Страница 25 из 53
Она открыла глаза, посмотрела на ветку — свидетельницу ее унижения, и тяжко вздохнула.
«Почему он меня не любит? — подумала она. — Чем завоевать его сердце?»
«Красотой тела!» — шепнул дух тьмы.
«Красотой души!» — молвил светлый дух.
«Разве я недостаточно красива?» — мысленно спросила женщина.
«Красива, очень красива! — воскликнул дух тьмы. — Иди и убедись сама».
Она подошла к зеркалу. Лицо ее покрывал румянец, глаза пылали, бурно вздымалась грудь по тонким муслином. Она вынула из волос золотой гребень, и густые светлые кудри волной рассыпались по плечам и спине. Бриллиантовая шпилька, не вынутая из волос, звездочкой мерцала надо лбом.
Долго стояла она так и, глядя на свое отражение, думала: «Да, я очень красива!»
«Очень!» — вскричал дух тьмы.
«Чего же мне недостает?»
«Души», — ответил светлый дух.
Изабелла со вздохом опустилась в кресло и задумалась.
«Мне плохо, я страдаю, как быть?»
«Познай другую, прекрасную сторону жизни, — говорил светлый дух. — Пойми, жизнь не игрушка. Очистись от грязи низменных страстей, сними побрякушки и раскрой свою душу страданию и труду».
«Он бредит! Не слушай его! — захихикал дух тьмы. — Не хватает только, чтобы ты стала монашкой, надела власяницу и перепоясалась четками. А может, ты и бичевать себя станешь? Ха, ха, ха!»
«Нет, — возразил светлый дух, — монашеская одежда и четки — не спасение; нужен труд и дело… Смотри, вот твоя дорога…»
И, будто по мановению волшебной палочки, женщина увидела тихий сельский дом. Снаружи и внутри суетились слуги — она была богата. В дальней комнате, закрытая белоснежным пологом, стояла колыбель ее сына, и чужие оберегали ее.
«Что же я буду тут делать?» — удивилась Изабелла.
«Ты будешь матерью и достойной женщиной», — ответил светлый дух.
«Чепуха все это! — закричал потерявший терпение дух тьмы. — Как это так? Красавица, окруженная поклонниками, должна затвориться в доме, точно уродина, точно простая баба? Отказаться от поклонения, нарядов, блеска и учить азбуке сына, а может, посвятить свою жизнь одному мужчине, прислушиваться к нуждам людей низшего сословия и, больше того, — как сестра милосердия, помогать бедным, ухаживать за больными и дряхлыми стариками? И это ты — красавица, богачка, молодая и такая желанная для всех? Ха, ха, ха», — смеялся дух тьмы, заглушая громким смехом шепот светлого духа.
Смолкла битва двух духов — двух внутренних голосов. Изабелла полулежала в мягком кресле — она задумалась, и из глаз ее тихо скатилась крупная, жгучая слеза. Прощалась ли она с ангелом или гневалась на него по наущению дьявола?
Слеза быстро высохла на жарких ланитах, женщина уснула, и дьявол снова стал владыкой ее души.
Долго сидел этой ночью Стефан, погруженный в раздумье, закрыв ладонями лицо; наконец взял перо и начал писать.
«Даже немолодые, очень трезвые люди порой грезят, им снятся сладостные сны. Я, мой друг, грезил целых две недели. Никогда в жизни не видел я до сих пор такого сна… Ну что ж, видно, каждый рано или поздно должен пройти через это. Сегодня я проснулся. Мы катались на лодке по Неману, был чудесный вечер, Ружинская пела, как только она одна умеет. Я взял ее руку и при свете луны увидел… обручальное кольцо.
Словно колдовским блеском сверкнуло оно предо мной! Какая злая ирония судьбы! Для одних это предел желанного счастья, для других точно укус змеи в сердце.
Она не вдова, я заключил это из ее слов, и не разведенная — тогда у нее не было бы обручального кольца, значит, она замужем. Где-то живет человек, который зовется ее мужем и имеет на нее права. Может, она его любит?
Ты знаешь, Зыгмунт, что я отношусь к жизни серьезно и чувства поражают меня точно гром. Я человек бурных страстей, потому-то я такой сильный и мужественный.
