Последняя любовь

«Что это за любовь? — слышатся протестующие голоса. — Холодная, рассудочная, без исступления и стонов, без пистолетов и… могил? Это какая-то нелепость, абстрактный союз двух душ!»

В самом деле, история любви, основанной на разумном союзе двух душ, не может похвастаться столькими кровавыми убийствами, самоубийствами и невероятными приключениями, как романы, в особенности французские, которые повествуют о самой неистовой, самой страстной любви. Но трудно поверить, чтобы такой — разумный — союз был менее горяч и счастлив. Иначе давно бы доказали, что пылкий Вертер больше любил Шарлотту, которой жаждал обладать, чем Абеляр — Элоизу, которые мыслили одинаково.

Любовь Регины к Равицкому одни сочли бы холодной и рассудочной, другие — глубокой и преданной.

Даже ее брат, которому она бесконечно доверяла, ни разу не видел, чтобы она заламывала руки, истерически смеялась и плакала; она ни разу не сказала, что страдает, и очень редко произносила имя Стефана.

Но, когда в пасмурный день она сидела у камина и смотрела на огонь, у нее перед глазами проходили картины, бесконечные, как мир, и чистые, как ее душа. Она видела себя рядом с достойным, умным человеком, а перед собою — жизнь, исполненную горячих чувств и светлых мыслей. Трещал огонь в камине, за окном шумели деревья, и ей чудился в этих звуках голос Стефана. Он говорил ей о жизни и людях, о том, что ему дорого, о своей любви к ней. Она слушала его и мысленно вела с ним разговор. Когда огонь змейкой подполз к каминной решетке и горячее дыхание обожгло ее руку, ей показалось, будто это теплое, сердечное рукопожатие Стефана. За окном сильнее зашумел ветер, закачались деревья, заслоняя дневной свет. На лицо Регины легла глубокая тень, но вот по щеке ее тихо скатилась, сверкая в свете огня, крупная слеза и горькой влагой смочила губы. Подернутый слезой взгляд, печальный, но умиротворенный, был устремлен в пространство.

Наверно, не всякого тронула бы эта спокойная любовь и тихое страдание, и, кто знает, не посмеялись бы над красивой молодой женщиной, тоскующей о человеке, чьи волосы посеребрила седина. Разве седые, поредевшие волосы и степенная осанка располагают к любви? — спросили бы досужие люди. Но на свете все относительно. И Регина предпочла седину и ум Стефана глупости графа Августа, увенчанной черными кудрями, пытливый взгляд инженера — вечно затуманенному слезами, мечтательному, устремленному к звездам взгляду Януша. Ум и честь, мужественное сердце влекли ее сильнее, чем юношеская свежесть и острые усики.

Как видно, Регина была такой же оригиналкой, как и ее брат.

Таким образом вместе они составляли оригинальную пару, — но чего они больше достойны: смеха или уважения? На этот вопрос можно ответить по-разному, ибо каждый судит по-своему. Умный — так, глупый — этак; по-разному судят люди и двуногие животные.

Между тем день шел за днем, и уже минула неделя с отъезда Равицкого. Регина становилась все печальнее, и Генрик все чаще хмурил лоб, потому что здоровье Ванды внушало доктору опасение, и он настаивал на ее отъезде из Д.

— Мне очень жаль расставаться с вами, — говорила пани Зет на прощанье Регине и Генрику.

В гостиной никого не было, кроме Ванды, которая сидела у открытого окна. Перед ней лежала книга, но она не глядела в нее. Задумчивый, грустный взгляд ее безотчетно блуждал по дорожкам сада, изредка устремляясь ввысь, словно она творила молитву.

— Вот так встречаются люди, — продолжала добрая старушка, беря Регину за руку, — сходятся, их сближает взаимная симпатия, а потом расстаются навсегда; живем мы друг от друга далеко, наверно, больше никогда и не встретимся.

— Что касается меня, — ответил Генрик, — то я обязательно вскоре навещу вас. Если вы не прогоните меня, я буду вашим гостем.

— Вы всегда будете для нас желанным гостем, — сказала пани Зет, протягивая ему руку.

