Страница 23 из 53
— Не можем, мы вернемся, как только зайдет солнце, — ответила Регина, — а вы, наверное, будете еще долго кататься.
— Да, панне Ванде долгое пребывание на воде может повредить, — подтвердил Генрик.
— Очень жаль! А то бы вместе провели вечер!
Лодки стали отдаляться, в воздухе затрепетали белые платочки. Фрычо огорченно улыбался, граф Август держался с подчеркнутым достоинством. Изабелла за все время не произнесла ни слова. Ее блестящие черные глаза перебегали с Генрика на Ванду, а голубые ленты, как трепещущие руки, тянулись навстречу другой лодке.
Когда лодки удалились на порядочное расстояние, Изабелла подняла голову и бросила Генрику ветку цветущего жасмина.
Генрик поднял упавшую к его ногам ветку, а когда лодка с веселым обществом отплыла подальше, бросил ее в реку и повернулся к Ванде.
Они снова плыли в молчании. Солнце опускалось все ниже и ниже и наконец совсем скрылось за горизонтом. На чистом небе засияла полная луна.
— Пора возвращаться, — сказала Регина, — а то Ванда может простудиться.
— Еще немножко, — просила девушка, — сейчас так хорошо!
— Правда, — отозвался Равицкий, — вечер теплый и тихий, и я думаю, лишний час не повредит Ванде.
И они поплыли дальше. Лодка легко и быстро скользила по воде, прибрежные деревья шумели, сестра Ванды тихонько напевала.
Природа наших мест, неприветливая и унылая, порой бывает удивительно хороша. Наступает миг расцвета, одухотворения всего сущего: деревьев, цветов, облаков. В серебристо-матовом свете луны все плывет и колеблется. Тысячи неуловимых, неясных звуков летят с земли на небо и с неба на землю. Это и шелест деревьев, и тихий напев, и стон, и песня любви. Все замерло и в то же время движется: колышутся цветы под теплым ветерком, шумят деревья, в светлой дымке плывут облака, волны аромата мешаются с потоками света. И все это, слитое вместе, — молчание и гомон, свет и тени, горячее дуновение и сладкие ароматы — наполняет человека неописуемым восторгом.
А что уж говорить, если в это торжественное, чудное мгновение в груди звучит волшебная песнь зарождающейся или расцветшей любви? Тогда чувства, воля, желания достигают апогея, гордый и сильный человек выпрямляется и, с глубоким вздохом, протягивает руки, словно хочет заключить в объятия весь мир, свое огромное счастье.
Равицкий стоял на носу лодки с высоко поднятой головой, опираясь рукой на весло. Лицо его было в тени, и только лоб, словно ореолом, озарял серебряный свет луны.
Рядом с его сильной, стройной фигурой на фоне светлой ночи вырисовывался женский силуэт. На низенькой скамеечке, обратив к нему лицо, сидела Регина, тоже вся залитая серебряным светом.
Равицкий окидывал взором блестящую, широкую реку, лес, тихо шелестевший листвою, светлой в лучах месяца. Глаза Регины то устремлялись вверх на белые, медленно плывущие по небу облака, то на лицо стоящего рядом мужчины.
— Какая чудная ночь! — прошептала она.
— Да, ночь чудная, — прошептал Стефан, словно боясь нарушить торжественную тишину. — Природа величественна, и человек по сравнению с нею кажется ничтожным. Беспредельный мир и совершенная красота, эти дышащие безграничным покоем дали словно кричат ему: ты ничтожен!
— Но в то же время они говорят ему: ты велик! — тихо промолвила молодая женщина. — Ты способен познать величие и красоту мира.
От серебряных лесов и широкого водного простора Стефан перевел взгляд на просветлевшее лицо Регины.
— Да, — ответил он. — Человек мал и вместе с тем велик. По сравнению с мирозданием, с бесконечностью неба и земли удары судьбы и горести — пустяк, комариные укусы, а человек покорно склоняет голову, говоря: я мал! Но, заглянув в свою душу и ощутив мощь своей мысли и воли, он гордо бросает вызов земле и небу, говоря: я велик!..
— Ты велик! — дрожащим голосом повторила молодая женщина. И, словно желая быть достойной человека, к которому относились ее слова, встала рядом с ним, скрестив на груди руки.