Когда я увидел желтую змейку на ее пальце, речные глубины стали манить меня, и я испытывал на себе закон притяжения жидких и твердых тел: между мной и Неманом в эту минуту был сильный магнитный ток.
Это продолжалось лишь одно мгновение, и сейчас я совершенно спокоен, хотя на душе у меня очень тяжело. Желанный образ стоит передо мной и, как в древние времена умирающий гладиатор, говорит: «Caesar, morituri te salutant»[96].
Усни на дне моей памяти, пленительный образ, и не мешай мне жить дальше мужественно и с пользой. Будь солнцем и согрей остаток дней моих!
Как прежде, пойду я один вперед, неутомимо и упорно. А она пусть будет благословенна за дарованные мне волшебные минуты, за возвышенное чувство, которое помимо воли возбудила во мне! Если бы не она, я бы никогда его не испытал…
Я не могу больше ее видеть, — не хочу, чтобы поколебалось мое решение, которое далось мне нелегко. Я уеду отсюда и вернусь ли до ее отъезда — не знаю. Надо считаться со своими силами: как они ни велики, но все же я всего-навсего человек.
Итак, мой друг, жизнь — это борьба. И где ее предел? Нам, бедным земным скитальцам, это знать не дано. Проторенные, гладкие дорожки — для глупцов и слизняков, а чем щедрее природа оделила человека, тем трудней и тяжелей идти ему по жизненной стезе. Он борется, истекает кровью, пока над его головой не зазвучит «Requiescat in расе»[97] — эта последняя песня земных странников».
Кончив писать, Стефан снова закрыл руками лицо. Ночные часы уходили, а он все думал.
Если бы кто-нибудь увидел, как он сидит, слегка нахмурив лоб, устремив ясный взгляд в пространство, решительный и спокойный, то сказал бы, что это не убитый горем человек, а ученый, решающий сложную проблему.
Кто умеет читать в душе человека, тот знает, что истинное страдание не изливается в слезах и стенаниях.
Сильный человек страдает глубоко, но молча и незаметно для посторонних глаз. Боль разрывает ему грудь, железным обручем сжимает сердце, но лицо его ясно, глаза сухи, на губах горькая, но спокойная улыбка.
Так страдал этой ночью Стефан, оставшись наедине со своими мыслями. Он не заметил, как померк свет лампы, не слышал, как за открытым окном почти над самой его головой шумели кусты, словно благословляя этого мужественного человека на труд и борьбу.
День был холодный и пасмурный. Регина, закутавшись в шаль, в задумчивости сидела перед горящим камином и смотрела на красноватое пламя. Лицо ее было спокойно, на губах блуждала счастливая улыбка. Может быть, глядя на огонь, она видела чудные картины, которые рисовались в ее воображении.
Когда дрожащие языки пламени сближались, она, быть может, видела двух людей, которые повстречались по воле случая, и вот они уже идут друг к другу, сначала медленно, потом все быстрей, и, наконец, дороги их сходятся.
А когда огонь ярко вспыхивал, ей чудилось, будто души этих людей воспламеняются любовью, единой мыслью.
Прикрыв рукой глаза, Регина слушала, как в камине потрескивает огонь, и ей казалось, будто она слышит уверения в вечной дружбе. Она словно ждала, жаждала услышать слово, которое звучало в ее сердце.
Регина мечтательно улыбалась своим надеждам.
Отворилась дверь, и в гостиную вошел хмурый, промокший Генрик.
— Ты попал под дождь, Генрик? — ласково спросила Регина.
Брат молча снял шляпу и прошелся несколько раз большими шагами по комнате.
— Представь себе, — наконец сказал он, останавливаясь перед сестрой, — Стефан уехал.
Регина подняла голову и непонимающим взором посмотрела на брата.
— Что ты сказал, Генрик?
— Я только что был у Стефана, — огорченно говорил Генрик, — и вместо него нашел письмо, вернее, коротенькую записку, в которой он просит меня упаковать бумаги, которые в спешке не успел уложить сам, и прощается с нами на тот случай, если до нашего отъезда не вернется.
Регина побледнела и остановившимся взглядом смотрела на брата.
96
Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя (лат.).
97
Покойся с миром (лат.).