил? Ха-ха-ха!

Кучер вывел из конюшни пару фыркающих лошадей под серой попоной.

— Но, Султан, но! — покрикивал он.

На крыльцо вышел Генрик.

— Эй, ребята! — закричал он. — Пошевеливайтесь, завтра об эту пору выезжаем.

— Все готово, пан! Хоть сейчас можно ехать, — весело ответили три голоса.

Тем временем наш Фронтен повеся голову шел вдоль улицы и скрылся в доме, где жил Вевюрский.

В комнате с двумя окнами во двор за столом, накрытым к чаю, сидел херувимчик в персидском узорчатом халате и расшитых туфлях. Напротив него, в костюме для утренней прогулки, небрежно развалившись в кресле, курил сигару граф Август.

— Михалек возвращается! — вскричал Фрычо, завидя в воротах лакея.

Граф Август с безразличным видом отхлебнул чай из стакана.

— Ну что, Михалек? — обратился Вевюрский к вошедшему лакею. — Узнал что-нибудь?

— Где там! — уныло ответил Фронтен. — У этих людей, ваша милость, язык на запоре, а уж Ганна — чистая змея! Так уколола меня иглой…

— Растяпа! — рассердился Фрычо. — Значит, так ничего и не выведал?

— Как же, ваша милость? — с хитрой миной ответил лакей. — Завтра их господа уезжают!

При этих словах Вевюрский подскочил в кресле, да так, что с ноги у него упала туфля, а граф Август облил чаем белый пикейный жилет.

— C'est inimaginable![126] Вы слышите, граф? Завтра они уезжают!

— Меня это ничуть не трогает, — ответил граф, вытирая платком пятно на жилете.

— Конечно, — беря себя в руки, согласился Фрычо, — какое нам до этого дело. Впрочем…

Тут с грохотом распахнулись двери, и в комнату ворвался рослый, плечистый мужчина; бросив шляпу на стул, палку на пол, он закричал:

— Bonjour, messieurs, налейте мне чаю, и я расскажу вам новость.

— Как дела, Брыня? — спросил хозяин. — Михалек, чаю пану Брониславу! Что за новость?

— Хо-хо, новость отличная, ma foi! Вот видите, какой я хороший товарищ, для вас постарался.

— Ну, что там у вас? — высокомерно спросил граф.

— Видите ли, господа, — заговорил Бронислав, садясь к столу и прихлебывая чай, — вчера, когда мы играли в преферанс у Одзи, во двор въехала бричка. Я выглянул в окно и увидел своего старинного приятеля Мечика Загурского.

— Mais co

— Ха-ха-ха, он мастак на такие дела, но кони у него добрые.

— Где же ваша новость? — вмешался, притворяясь равнодушным граф.

— Сейчас расскажу. Когда мы увидели знакомого, а Одзя тоже знает Мечика, начались расспросы о том, что слышно, весело ли развлекаемся, кто в этом году отдыхает, много ли девушек на выданье. Слово за словом, вышло так, что мы стали рассказывать о Ружинской, посмеялись над larmoyant'ым[127] Янушем, который, кстати, был с нами, сказали, что он влюблен в нее так, что у него глаза на мокром месте. «Ружинская! — воскликнул Мечик. — Красавица! Ma foi, не выходит ли она замуж?» Мы хором спросили, откуда он ее знает. «Я бывал у ее мужа, Альфреда Ружинского, на Волыни, — ответил он, — охотился с ним, играл в карты и часто видел его жену. Потом Ружинская ни с того ни с сего уехала от мужа и развелась с ним. Вот уже четыре года, как они в разводе». Вот вам моя новость!

— Нас она не очень интересует, — равнодушно промолвили оба слушателя, однако, вопреки этому утверждению, во время рассказа Бронислава другая туфля Вевюрского отлетела далеко под стол, а на белом жилете графа Августа появился черный след от пепла.

— Как это не интересует! — вскричал Бронислав. — Меня это действительно не касается, потому что я не претендую на пани Ружинскую, но другие… — И он лукаво подмигнул обоим претендентам.

— Любопытно, почему она разошлась с мужем? — задумчиво произнес Фрычо.

— Мечик говорит, что этого никто не мог понять.

— Наверно, влюбилась в кого-нибудь.

— Мечик отрицает это. Он говорит, Ружинский дельный человек, красивый и богатый.

— Эскулап, эскулап! — вдруг закричал Вевюрский, увидя в окно доктора, который направлялся к пациентам, живущим в том же доме.

Доктор обернулся.

— Здравствуйте, пан Вевюрский! Что случилось, почему вы до сих пор не одеты?

— Заходите, доктор, у нас новость!

— Какая? — небрежно спросил доктор, подходя к окну.

— Только что мы узнали, что Регина Ружинская в разводе со своим мужем.

— Действительно хорошая весть для ее поклонников.

— А кто ее поклонники? — с легким неудовольствием спросил Фрычо.

— Не знаю, — саркастически ответил доктор. — Но, наверно, они есть, если кто-то даже учил попугая произносить ее имя.

— Э, доктор, то была шутка.

— До свидания, пан Вевюрский!

— Au revoir, эскулап.

Доктор ушел и только в воротах вспомнил, что забыл навестить больного. Он медленно вернулся, но не пошел сразу к пациенту, а постоял на крылечке, опустив голову и машинально рисуя палкой на песке. Может, он задумался о том, сколько и какие ванны следует прописать больному? А может, из-за бутылок минеральной воды и пузырьков с лекарствами перед его глазами возникло слово «разводка» и так завладело его мыслями, что доктор разорвал два листа бумаги, прежде чем выписал рецепт.

Бронислав отправился завтракать к Одзе, граф Август тоже встал.

— Граф, вы пойдете к Ружинской прощаться? — спросил Фычо.

— Сам не знаю, — невозмутимо ответил граф. — Надо бы… Может, на минутку зайду, а вы?

— Я предпочел бы не ходить, что-то не хочется… да неудобно. Зайду, пожалуй, но сначала забегу к графине.

Едва за графом Августом закрылась дверь, Фрычо с криком сорвался с места:

— Михалек, венскую визитку, да поживей!

А сам тем временем подошел к зеркалу, перед которым была настоящая выставка баночек и флаконов с духами, помадами, кремами и прочим.

— А какой галстук подать, ваша милость? — спросил Михалек.

— Подай все, сам выберу!

Лакей разложил на столе разноцветные галстуки — узкие, пошире, совсем широкие, — их было тридцать шесть штук!

— Скажи, Михалек, какой мне больше всего к лицу?

— Ваша милость во всех хороши!

— Гм, но какой выбрать? Коричневый слишком темен, синий не подходит по цвету к визитке, может, зеленый, а? Подай визитку!

Визитка была темно-вишневой, и зеленый галстук оказался неподходящим. Все тридцать шесть галстуков, один за другим, были приложены к визитке, рассмотрены вблизи и издалека, пока наконец не был выбран темно-красный.

Таким же образом были осмотрены и выставленные в ряд у стены блестящие, как стеклышко, двенадцать пар ботинок, полуботинок и штиблет. Только через час Вевюрский в вишневой визитке и темно-красном галстуке, пахнущий чистейшим mille-fleurs'ом[128], в перчатках ярко-желтого цвета, держа в руках шапокляк, встал перед зеркалом и с победоносным видом оглядел себя.

126

Это непостижимо! (фр.).

127

Плаксивым (фр.).

128

Цветочным одеколоном (фр.).