Молодой человек, глубоко взволнованный, поцеловал ей руку, понизив голос, твердо и решительно произнес:

— Позвольте накануне вашего отъезда сказать то, что я уже давно чувствую: я люблю Ванду искренне и глубоко и, если судьба будет благосклонна ко мне и я получу ее и ваше согласие, прошу считать меня ее женихом.

При этих словах лицо Ванды вспыхнуло жарким румянцем, и две слезинки скатились из-под опущенных ресниц.

Хозяйка молчала. В глубоком смятении переводила она взгляд с лица Ванды на взволнованное лицо молодого человека.

— Пан Тарновский, — дрожащим голосом заговорила она, — у меня нет причин вам отказывать: я уважаю вас и считаю, что вы способны составить счастье моей внучки. Но, — прибавила она неуверенно, — но… я должна предупредить…

Она посмотрела на Ванду, словно хотела дать понять, что при ней не может выразиться яснее.

— Простите меня, — перебил ее Генрик, — если я позволю домыслить то, что вы хотели сказать, и отвечу на это: я люблю Ванду.

— А ты, Ванда? — взглянув на внучку, спросила пани Зет.

Девушка подбежала к бабушке и, опустившись на колени, подала Генрику руку. Он тоже встал рядом с ней на колени, и старушка со слезами благословила их.

На другой день из ворот выезжала нагруженная карета. И сквозь оконное стекло синие глаза Ванды долго смотрели на Генрика, стоящего во дворе. Когда карета исчезла в клубах пыли, Генрик оглянулся на дом и сад. Из открытых окон веяло холодом, цветы в саду печально склонили пестрые головки.

Ванда исчезла! Может быть, навсегда.

Порою возникнет смутный, полный очарования образ, покорит сердце, поманит счастьем и, как сказочная русалка, исчезнет, оставив после себя единственный след — воспоминание.

Генрик еще раз обвел глазами дом и сад и подал руку сестре. Они спустились с крыльца и медленно пошли по широкой улице, которая привела их к небольшому серому дому, утопающему в кустах жасмина и сирени.

— Подожди минутку, — сказал Генрик. — В этом доме жил Стефан, мне нужно взять здесь одну книгу.

Он вошел к дом, а Ружинская села на лавочку во дворе. Впервые видела она вблизи дом Равицкого. Взгляд ее приковало заслоненное кустами оконце с прижавшимися к нему белыми цветами жасмина, которые словно хотели проникнуть в эту тихую обитель. Глядя на них, Регина вспомнила слова Стефана: «Две вещи я больше всего любил в жизни: науку и цветы!» Может, подумала она, в его жизни недоставало самых прекрасных цветов, а ведь на свете есть женщина, готовая устлать его путь цветами. И эта женщина — она, Регина! Она, наверно, подумала об этом, так как тихонько вздохнула.

Раздвигая ветки жасмина и сирени, отворилось окно, на которое смотрела Регина, и Генрик позвал сестру:

— Хочешь посмотреть картины Стефана?

Ружинская остановилась на пороге квартиры инженера.

Что лучше жилища может свидетельствовать о характере человека, его образе жизни, когда он не как актер выступает на светской сцене, а остается наедине с собой. Ведь не в гостиных раскрывается наша душа, ибо гостиная — это сцена, на которой разыгрывается спектакль. Кто хочет познать душу человека, пусть идет туда, где он в одиночестве страдает и предается раздумьям. Там каждая вещь расскажет о своем владельце.

Регина оглядела комнату. У окна на письменном столе лежала кипа бумаг, множество конвертов с корреспонденцией, открытая книга и письменные принадлежности. У стены напротив стоял большой шезлонг, а на нем и вокруг него на полу были разбросаны журналы разных форматов и на разных языках. Поодаль, на столах, были разложены географические и топографические карты, измерительные приборы, высились глобусы. У второго окна большой стол покрывала еще не законченная, видимо, вычерченная самим Стефаном карта города и его окрестностей; рядом лежала книга — исследование по геологии на английском языке и словарь в красивом переплете. Это было жилище математика, инженера, ученого, оно свидетельствовало о труде и сосредоточенной мысли. Но человека с его слабостями и чувствами в ней не ощущалось.

— Где же картины? — спросила Регина у брата, который, стоя возле письменного стола, читал какой-то листок. И, не дождавшись ответа, прибавила: — Что ты так внимательно изучаешь?