А лодка плыла по зеркальной поверхности Немана, рассекая воду, сияющую мириадами искр.
«Ты велик!» К кому относились эти слова, произнесенные так тихо, что их не услышал даже стоящий рядом Равицкий? Что видела Регина перед мысленным взором, что исторгло из ее сердца слова обожания?
Не всегда величие является нам в пурпурном наряде, в сияющем золотом венце. Истинное величие не бросается в глаза, оно скромно, и ему несвойственна гордыня, оно не возносится дерзким челом к небесам и не взывает к людям: смотрите и дивитесь!
Иной человек, устремив взгляд в далекое прошлое, развертывает свиток пожелтевшего пергамента и говорит: «Я потомок многих поколений, мой род берет начало в доисторическую эпоху, мои прадеды были великими людьми, значит, я велик!» Находятся люди, которые склоняются перед пергаментом, украшенным гербами, и повторяют вслед за его владельцем: «Да, ты велик!»
Богач, утопая в мягком бархате золоченых кресел, точно Юпитер на Олимпе, подносит к губам чару со сладкой амброзией и, указывая на полные золота шкатулки, говорит: «Я владелец этих блестящих и звонких монет! Я могу ослепить вас их блеском, точно солнце; забренчу ими, и вы сбежитесь к стопам моим! За один слиток куплю прислужника, за другой льстеца, за третий — толпу друзей. Кто посмеет усомниться в моем величии?» И найдутся люди, которые, склонив выю перед золотым тельцом, воскликнут: «Да, ты велик!»
Иной раз капризная природа вылепит человека не из обычной глины, а создаст его из твердого, холодного мрамора и придаст ему такие формы, которыми залюбовался бы сам Фидий. Вместо крови вольет ему в жилы мутную тепловатую водичку, вместо сердца вложит кремень, — из него можно высечь искры, которые поджигают окружающие его предметы, но сам он никогда не загорится. Такой красавец с каменным сердцем и разбавленной водой кровью живет с мыслью лишь о себе и любит лишь себя. Жизнь для него — математический расчет. Все идеи он — с мелом в одной руке, с циркулем и весами в другой — сводит к сумме годового дохода; чувства он мерит на дюймы, впечатления взвешивает унциями. Ему все удается, ибо он заранее все рассчитал. Он никогда не споткнется, ибо идет прямо, четким, размеренным шагом, глядя под ноги, и никогда глаза его не поднимутся к небу, не прельстятся блестящей звездой. Никого не любя, он никогда не страдает, и боль не надрывает ему сердца, не портит кровь. Он всегда здоров, покоен, доволен своими доходами и собой, глаза у него блестят, щеки румяны, аппетит и сон — отменные, и он высокомерно взирает на тех, кто истекает кровью в битвах, вступает в единоборство со смертью и жизнью, гибнет, захлестнутый бурей страстей. И, ослепленный гордыней, он говорит: «Смотрите! Мне во всем везет: я добился богатства, славы, высокого положения в обществе, ни разу не упал, не дал увлечь себя вашими бредовыми идеями. Я тверд, как сталь, неумолим, как цифры, и логичен, как математическая формула!» И находятся люди, которые склоняются перед самовлюбленностью и эгоизмом и кричат: «Да, ты велик!»
Но есть люди, которые не падают ниц ни перед одним из этих трех идолов. Глядя на истлевший пергамент, на золотые побрякушки, на этих ползающих по земле улиток, они видят не могущество, а ничтожность. В чем же они видят величие? Где, у кого?
Приложите ухо туда, где сильнее всего бьется пульс нашего века, века, в который мы живем, и спросите, что такое величие? И голоса, доносящиеся из глубинных пластов общества, веяния, могущественные, но для многих еще загадочные, которые отражают стремления и желания человечества, — ответят вам: честность, разум, труд. Там, где воплотились эти три понятия, вы найдете истинное величие. В другом месте не ищите его, ибо обнаружите не свет и не правду, а видимость, блуждающие огоньки.
Если человек с рождения точно жалкая козявка копошится на земле в нищете и невежестве и если он кровавым потом и неустанной борьбой добудет искру божественного огня, зажжет ею факел, который освещает путь человечеству, если, родившийся никем, он благодаря труду станет всем, чем только может стать человек, — вот тогда он поистине велик.